Оставив вещи, я пошел осмотреть территорию, где мне предстояло жить и учиться. В коридоре встретилась компания парней и девчонок, сидевших на подоконнике. Не говоря ни слова, я прошел мимо, но меня тут же грубо окликнули и попросили сигарету. Тогда, в 90-ые, это была обычная прелюдия назревающего конфликта. Я не останавливался и не обращал внимания на окрики. Но на этом все не закончилось. После очередного «Слышь, э!» я обернулся и ответил: «Подойди и возьми сам». Завязалась словесная перепалка. В компании на тот момент было шесть человек. Чтобы не устраивать шумиху в здании, мы пошли на стадион, который располагался неподалеку.
Время тогда было летнее, на улице стояла жара, и на стадионе было много учащихся, подростков, которые занимались кто чем. Мне уже было ясно, что просто так, разговорами, этот конфликт не разрешится, что это стандартная процедура унижения новенького, проверка «на вшивость». Меня окружила толпа. Все вразнобой что-то говорили на повышенных тонах. «Провоцируют», пронеслось в голове. Они и понятия не имели, кто я и на что способен, но стадное чувство преобладало над разумом.
Зачинщик стоял напротив меня и говорил о том, что все новенькие должны слушаться старшекурсников и не перечить. Я усмехнулся, ответив, что на это, как и на многое другое, у меня свое мнение, и принимать какие-либо решения я буду самостоятельно.
Неожиданно мне в грудь прилетел удар кулаком. Реакция у меня хорошая, да и спортивная подготовка на уровне. Во мне тут же вспыхнула злоба, и от меня последовал ответный выпад. Я со всей силы ударил обидчика ногой в голову. Он упал без сознания и не приходил в себя. Сначала друзья пытались привести его в чувство, но безрезультатно. Отомстить за пострадавшего никто не решился. Толпа только еще больше зашумела, но на этот раз одобрительно.
Я был не удовлетворен из-за того, что драка быстро закончилась. Словно не в себе, я продолжил издеваться над парнем, применив садистские приемы: достал из кармана спички и, зажигая их, тушил о лицо пострадавшего, не чувствуя при этом ни капли жалости. Я не мог объяснить, зачем я делал это. Меня охватила как-то дикая жестокость. Интересно, что и свидетели той страшной сцены не особо пытались прекратить насилие. Напротив, они ликовали. Некоторые подходили, спрашивали мое имя и жали руку.
Я понимал, что на этом мое обучение в ГПТУ, вероятно, закончится. Парень так и не приходил в сознание. Другие учащиеся думали, что он притворяется, и пинали его ногами, но тот продолжал лежать. Я присел перед ним на корточки, закурил, подождал еще какое-то время и оттащил его в кусты, после чего, провожаемый одобрительными криками, вернулся в общежитие.
Ночью меня разбудили сотрудники милиции. Я сказал, что это была самооборона, и я отстаивал свою правоту. Учащиеся подтвердили мою версию. Но милиция с директором не могли понять, почему тогда на лице пострадавшего столько ожогов. Это не очень вязалось с самообороной. Меня поставили на учет, но уголовное дело (по статье 111 «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью»6) заводить не стали. На утреннем собрании директор ГПТУ публично объявила о моем отчислении. Мне выдали документы и показали на дверь.
«Отчий» дом
Я на улице в незнакомом городе. С собой у меня только мешок из-под сахара, в который были сложены мои немногочисленные вещи, и папка с документами. В ней выписка о том, где я родился и как попал в детдом, фотографии, грамоты за участие в мероприятиях, полученные в то время, когда еще ничто не предвещало беды. Среди бумаг я обнаружил адрес дома, где живут мои родственники.
Больше всего мне не хотелось туда идти. От приездов матери в детдом до сих пор оставался неприятный осадок на душе. Но и что делать дальше, я не знал. Как вести себя в этой жизни? У меня тогда сформировалось четкое убеждение: любое сделанное тобой добро не увенчается успехом. Да и слишком я тогда уже сжился с созданным мною же образом жестокого сорвиголовы. Отказаться от него, пересмотреть себя казалось невозможным.
В то время я считал, что мягкость характера делает тебя зависимым от того, кто сильнее тебя. Для меня это было недопустимо. Дать слабину значит, попасть под влияние массы, стать частью стада, которым кто-то руководит. Быть овцой, соглашаться, даже если у тебя другое мнение, не по мне.
Я долго думал, но все же решился пойти по этому адресу. Спрашивая у прохожих дорогу, через час-другой вышел к двухэтажному дому, в котором жили мои родственники. Что-то все еще удерживало меня, поэтому я еще какое-то время гулял в парке неподалеку.
