Стол накрыт по-мужски картошка, соленья, колбаса, сыр, хлеб и водка, конечно. Поздравили новоиспеченного отца, выпили, заговорили.
Спасибо, Егорыч, Алексей похлопал меня по плечу. Выполнил мою работу.
Это запоздалая благодарность за поставленные на самолет приборы.
Рассчитывай на меня смело.
Ты нормальный техник.
Прежде всего я человек, потом техник. И никогда не боялся замарать свои белые ручки.
Мы пили, закусывали и болтали. Я был уверен, что буду убит, как только выйду на улицу и с удовольствием наслаждался последними минутами жизни.
А грибочки отменные, заявил я, и спросил деда Ивана. Сами мариновали?
Ага! И мухомором приправляли, ответил тот.
Трудно было понять, балагурит хозяин или нет, однако в глазах у него мелькали искорки смеха. Он воевал пехотинцем и рассказал историю из фронтовой жизни. Мол, солдатику одному осколками мины напрочь срезало полголовы. Сослуживцы подняли ее, встряхнули от пыли, на место поставили и бинтами присобачили. Мужик выжил.
Я не верил ни единому слову из этой хорошо отрепетированной и умело поданной оптимистической трагедии. Зато ее заворожено слушали подвыпившие прапорщики. А дед Иван наслаждался всеобщим вниманием.
Алексей подмигнул мне, давая понять, что наслышался подобных баек предостаточно.
Мы уже здорово были поддатые, когда дед Иван поставил на стол трехлитровую банку самогона.
Вы намерены пить до утра? осведомился я у коллег.
Трудно сказать, прапорщик Лысенко пожал плечами. По крайней мере, я остаюсь.
И ночевать будешь здесь?
Как обычно. А ты можешь уйти, когда пожелаешь.
Пить до утра или делить сон с присутствующими не входило в мои планы. Но и покидать дом в одиночку было боязно. Чужой человек на безлюдной улице весьма сомнительного поселка? Я был очень далек от мысли испытывать судьбу пусть даже снегопад прекратится.
Тебя жена ждет? спросил меня дед Иван.
Впервые за последние часы я вспомнил о Томе. Как бы она повела себя, явись я к ней в таком виде и в такой неурочный час? Наверняка пробормотала бы нечто вроде: «Ты совсем рехнулся», и захлопнула передо мною дверь. Только и всего.
Я посмотрел на часы автобусы еще ходили. Пора было возвращаться домой. Больше выпитого мой организм алкоголя уже вместить не мог так что от «посошка» я решительно отказался. Дед Иван вышел со мной во двор, покрытый толстым слоем снега. На улице та же картина. Я пошел не очень уверенной походкой подвыпившего мужчины. Хозяин дома стоял в калитке ворот и смотрел мне вслед.
Все более прихожу к выводу, что нашу лабораторию невозможно обогреть трубами. Другое дело радиаторы, но должно быть поскупились, когда монтировали здесь отопление. Возможно, летом здесь будет прохлада. Я сидел и дрог в зимних «ползунках» в комбинированной куртке и валенках с калошами. Ладони спрятал в «шубинках» читать еще можно, писать никакой возможности: паста в ручке замерзла.
Ну мы-то ладно, ворчал Холодок, наше дело военное: обосрался и стой. Тебе-то чего, Егорыч, торчать в ТЭЧи коли нет самолета?
На лице Алексея появилась мудрая улыбка человека, который немало пожил и многое успел повидать.
Сходи к Турченку пусть отпустит тебя домой. Обычное дело. Вон пилоты нет полетов, они домой.
Не удобно как-то: я не на сделке, а на окладе.
Я понимал, что заглатываю наживку, и отдавал себе отчет, что Холодок видит это.
Давай я схожу.
В обед капитан Турченков заглянул в лабораторию.
Кошмар! Как вы тут сидите?
Так и мучаемся, сказал Холодок. Алька вон в первом корпусе у диспетчера задницу греет.
Ты вот что, Егорыч, сказал начальник группы. Утром приехал нет самолета, жопу в горсть и на отъезд. В одиннадцать машина от автобата идет через Увелку в город. Не хер тут сопли морозить, а то еще заболеешь.
Начальник вышел, я своему механику руку подал.
Спасибо, Алексей Иванович.
Всегда пожалуйста, Анатолий Егорович. Люди должны помогать друг другу.
Я понял, что снимать и ставить приборы на самолете в регламент придется мне.
Но как ты сообразил мне и в голову не пришло, что так можно.
Видишь ли, давно известно: в летчики берут по здоровью, а в техники по уму. Чувствуешь разницу?
Быть тебе техником.
Сразу, как ты на пенсию уйдешь!
Похоже, что раньше ты демобилизуешься мне до шестидесяти еще четверть века.
