чтобы приблизить миг лазури голубой?
Глядела мне в глаза и пожимала руки.
Возможно, проявлять воспитанность и такт
привычно для царей. Меня ж слова и звуки
взметнули над землёй на светлый звёздный тракт!
Мы встретимся с тобой! звучит во мне поныне.
Сыграет ли судьба со мной блестящий блиц?
Я так не поклонюсь вовек царю-мужчине,
как преклонилась бы к стопам императриц.
А звёздный ген в крови наследия и власти
являет яркий нимб над царской головой!
Мы встретимся с тобой! я ожидаю счастья
коснуться этих рук. Мы встретимся с тобой.
Я о том переулке
Я о том переулке, где пахло горелыми листьями,
что сжигались в преддверье зимы на ноябрьских кострах.
Хулиганское, светлое детство мазками искристыми
воскрешаю и помню, пока не рассыпалось в прах
Пока жизнь, что клубится озоном тропическим плазменным,
не развеяла в памяти тоненький дым из трубы,
а на летнем дворе, пересытившись зноем и праздником,
как мы вялили рыбу и как мы солили грибы.
Вспоминай меня, двор! Понастроены новые здания
там, где мамины мальвы на клумбах садовых цвели.
Здесь кружил-проникал в лабиринты мембран обоняния
насыщающий запах украинской чёрной земли!
Я пацанка. Я центр той вселенной, что зреет в зародыше:
ноги босы и сбиты колени, в шелковице рот.
И зовут меня смачно «бандиткой» и Витькой «поскрёбышем»,
и душа моя юная громко под вишней поёт!
Как взрывалась сирень после первого майского тёплышка,
и парил в переулке парфюм её, сладок и густ!
В том дворе до сих пор сохранилось «секретное» стёклышко,
как душа у Кащея, зарыто под розовый куст.
Я собираюсь в Петрич, Ванга
Я собираюсь в Петрич, Ванга. Птицы в стаях
уколы осени почувствуют. Прохлада
позолотит леса. И лист, играя,
слетит в ковёр, покрывший клумбы сада.
Я собираюсь в церковь, что построил
твоей рукою бог твой. На картины,
не на иконы, свой зрачок настроив,
к тебе стремлюсь давно, с тобой едина.
Твоя Болгария уже моею стала
и аист в небе, и орёл над кручей
Коснуться тёплых вод недоставало
термальных и сакральных Выпал случай
к тебе приехать, Ванга, в ясный полдень,
сентябрьской паутинкою летящий,
и в дом войти, твоею сутью полный,
и правде внять о жизни настоящей.
У дома Ванги в Рупите
Нога утонет в разнотравье
деревни Рупите. Над парком
на горный крест садиться вправе
орлу и голубю с цесаркой.
Укрыта речка камышами,
и жабий хор рефреном в уши!
И черепашьими шагами
плетётся время: стой и слушай
Лопочет церковь под горою
хранят иконы сны и звуки.
В ручье с термальною водою
бездумно обжигаю руки.
И, опалённая душою,
стою, как тень, в дверном проёме
избы, провидицей слепою,
и отражаюсь в водоёме.
Где, как не в Мельнике
Средь белых скал, моей истории хранитель,
прелестный Мельник, чудо-мастер красных вин,
старинных улочек волшебник, искуситель,
соединитель одиноких половин.
Где, как не в Мельнике, венчаться в белом доме,
вином рубиновым наполнивши бокал,
где, кроме вечности и ветра в скалах кроме,
придёт в свидетели платан, река, подвал?
Я заплутала в закоулках тёмной ниши
дубовых бочек и дверей потерян счёт
Старинный Мельник крик испуганный услышит,
на деревянный мост наружу приведёт.
Струит вода по перепадам речки горной,
смывает боль и застарелые грехи.
Кровит-течёт под медным прессом сок отборный
перебродить в архитектуру и стихи.
В доме Кордопулова
Дом Кордопулова. Комнаты, комнаты,
в доме посуда, одежда, ковры
облаком белым на скалах исполнены
нашей с купеческим домом игры:
солнце осеннее жарит неистово
в доме прохлада осенней поры,
хмелем пьянят после воздуха чистого
винных подвалов густые пары
Экскурсоводы, туристы, развалины,
бархат платана столетней коры,
старые окна с сакральностью ставенной
смотрят сквозь щёлки в другие миры
Горная речка мостами и скалами
шумно плутает к подножью горы.
