«Почему?» спрашивал себя Бруткевич, пританцовывая и рассекая воздух легендарными боковыми «двойками», почему меня хватало на первобытный кулачный бой, но в обычной жизни никогда не получалось держаться до победного? Почему я всегда уступал? Потому что они сильнее?.. Левой-правой. Раз-два Нет, не потому. Просто я первобытно агрессивен только во время кулачного боя, а они всегда Раз-два. Правая запаздывает Так что, бросим на канаты полотенце? Сбежим, чтобы эта сучка торжествовала? Нет уж, дорогая!.. Раз-два Специально останусь. И буду часто попадаться на глаза. И здороваться на редкость приветливо Раз-два Посмотрим, кто кому сильнее изгадит эти два дня!.. Раз-два. Раз день, два день. Левой-правой. Решено! Время отдыхать!»
И отдых получился! С плаксой-сучкой нигде не пересекся, хотя не лишал себя ни озера, ни кинозала, ни, тем более, концерта джазового пианиста (из местных, но очень даже ничего).
Нигде не промелькнула вызывающе пышная рыжая грива, излишне волевой подбородок а над ним плавно-изогнутые, покойные губы, которым полагалось петь колыбельную и рассказывать сказки, а они вместо того выплевывали ядовитые вопросы: «Георгий Георгиевич, вы утверждаете, что отладили в Недогонежпроекте эффективное управление, а Контрольно-счетная палата отмечает, что в вашем Нижнемаховском филиале десять свинарок полгода получали зарплату при полном отсутствии на ферме свиней. Так, по-вашему, выглядит эффективность?» И в ответ на его: «Это действительно волнует читателей популярной газеты Наш день?» молниеносное, сбивающее дыхание и заставляющее бессильно сжимать кулаки: «Вы правы, читателей популярной газеты Наш день гораздо серьезнее волнует, почему полтора миллиарда бюджетных денег доверены бывшему геофизику, который не может посчитать, сколько в филиалах его предприятия свиней и сколько свинарок»
В общем, гриву, подбородок и губы Бруткевич за два дня нигде не увидел, а потому логично было предположить, что плакса, испугавшись, смылась из санатория сразу после сцены на балконе.
В превосходном состоянии победившего духа Бруткевич утром в понедельник позвонил секретарше Оле и объявил, что задержится в санатории до вторника. Панически его уважающая Оля горячо одобрила мудрое решение в возгласила «берегите себя!» с такой тревогой в голосе, будто всерьез опасалась, что и в санатории начальник может перетрудиться, занимаясь проблемой экспорта облагороженного российского дерьма в дальние пустынные страны.
Впереди был ласковый майский понедельник, санаторий опустел, и на пляж Бруткевич пришел уже в превосходнейшем состоянии еще более победоносного духа. И «Твою ж мать!» едва не выкрикнул он, заметив рыжую гриву над ближайшим к кромке воды лежаком. Поэт бы сравнил эту приметную прическу с маяком судьбы или с костерком, манящим усталых путников; прозаик упомянул бы ворох блистающих предсмертной красотой кленовых листьев Но Бруткевич представил другое: как запускает пятерню в эту плотно спрессованную копну, как тащит верещащую обладательницу в озеро и макает, макает, макает с равномерной неумолимостью станков-качалок, добывающих черное золото на буровых российских олигархов. Однако с «мечтой» этой пришлось тут же расстаться, поскольку на соседнем лежаке скорчилась маленькая фигурка, по всей видимости, дочь рыжей ведьмы и мрачно напевая «Суждены вам благие порывы, но свершить ничего не дано!», Бруткевич улегся метрах в тридцати от гривы (копны, вороха, костерка), у корней неохватно-широкой сосны, красующейся у озера с екатерининских, как утверждали рекламные буклеты, времен.
Поскольку озеро разлилось в небольшой впадине (к песчаному пляжу приводил спуск из семи ступенек монументальной каменной лестницы), а дерево расположилось у самого обрыва, то часть его корней, вертикально уходивших в песок, были похожи они были на гигантские артрозные пальцы, вцепившиеся в отвесную стену, чтобы последним усилием подтянуть к ее краю старое, кряжистое тело.
У этих пальцев Бруткевич и улегся. Солнце проникало сквозь крону редкими блуждающими пятнами; иногда они набегали на глаза и пробивались через зажмуренные веки алым маревом лениво пульсирующей крови.
Так же лениво текли мысли Георгия Георгиевича лишь слегка завихрялись на многоточиях, как завихряется на перекатах медлительная река.
