Вспомнилась Оля Господи, как она? А ведь я предупреждал: держись от меня подальше. Тупо пытаюсь придумать слова, которыми смог бы все объяснить. Но еще не уверен, что у меня вообще хватит смелости к ней подойти после такого.
В аудитории что-то творится народ переглядывается, перешептывается и во все глаза глядит на меня. Гул возбужденных голосов становится все громче и громче.
Меня это начинает доставать.
Хотите заняться строевой подготовкой? Тогда засуньте свои языки.
Перемогли первый час, потом перерыв. Я все сижу за кафедрой. Вначале второго часа уступаю место дежурному:
И чтоб я в гальюне слышал, как у вас мухи летают.
Покурил, заглянул в зеркало и да етижь твою мать! буквально закипел от негодования. Думаю, мое подсознание в ту же секунду хлопнулось в обморок. Вот стервецы! Вот над чем они потешались битый час в аудитории. У меня на усах с обеих сторон прилипли две горошины облепихи.
Хочется весь взвод положить поперек колен у меня возникли серьезные планы на их задницы. Подсознание солидарно вернувшись из обморока, причмокивает губами и просто светится от предвкушения экзекуции. Оно подпрыгивает, как ребенок, которому пообещали мороженое.
Короче, не в шутку злой помчался в аудиторию. Ох, не фига себе там уже начальник строевого отдела Довгань. Он пыхтит, глядя на меня:
Взвод шумит на всю кафедру, а командир где-то шляется!
Виноват, товарищ майор живот прихватило.
Если еще хоть писк услышу, он скрывается за дверью.
Злости моей как не бывало. Похоже, и у подсознания отобрали мороженое. Мы вместе хмурим брови:
Что же вы, братцы, а?
Кафедральная тишина лопнула громовым хохотом. Тут как тут свирепый Довгань:
Да вы что, издеваетесь? Ну-ка, встать! Выходи строиться!
Следующие полчаса мы самоподготавливались на плацу.
День заканчивается близится роковой час, когда я озвучу принятое решение. Сегодня понедельник в 2000 в Красном Уголке заседание студсовета. Подсознание мое в печали. «Остановись, что ты делаешь!» умоляет. Что? Как будто у меня есть выбор. Мысленно посылаю его куда подальше.
День выдался долгим сплошные нервные потрясения. И, наконец, финал!
Я здороваюсь с ребятами как обычно, но за моим внешним спокойствием скрывается море чувств. Сажусь в председательское кресло, хмурюсь, собираясь с мыслями. «Почему ты это делаешь?» рыдает подсознание. «Делаю, потому что могу!»
Уважаемые коллеги, вынужден сделать заявление. В виду сложившихся обстоятельств слагаю с себя полномочия председателя студсовета. До разрешения конфликта или перевыборов мои обязанности будет исполнять замполит Подкорытов Сергей Геннадьевич.
Чувствую, как к горлу подступают слезы. Как ни странно, мне удается удержать себя в руках. А вот подсознание каким-то образом покидает Красный Уголок раньше меня.
Поднимаюсь в комнату, бросаюсь одетым на нерасправленную кровать. Вот и все! Студсовет, комендант, авторитет все это в прошлом, все потерял. Приобрел лишь симпатичную первокурсницу.
Через час заявляется Понька. Пьем чай, предаемся воспоминаниям, хихикая, как подростки. Славными были эти два года.
Наконец, Сергей заявляет:
Без тебя студсовета не будет в нынешнем его составе.
Он говорит так печально и смиренно, что у меня сжимается сердце. Хочется его обнять и утешить. А также могу адекватно заметить, что и меня прежнего уже не будет без студсовета. Но почему-то сказал совсем другое:
Знаешь, чему удивлен? Что меня так скрыто отслеживают. Даже не замечал.
Хорошо выспавшись, открываю глаза ранним серым утром и лежу, уставившись на клен за стеклом, у которого скоро набухнут почки. «Попрут тебя из этой комнаты», сварливо замечает подсознание и поджимает губы. «Может быть, но не сегодня». Тяжелое, зловещее предчувствие висит над моей головой темной грозовой тучей.
К черту! Не пойду на занятия.
Стук в дверь. В комнате я один. Придется вставать.
Натянув трико и тельник, открываю. Девушка.
Оля ангину подхватила. Просит проводить до дома, в Розу.
Скажите сейчас буду.
Оля одетая лежит на кровати, виновато улыбается и сипит:
Голос потеряла, температура тридцать девять. Проводишь?
В студенческую поликлинику не хочешь?
Дома лучше у меня любящая тетка главврач больницы.
Тогда, конечно. Едем сейчас?