Бочки дубовые с винами алыми
важно хранят наливные дары.
В Мельнике, пробуя улицей заревом
в городе сказочном правим пиры!
Горы и ветер, сентябрь и Болгария
к нам бесконечно и щедро добры.
Жеравна
Мой восторг, мой респект с любопытством, Жеравна!
Чистый воздух и прелесть кафе на двоих.
Здесь прохладно и зябко. Но люди, как лава,
заполняют зигзаг переулков кривых.
Этих стен деревянная шероховатость,
эти камни фундаментов древней поры,
многоцветных ковров неподдельная радость
и сбегающий ветер с вершины горы.
Мы замёрзнем, мы будем искать утешенье
в тёплом чае и в тёплом пожатии рук.
Мы забудем в Жеравне свои пригрешенья,
по музеям пройдя исцеляющий круг!
В каждом доме для нас открываются двери
той Болгарии славной любви и тепла,
и мечты о заветной и попранной вере,
чем страна в угнетённые годы жила
До слезы. До влюблённости проникновений
в суть истории жизни любимой страны
щит заборов и стен, и к свободе стремлений,
что на эркере дома особо видны.
Покидаем Жеравну. Простимся с друзьями.
Обещаем не рвать понимания нить.
До подножья горы долетает за нами
дымный запах таверн, чтоб его не забыть.
В этом доме
В этом доме мне рады. Готовят еду,
наливают ракию в большие стаканы.
Если вдруг занемог, ослабел на беду
приобнимут за плечи, поддерживать станут
В этом доме, на Бога надеясь, живут,
наливают и пьют без остатка «на здраве».
Здесь лелеют тепло и домашний уют
на краю у села, у столетней дубравы.
В жизни всяко бывает: друзья предадут,
отвернутся внезапно родные с упрёком,
в этот дом на окраине ноги ведут
на подножии горном Сакара далёком.
Я сюда прихожу, чтоб пополнить любовь,
ощутить бескорыстия тёплые руки
вне сезона в году, в день недели любой,
и страдаю, болею от долгой разлуки.
Принимай меня, дом! Завершивши полёт,
я тяну свои руки к кистям винограда
Здесь неслышное время тихонько течёт
за столом у друзей а другого не надо!
В микрофон
Хозяин дома протянул мне микрофон.
В моей деревне за столом родные лица.
И паутинкою сентябрьскою кружится
диск осветителя, подчёркивая фон.
Хозяин дома говорит мне о любви
(в награде этой, априори, неповинна!)
людей в деревне. Золотятся вина.
Свисают кисти винограда. Ты живи,
пиши стихи и книги лет до ста!
Читай их нам мы любим, как читаешь,
и знаем, что болгарский понимаешь
без переводчика ведь речь любви проста
Я отвечаю на наречьи близких душ.
Моя подруга всё синхронно переводит.
И смысл, и речи понимает вроде
ивритоговорящий верный муж.
И в микрофон, и без с деревней говорю,
с людьми и с полем, с лилией на речке,
о широте натуры человечьей
портрет Болгарии бесхитростной творю!
Роман Смирнов
Дожди Елабуги
А стоит ли дальше, а нужно ли
искать этой жизни резон?
Уходит дорога зауженно,
спускается за горизонт.
Эй, ворон, чего начертил ещё?!
В ночи не видать ни черта!
За мной, мои сёстры, в чистилище,
гордыня, тщета, нищета!
Не первая и не последняя,
меняя простор на постой,
в закатный придел поселения
вхожу прихожанкой простой.
А если в землицу ложиться мне,
то так, чтоб «ищи-не ищи».
Покроет Россию божницами
души переломленный щит.
Не выла в бреду и не плакала,
бродя меж берёз и осин.
Прольются дожди над Елабугой,
слезами пойдут по Руси,
и вымоют долгими ливнями,
и вымолят сотни Марин,
пока будут ждать терпеливые,
бумажные «церкви» мои.
Озимые
К пустой земле невольно припадая
О. Мандельштам
1
Из глубины, так давящей на плечи
Невозмутимо и невыносимо,
Переболев, совсем по-человечьи,
Идёт на звук, наверх ползёт озимый.
Пока ему не мать сыра землица,
И стебелёк не должен корневищу,
Свобода там, где высоко и чище,
Где нет возврата к глубине и глине.
Растёт росток, безудержно змеится,