Таксист, которого я уже почитал за глухонемого, внезапно бросил отрывисто, по-прежнему не глядя на меня: хотите, отвезу на сопку Крутую, там Маска скорби. Хочу, сказал я, припоминая все, связанное с Неизвестным.
Сопка Крутая оказалась совсем не крутая, а довольно плоская. Поименовавшие ее то ли пошутили, то ли возвысили окружающий пейзаж, чтобы возвысить себя. Дорога к сопке вела мимо гаражей, складов, свалок, присыпанных снегом, сквозь который пробивались какие-то железные прутья, бутылки, куски пластика и прочий житейский мусор.
Пятнадцатиметровое лицо-маска из тесанного серого бетона, показавшись, едва ли не испугало. Теперь оно близилось, вырастая из груды камней, метафорический человек либо человечество, из одной глазницы которого вытекали слезы, они же более мелкие маски-лица, вторая глазница являла собой окно, забранное решеткой. Машина остановилась на автостоянке, я двинулся к памятнику пешком. Бетонная лестница с металлическими поручнями вела наверх. Другая, узкая и тоже бетонная, вниз. Я пошел по ней. У входа в помещение на гвозде висела рваная телогрейка, еще какое-то тряпье, дальше камера, нары, стол с керосиновой лампой, зарешеченное окошко. На улице яркий день, здесь тьма, которую пробивал только пыльный луч солнца. Я не слишком трепетное животное, но тут тяжелое, каменное одиночество навалилось на меня, грозя раздавить. Всеми своими красными и белыми шариками я ощутил, что такое узилище. Тошнотворный тухлый запах вызывал рвотный рефлекс. Запах проникал через мои ноздри прямо в легкие, заставляя не просто откашливаться, а выхаркивать какую-то мерзкую слизь, усугубляя и без того тягостное положение, в каком я добровольно очутился. Добровольно ли была одна моя мысль. Так пахнет несвобода другая. Когда глаза мои привыкли к темноте, я различил кучки по углам камеры. То были полузасохшие фекалии. Люди приходили сюда испражняться. Это было похуже, чем гадить в подъезде, что бытовало в этой несчастной стране совсем недавно, и вот, похоже, еще и продолжает бытовать.
Я поспешил закончить мою экскурсию и выбраться наружу. Вокруг были разбросаны камни с религиозными знаками разных верований, на бетонных брусках высечены прозвища лагерей: Ленковый, Широкий, Борискин, Спокойный, Прожарка.
У Неизвестного родители были репрессированы. Но почему маска? На маскараде человек выдает себя за другого. Люди скрывают лицо, желая спрятать под маской, какие они настоящие. Или под шляпой. Шляпа честнее. Маска лукавее. Маска скорби значит не настоящая скорбь? А что? Притворство? Вы этого хотели, Неизвестный?
Два художественных символа поезд-знамя и маска скорби два прямо противоположных художественных высказывания.
Фронтальная надпись на отдельно стоящей стеле гласила: построен на средства президента России Б. Н. Ельцина. Крупными каменными буквами. Ниже перечисление организаций, поторопившихся вслед за президентом вложить средства в памятник. Тоже крупными буквами. Как будто это самое важное. Людское тщеславие часто смешно, иногда неприятно.
Я сел в машину и сказал водителю: в аэропорт.
Минут через пять он проговорил:
Сколько денег угрохали, сволочи, лучше б людям роздали.
Людям он ударил на последнем слоге. Роздали на первом.
Перед входом в здание аэропорта машина остановилась, я достал бумажник. Я отлично знал, как расплачиваются в новой России, и, помимо карты Master Visa, прихватил с собой некоторое количество долларов кэшем. Водила повернулся ко мне, внимательно следя за тем, как я перебираю банкноты в бумажнике. В сгущающихся сумерках я, наконец, увидел его физиономию с несообразными, будто наспех набросанными деталями: набрякшие веки, кривой рубильник, костистый подбородок, крепко сжатый безгубый рот и кожа в угрях физиономия вырожденца. Он был не стар и не молод, что-то между тридцатью и сорока.
Ну и чё? спросил он злобно.
В каком смысле? Я еще отсчитывал деньги.
Проехался, и чё?
Ничё, пожал я плечами.
То и оно, что ничё Он выругался матом. Тебе ничё, позырил, и хвост трубой, а мы коротай свой век на чужих костях, а чё души их мертвые по ночам волками воют, а мы вой слушай и сами вой, ничё ж не поменялось
Еще на сопке я заметил, что шашечек на машине не было, и теперь сказал примирительно:
Ну и чё? спросил он злобно.
В каком смысле? Я еще отсчитывал деньги.
Проехался, и чё?
Ничё, пожал я плечами.