Разговаривая, Холодок размахивал руками, играл голосом. Он оказался весьма красноречивым оратором. Я представил его адвокатом получилось бы. Забывал о времени, внимая его рассказам.
На следующий день так и поступил приехал в девять, уехал в одиннадцать. Заглянул к семье, но Настя спала. Общение с Томой тяготило мы уже отвыкли от сантиментов. Не раздеваясь, ушел домой. Спокойная работа в авиации сделала меня другим человеком как-то сказала Тома. Но она пока не может понять лучше или хуже. Не знал этого и я.
Но новая моя работа мне нравилась, и только дурак захочет спрыгнуть с поезда, который несет его в светлое будущее. Это к тому, что я тоже хотел понравиться своей работе вернее ее дателям, а еще вернее начальству.
Как всякий настоящий трудоголик, я не нуждался в будильнике просыпался и вставал тогда, когда это было нужно. Снегом забило и запорошило все дороги в лесу. Но от поселка по полю до леса дорога была пробита бульдозером и накатана автомобилями. Вот по ней я и бегал утрами. Хотя мои культыхания с припаданием на пострадавшую ногу трудно было назвать бегом.
Потом завтрак и отъезд на работу. В девять часов я уже в лаборатории.
Я ни с кем не спорил ни по какому поводу. Тем, кто заговаривал со мной, старался отвечать вежливо и внятно с присущей мне выдержкой оставался внешне самим собой. Думаю, что у окружающих и особенно у начальства пропали всякие сомнения относительно моего желания беззаветно служить Родине и авиации.
Тома после моего бегства из семьи наверняка нашла нужный ритм существования, и теперь муж ей был не нужен. Настенька еще слишком маленькая, чтобы всерьез скучать по отцу. Для партократов райкома на аэродроме я стал недосягаем, и попытки наезда на меня прекратились выработалась привычка просто не замечать друг друга при случайных встречах. В конце концов, все устаканилось, что и следовало ожидать.
Однажды мы с Томой специально встретились, чтобы обсудить наши финансовые отношения. Она не подавала на алименты, потому что не без оснований рассчитывала на большую поддержку, чем ожидалось через суд. Финансовые дела мы всегда обсуждали открыто, без недомолвок. Сейчас не было причин что-то скрывать.
Ты выплачиваешь алименты сыну? холодно взглянув на меня, спросила жена.
Да.
По-моему, мы вправе рассчитывать с Настенькой на половину оставшейся суммы, ведь я еще в декрете.
Согласен.
Думаю, нам не стоит пока разводится, учтивым голосом сообщила Тома.
Я любезно, в тон ей, ответил:
Конечно.
Надеясь, что согласие не расторгать наш развалившийся брак прозвучало достаточно искренне, я повеселел. Настораживало одно все это временно, до ее выхода на работу. Тогда, возможно, что-то и переменится.
Ну, тогда я пошла.
Нам не хватило чувств даже на приличную ссору. Или смирение удел святых?
Сестра, узнав об этом сговоре, сказала:
Ты с ума сошел!
Я прикинулся, что оценил ее шутку:
Да, слегка тронулся, но пройдет.
Так на взаимной договоренности завершилась вторая моя еще менее продолжительная брачная жизнь. В тридцать пять лет оказался я абсолютно независимым от пут семейного рабства. Передо мной открылся беспредельный простор для жизни по велению совести. И если бы не одно маленькое существо, манившее к себе своей беззащитностью и бескорыстной любовью, я должен был считать себя счастливейшим из смертных.
Не считалось. В душе боролись противоречивые чувства, и было время для самоанализа. Второй раз я покидал семью. Впрочем, вру первый раз покинули меня, и я целый год ждал, когда перебесится моя благоверная. Второй раз Копится опыт. Скоро уже могу писать методички о том, как развалить семью без скандала.
Тома не хочет оформлять развод формально мы еще муж и жена. Но ощущение было такое, что семья наша распалась навсегда. Я найду себе женщину. Тома узнает и обронит скупую слезу. А может, выплачется вволю кто знает? В любом случае мой уход не стал для нее трагедией. Она умеет приспосабливаться к обстоятельствам.
Свобода не вызывала радости. Похоже, мы оба, Тома и я, проиграли.
Я заперся в лаборатории. Стены ее, выкрашенные белилами, приобрели унылый серый цвет, краска кое-где потрескалась и облупилась, по углам тенеты. Дощатый пол изрядно обшарпан. День был менее холодным шариковая ручка не замерзла. В кабинете начальника есть электрообогреватель, но нет начальника, и кабинет закрыт. А сколько бравады за моими словами я служу в авиации! Знал бы кто, в каких условиях приходится служить, не стал бы завидовать.