В 90-е годы сургутские писатели заморочились невесть откуда взявшейся «свободой слова». Все носились с идеями примерно одного плана: издать собственную книгу, продать и, разбогатев, получить независимость от всех, либо начать издавать собственную газету с такой же окончательной целью.
В ходе подготовки к выпуску газеты «Сургут литературный» мне пришлось тесно столкнуться с Петром.
Помню, мы встретились с ним на квартире Олега Рихтера, взявшего на себя обеспечение технической стороны издания. У него дома стояла стоившая огромные деньги копировальная машина «РИКО», на которой он, не выпуская из рта сигарету «Лайка», готовил выпуски анекдотов, брошюры каких-то дефицитных финансовых постановлений, детективы, собственные рассказы и стихи.
В одной из брошюр опубликовано едва ли не лучшее лирическое стихотворение Петра:
А я люблю предсумрачную свежесть,
Когда под осень, полную огня
Какая-то безудержная нежность
Находит запоздало на меня
Мне кажутся печальными деревья,
Дома и люди кажутся добрей
И хочется
Уехать мне в деревню,
Где грусть и хлеб
Растут возле дверей.
«А я люблю предсумрачную свежесть»
Пришёл Петр. Раздеваясь, он вынул из под свитера небольшой мельхиоровый поднос. На мой удивленный вопрос ответил, что носит его на животе за неимением бронежилета. Времена были на самом деле беспокойные, так что такое применение подноса понятно. Петр принес рукопись новых стихотворений, какой-то рассказ и мы несколько часов обсуждали будущую газету.
Потом он поддержал начавшееся возрождение сургутского казачества. Был выбран атаманом сургутского казачьего круга, ходил какое-то время в мундире с погонами и двумя крестами. Но бойкие сургутские казаки не долго оставались под началом поэта, после одного из собраний вместо Петра атаманом избрали другого. Принимал участие Пётр и в акциях общественного протеста, когда возникла полемика по поводу возможного строительства в черте города химического комбината.
Вскоре Суханов вновь почувствовал себя «на коне» как поэт. В 1995 году вышла его долгожданная книга «Площадь света», которая получила широкую поддержку сургутских и ханты-мансийских журналистов. Тюменский критик Юрий Мешков положительно отзывался о творчестве поэта в газете «Тюменская правда». Книги делались толще, выпускались уже в твёрдых обложках. Несколько стихотворений Петра Суханова вошли в Хрестоматию «Литература Тюменского края» вышедшую в Тюмени в 1996 году. К сожалению, на фоне этого успеха в отношении Петра к начинающим авторам и читателям стало появляться некоторое высокомерие. Рабочая романтика то временно исчезала, то вновь возникала в его книгах, хотя, казалось, он перешёл к натур-философскому осмыслению действительности. В Сургут иногда приезжали его знакомые по литературному институту, на ежегодных семинарах молодых литераторов его уже выдвигали в руководители секции поэзии.
Петр, несмотря на характер, умел поддерживать хорошие отношения с отделом культуры администрации города, с мэром города Александром Сидоровым.
В 1997 году вышла новая большая книга Суханова «Высшая мера». Конечно, два года слишком мало, для того, чтобы наполнить книгу такого объёма достойным содержанием. Видимо поэтому, наряду с прекрасными строками у него стало всё больше появляться невнятных, грубых оборотов. В то время в моде было покаяние. Суханов каялся и цитатой из Есенина, и от своего имени, как будто в этом покаяние и есть настоящий смысл поэзии. Но в промежутке между искренними покаянными словами мог заявить: «Я столько глупостей наделал, / что не прощу себя / И вас.» К явной нелепости привела его попытка вторично использовать успех стихотворения «Вздрагиваю каждым нервом»
Потрясение
Вскакиваю на каждый шорох
Как тяжело больной,
рву, как бинты, нервы
в которых
трепещется образ Твой!
Его лирический герой повел нескончаемый разговор с женщиной, с которой был связан кратковременной навязчивой страстью. Стихи посвящались самым разным женщинам, слово «любовь» Петр понимал далеко не платонически, поэтому диалог оказывался довольно скудным.