То и оно, что ничё Он выругался матом. Тебе ничё, позырил, и хвост трубой, а мы коротай свой век на чужих костях, а чё души их мертвые по ночам волками воют, а мы вой слушай и сами вой, ничё ж не поменялось
Еще на сопке я заметил, что шашечек на машине не было, и теперь сказал примирительно:
Ну как же ничё, жить-то, небось, получше стало, особенно, как на себя, а не на дядю начал работать
Получше на том свете будет, не принял он моего мирного тона.
Где же, если там мертвые души волками воют, поймал я его на противоречии.
Дак загубленные воют, може, устанете губить, одна надежа на вашу, душегубов, усталость
Он равнял меня с душегубами. Возможно, он был не так уж неправ.
Сидел? спросил я.
Сидел, зыркнул он маленькими, злыми, как у медведя, глазками. Это вы там, на материке, дела делаете, а на нас дела как заводили, так и заводют
На безвинных? Я спрятал бумажник.
Разных, отрезал он и выдал то, что я его не просил: Я-то сразу понял, что у тебя полно баксов, всю дорогу мучился, стоит или нет твое счастье, что решил: не стоит.
Или твое, веско уронил я.
Я дал ему десять бумажек по двадцать долларов, это было более, чем щедро.
Он не сказал ни спасибо, ничего, рванул и исчез.
Я полез в кейс и, добыв оттуда мои гомеопатические корочки, протянул их Сельяниновой. Она отвела мои руки, даже не взглянув на них.
Будем откровенны начал Адов.
Естественно ободрил я его.
Стало быть, речь о моем лице взяла инициативу в свои руки Сельянинова.
Я в курсе мягко прервал я ее.
Я в курсе, что вы в курсе. Что дальше?..
Тема Сельяниновой всплыла в нашей необязательной болтовне с Маней, когда мы перемывали косточки всей честной компании. Маня делилась информацией, я шутливо комментировал. Она смеялась каждой моей шутке. Про политолога Молоткова и политтехнолога Молодцова едва я успел сказать, что вылитые Бобчинский с Добчинским, как девушка зашлась в смехе. Я не приписывал себе излишних достоинств, понимая, что юное создание находится в том возрасте, когда покажи палец и человеку уже смешно. Я лишь слегка посожалел о своем возрасте: половой инстинкт, который никуда не деть, попер из моих лет туда, где пребывали Манины. Глупо, что и говорить. Это стоило мне того, что я тут же сбился с ритма: про Сельянинову пошутил крайне неловко, сострив что-то насчет цветущей водоросли, имея в виду прозрачность и упустив из виду цветение пятен.
Маня встала, смех ее иссяк.
Не понял, сделал я вид, что не понял, понимая, что сделал только хуже.
Некрасиво, съежила мордочку Маня, как-то сразу подурнев.
Надо было срочно искать выход из положения.
Я помогу ей, сказал я.
То есть? распахнула Маня свои зеленые.
Я уберу эти пятна на ее щеках, пообещал я.
Как?! Маня распахнула их еще шире.
Разве я не говорил, что я кудесник?
Я был серьезен, как никогда.
Можно сказать ей? Маня все еще не доверяла мне.
Можно, разрешил я.
Мы разошлись в тот раз мирно.
Аппарат Фолля, моя аптечка все необходимое было при мне.
А я и не знал, что ты лекарь.
Адов внимательно наблюдал за моими манипуляциями.
А разве мы уже все-все сказали друг другу? шутливо проговорил я и, обратившись к Сельяниновой, попросил: Снимите, пожалуйста, колготки.
Но тогда мне придется стянуть джинсы, обратилась она к Адову, а не ко мне.
Значит стянешь джинсы, по-королевски распорядился Адов.
Она стянула одно и другое молниеносно, оставшись в хорошеньких, телесного цвета, трусиках, почти совпадавших с цветом тела, отчего ее стройные ноги открылись во всей красе, что вызвало мою неконтролируемую реакцию, впрочем, секундную.
Мне выйти? спросил Адов.
Не обязательно.
Выйди.
Взаимоисключающие реплики прозвучали почти одновременно, Адов предпочел послушаться жены, нежели приятеля.
Мы остались с девушкой наедине.
Я надел резиновые перчатки и установил ее правую ногу на металлическую дощечку, сперва прикрыв металл бумажной салфеткой в гигиенических целях, в правую руку вложил металлическую гильзу, взял наконечник, соединенный проводочками с аппаратом, включил аппарат и принялся нажимать наконечником нужные точки на пальцах ноги, между пальцами и на боковой поверхности стопы. Движение стрелки прибора, сопровождаемое слабым звуком, показывало напряжение. Так проверялось состояние меридианов тела, а через них органических функций.