В то время я считал, что мягкость характера делает тебя зависимым от того, кто сильнее тебя. Для меня это было недопустимо. Дать слабину значит, попасть под влияние массы, стать частью стада, которым кто-то руководит. Быть овцой, соглашаться, даже если у тебя другое мнение, не по мне.
Я долго думал, но все же решился пойти по этому адресу. Спрашивая у прохожих дорогу, через час-другой вышел к двухэтажному дому, в котором жили мои родственники. Что-то все еще удерживало меня, поэтому я еще какое-то время гулял в парке неподалеку.
Наконец, я подошел к подъезду, сел на лавочку и стал ждать неизвестно чего. То ли просто тянул время, то ли боялся. Ноги стали ватными и не давали сдвинуться с места. Меня трясло.
Все это время, пока я пытался справиться с волнением, во дворе рядом с домом полол грядки пожилой мужчина. Когда он направился в сторону нужного мне подъезда, я окликнул его и спросил, в какой квартире живут Шадрины. Мужчина обернулся и недовольным тоном ответил вопросом на вопрос: «А тебе зачем? Ты кто такой?». А потом добавил почти про себя: «Замучили уже, шпана проклятая».
Я еще больше напрягся, но ответил, что меня зовут Андрей Шадрин, и здесь должны жить мои родственники. Услышав это, дед схватился за сердце, подошел ко мне, крепко обнял, как родного, и заплакал: «Какой же ты стал, как вырос, внучек! Мы с бабушкой каждый день о тебе вспоминаем. Так скучали по тебе!». Мы присели, после чего дедушка рассказал, что я был у них самым любимым внуком. Мы помолчали, а потом он пригласил меня в дом пить чай.
Первое, что бросилось мне в глаза, наполовину выломанная входная дверь. Меня это встревожило. Беспокойство усилилось, когда я зашел внутрь и почувствовал сильный запах растворителя, от которого тут же начало тошнить. «Вы ремонт что ли делаете?», спросил я деда, надеясь, что он развеет мои опасения. Но в ответ услышал, что ремонта здесь уже несколько лет не было. «Я сначала и вовсе подумал, что ты один из этих наркоманов, что сюда постоянно ходят», добавил дедушка.
В комнате я обнаружил лежащую на кровати бабушку. Оказалось, что у нее парализованы ноги. «Смотри, Рая, кто приехал!», окликнул ее дед. Женщина повернулась в нашу сторону, увидела меня и начала рыдать, просить прощения за то, что не уберегла от детдома. По ее словам, оставить меня они не могли, так как мне было тогда два с небольшим года.
«Любила я тебя больше всех, сказала она, крепко сжимая мою руку. Помню, иду как-то с работы и вижу тебя на улице, маленького совсем ползаешь по снегу в чем мать родила, в одних валенках. Схватила я тебя тогда, побежала домой, а мать твоя пьяная спит. Растолкала ее, сказала, что опять нашла тебя во дворе, а она только пробормотала что-то и дальше спать. Ты ходить еще не умел, а уже часто уползал из дому на улицу. Как будто знал, что тебе тут не место».
После того, как мать посадили в тюрьму, всех детей, кроме самого старшего, Миши (он тогда уже ходил в школу), отправили в детдом. «Я долго переживала, плакала, скучала по вам, продолжила бабушка. Но приехать не могла: далеко очень, да и здоровья совсем не стало. Потом мать твоя вернулась из тюрьмы, а немного погодя и сын мой, Василий, брат твоей мамы и твой дядя. Тоже непутевый совсем».
Дальше больше. Бабушку положили в больницу, так как у нее отказали ноги. Работать она больше не могла и жила на одну пенсию. Как и дед. Насколько позволяли силы, он обрабатывал небольшой участок в три квадрата во дворе, садил картошку. Но еды все равно не хватало, так как все, что вырастало, выкапывали наркоманы. Да и мать не гнушалась такой закуской. После освобождения она стала пить еще больше. Вдобавок к этому дядя Василий начал приводить толпы незнакомых людей. Тогда-то, по словам бабушки, и появился в квартире этот странный едкий запах. «Устала я от них. Умру скоро, тихо проговорила она. Тебя вот увидела наконец-то, и слава Богу. А то думала, уже и не встретимся».
Я в недоумении слушал этот рассказ, не в силах сказать ни слова. В голове не укладывалось Разве таким должен быть отчий дом?
Страшная квартира
Мои раздумья прервал шум в прихожей. Тихо, без слов и разговоров, в квартиру вошла группа мужчин. Вдруг один из вошедших воскликнул: «Смотрите, да это же Андрей!». Я ничего не ответил и продолжал сидеть на стуле, как прикованный. Позже выяснилось, что это и был мой старший брат Михаил, который остался под опекой бабушки и дедушки. Я его никогда не видел и не узнал. Пока я пребывал в растерянности, парень ушел в другую комнату.