Некоторые стихи даже поражали грубым натурализмом. «А я люблю, когда люблю, / Когда при женщине как в бане, / когда лежишь с ней на диване» или «В моей стране талантов натюрморт, / Но каждый сыт своей женой и кашей» Любимые антитезы Петра порой стали выражать банальность: «Утратив правду, мы приобретаем ложь»
Программным можно назвать стихотворение «Эпилог», почему-то помещенное в середину книги. Но даже оно начиналось резко:
Мы все начинали с затрещин,
и мало кто знал о любви
А что до ошибок
и женщин
у каждого были. Свои.
В этом стихотворении образ «Октябрьской вьюги» «на лезвиях красных штыков» мало прояснил его позицию по отношению к современной политике. Грубый материализм стал основным содержанием его творчества. Неудачными по признанию самого поэта вышли его басни для взрослых «В мире животных», вышедшие в 1998 году. Большинство басен написаны в тяжелом для понимания рваном стиле. Затем в свет вышла книжка «Про колобка и красавицу Бабу Ягу, или Шедевральное приключение Колобка во времени. Сказка для взрослых», тоже не нашедшая успеха ни у критиков, ни у читателей.
В личной жизни Петра тоже не всё было ровно. Он на какое-то время уехал в Тюмень, но пожив там недолго, снова вернулся в Сургут. Пережил ещё один развод, женился ещё раз.
Последующие книги «Завороть», «Разнолетье», казалось, продолжили обычные темы Суханова. Но самыми светлыми в них опять оказаись перепечатанные из первой книги юношеские стихи. «Кто говорит, что нет героев / тот никогда не станет им» резонно, афористично говорил Петр в стихотворении «Сибирякам». Он тепло писал о Сургуте, сургутянах. Всё же настоящих героев у него в стихах почти не появлялось, некоторые стихи посвящены реальным людям, но, как правило, им посвящался только эпиграф, и напротив, в его поэзии действовало всё больше героев социального дна: «Как много в нас фарса и фальши / расписанных на трудодни!..» («Корни»), «Он жил отвратительно тихо, / Любил только то, что имел» («Про мужика»), возникали то образ бомжа, то «Бабы Вали», живущей на вокзале.
Он признавался в том, что не может расстаться с прошедшей эпохой:
Я привязан к другой эпохе
к той, где сделан был
первый шаг!..
В ней великой или ничтожной,
но сумевшей весь мир спасти,
я застрял, словно крест придорожный
у себя самого на пути!
«Мера длины»
С горечью и отчаяньем писал в стихотворение «Встреча с двенадцатью» о любимом им некогда Александре Блоке.
Эй, товарищи!.. Мир
далеко?..
Да не видно отсюда Далече
И, как призраки, скрылись легко
словно вовсе и не было встречи.
Я кричал на пустом берегу,
как птенец, оборвавшийся с ветки
А когда рассвело на снегу
отпечатались
нервные
клетки.
И в тоже время на грани между горькой иронией и глумлением звучали его стихи о демонтаже памятника Ленину в Ханты-Мансийске:
тени, исчадья, гнилые пути!..
А впереди ковыляет устало
двадцатитонный Ильич
Впереди!..
Кажется, в некоторых стихотворениях у него окончательно пропадало чувство слова. Вот образцы такого письма:
С большим трудом
и страшным нервным скрипом
я думаю
«Тяжесть»
Или
Мы в каждом глобусе
как в морге
А в морге как в дыре Земли!..
Но всё-таки прозрения не оставляли Суханова и, наряду с явными пошлостями, он отваживался на глубокое постижение действительности хотя бы в самооценке:
А если мир весь равен бытию
и разнозначны лишь разноязычья
зачем я заблуждаюсь, что люблю,
И в чем мое ничтожное величье?..
«Кручина»
В одном из стихотворений Петр не остановился перед тем, чтобы провозвестить грядущую революцию.
Мы во власти блаженного искуса:
Всё моё!..
Нам и Бог не судья
Но доносится сверху: А выкуси!..
И опять впереди
революция
«Тема»
В последние годы перед кончиной Суханов склонялся к приятию идей Солженицина, об этом говорят и названия его книг неологизмы «Завороть», «Разнолетья» и странные окказионализмы «Похлёб», «Безвызвездье». В поздние годы, казалось, даже в выборе одежды старался подчеркнуть сходство с ним, одевался в какие-то нарочито упрощенные френчи и куртки, как у заключенных.