Оля ангину подхватила. Просит проводить до дома, в Розу.
Скажите сейчас буду.
Оля одетая лежит на кровати, виновато улыбается и сипит:
Голос потеряла, температура тридцать девять. Проводишь?
В студенческую поликлинику не хочешь?
Дома лучше у меня любящая тетка главврач больницы.
Тогда, конечно. Едем сейчас?
Подаю Оле пальто идем на троллейбус.
Думала, ты побоишься ко мне прийти. Значит, теперь я твоя подруга?
Похоже на то, я подмигнул. Ангина это от пива холодного?
Наверное, она улыбается. Ты завтракал?
Не успел.
И на вокзале в пельменной не сможем через сорок минут автобус. Ну, ничего, у нас поедим.
Мы уже сидим в троллейбусе. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:
Не будем суетиться пощадим отеческие чувства твоих родственников.
Она не верит, что я серьезно бросает на меня взгляд, в котором ясно читается: «Не глупи!»
Разъясняю позицию:
Оля, могу принять твое приглашение в твою квартиру или комнату в общежитии, но в дом твоих родственников без их приглашения я не войду.
Странно. Почему? Ты меня стыдишься?
Конечно, нет. Но есть этикет. Ты извини.
Потом были вокзал, автобус, дорога и, наконец, шахтерский поселок Роза, которая была Люксембург.
Выздоравливай, прощаюсь у подъезда ее дома.
Непременно, смущенно бормочет она, все еще надеясь, что я останусь. Потом сует мне записку в ладонь. Вечером позвони.
Вечером на переговорном пункте.
Привет, улыбаюсь в трубку. Как здоровье?
Пошло на поправку. Скучаешь?
По твоим губам.
Значит, тебе нужны только они?
Еще не решил.
Ты поел?
На часах девять вечера. Как ты думаешь?
Я рассказала родителям, какой ты противный. Папа отметил настоящий мужик. Мама обиделась мог бы зайти.
Пытаюсь осмыслить реакцию ее родственников.
Для отца нет ценностей дороже чести дочери. Всякие там приятели-друзья должны оставаться на своих местах. Молодой человек, переступая порог дома отчего своей подруги, делает заявку на серьезность отношений.
Для матери я, скорее легендарный председатель лучшего в области общежития, и, наверное, это моя обязанность провожать домой прихворнувших девиц. Если не всех, то лучших из лучших. Как ее дочь.
Вот так мы воркуем битый час, а подсознание повесило табличку на дверях своей комнаты «Не беспокоить!». Какие-то у него напряги с Олей.
Роль миротворца в нашем конфликте с комендантом взял на себя Альберт Захезин, неосвобожденный секретарь парторганизации факультета. Нормальный мужик мы с ним ладили всегда. Теперь в его голосе нет теплоты температура упала на несколько градусов.
Похоже, вы оба погорячились. А дело страдает.
Вылезло подсознание, тоже осыпает меня упреками, но я его затыкаю: «Ты-то, господи, куда лезешь?»
Мысленно прикидываю перипетии предстоящего разговора. Хочу ли я примирения с Гончаровой? Не могу даже притвориться, что да. Хочу ли я вернуться в студсовет? Конечно, но при условии, что мне не придется контактировать с комендантом. А поскольку сие невозможно, то. напрасны хлопоты ваши, Альберт Михайлович.
«В этом-то вся суть», объясняю подсознанию. Оно горестно вздыхает. Прихожу к убеждению, что однажды мы с ними таки сможем поладить.
. Иногда в его интересах, приходится наступать на горло своему самолюбию. Ведь мы коммунисты, убеждает Захезин. У нас есть партийная дисциплина.
Ну и что мне на это ответить? Подсознание с невинным видом пожимает плечами.
Неужели так плохо все? вопрошаю невинно.
Парторг вздыхает:
Хотел бы я знать, что у тебя на уме.
Ситуация начинает нервировать. Понимаю: он может поставить вопрос о моем членстве в партии. Неприятное и угнетающее открытие. Вот и подсознание глубокомысленно кивает, на его лице написано: «Наконец-то дошло до тебя, дурочка, какую кашу ты заварил!»
Захезин смотрит на меня и хмурится.
Мы разговаривали о тебе с деканом. Нам абсолютно нечего предложить тебе в плане другой работы. Сам-то думаешь, чем заниматься, если уйдешь из студсовета?
Подумываю в СНО (студенческое научное общество) записаться, спортом заняться, отличником стать, отвечаю с легким сарказмом.
В СНО? переспрашивает.
Хочу проверить на практике свои инженерно-технические способности. А то вручат диплом. Куда махнуть?