«Надежно она вросла взяла свое не высотой, а шириной, прямо не сосна, а соснодуб дуб, дуб что-то с ним связано ах, да, увидев зазеленевший дуб, князь Андрей решил влюбиться в Наташу Ростову И я вот полежу, полежу, потом подойду к этой рыжей сучке и скажу: Мария, я решил в вас влюбиться! Так и не сказала, откуда она Шекспира хорошо знает Неужто читала что-нибудь, кроме Курса молодой ведьмы в трех томах?.. Да, представьте себе, решил влюбиться, несмотря на то, что фигура у вас фиговая, ноги кривые, да и вообще мерзавка вы редкостная. А почему, спросите вы, я так решил?.. Да вы спрашивайте, спрашивайте, не стесняйтесь, все лучше об этом спросить, чем о свиньях и свинарках Поч-ч-ч-ему? прошипит она. А я отвечу что, собственно, я отвечу?.. какой, однако, бред разве можно в такую влюбиться?.. а вот что я отвечу!»
Так же лениво текли мысли Георгия Георгиевича лишь слегка завихрялись на многоточиях, как завихряется на перекатах медлительная река.
«Надежно она вросла взяла свое не высотой, а шириной, прямо не сосна, а соснодуб дуб, дуб что-то с ним связано ах, да, увидев зазеленевший дуб, князь Андрей решил влюбиться в Наташу Ростову И я вот полежу, полежу, потом подойду к этой рыжей сучке и скажу: Мария, я решил в вас влюбиться! Так и не сказала, откуда она Шекспира хорошо знает Неужто читала что-нибудь, кроме Курса молодой ведьмы в трех томах?.. Да, представьте себе, решил влюбиться, несмотря на то, что фигура у вас фиговая, ноги кривые, да и вообще мерзавка вы редкостная. А почему, спросите вы, я так решил?.. Да вы спрашивайте, спрашивайте, не стесняйтесь, все лучше об этом спросить, чем о свиньях и свинарках Поч-ч-ч-ему? прошипит она. А я отвечу что, собственно, я отвечу?.. какой, однако, бред разве можно в такую влюбиться?.. а вот что я отвечу!»
«Мария, с вероятностью ноль целых, девяносто девять сотых Бога нет! Но я, как нехреновый менеджер, хочу подстраховаться на одну недостающую сотую. Моя любовь к вам будет таким актом христианского смирения нет, самоотречения самозабвения ага! нашел! самосожжения, что когда Господь будет решать, где мне предоставить жилплощадь, я скажу: В раю, Господи, конечно, в раю! Поскольку ад в лице Марии я уже познал в избытке! Бог вздохнет и ответит: Сукин ты сын, Бруткевич! Сколько способностей я тебе дал все профукано! И полагается тебе за это не ад, а адище!.. Но перед финишем ты, хитрожопый Бруткевич, специально вляпался в любовное дерьмо, рассчитывая, что я тебя пожалею» «Господи, возражу я, обрати все же внимание на то, что нездоровая тяга к дерьму была заложена в меня тобою же! Недаром я занялся проектом, в основе которого продажа дерьма. Свиного и коровьего. За земную валюту А теперь я за самую дорогую небесную валюту за место в раю пытаюсь всучить тебе любовное дерьмо. Берешь?» «Ишь ты! удивится Бог. Ловит меня на проблеме теодицеи!1 Тоже мне, новый Лейбниц нашелся Ладно, беру! Беру, сукин ты сын, господин Бруткевич Георгий Георгиевич!»
Господин Бруткевич! Георгий Георгиевич! в третий, наверное, раз повторял детский голос. Мама сказала, что вы с огромным удовольствием сыграете со мной в шахматы
А фигура у ведьмы оказалась первоклассной. И глупо было, ни разу ее толком не разглядев, городить защитные бастионы: мол, раз бабенка злая и визгливая, то все у нее не так. Зато теперь хотелось разглядывать не спеш хотелось коснуться плеча, но так, чтобы она не подумала, будто он похотливый старый козел; а еще лучше, чтобы поняла, как по-рыцарски сдерживаемое вожделение украшает настоящего мужчину.
Стоп! Надо сосредоточиться на шахматах. Тем паче, что девчонка уверенно, явно с пониманием, разыграла дебют. До школы ходила, видимо, в спецсад, где языкам, манерам и шахматам учат чуть ли не с ясельного возраста; да и школа, скорее всего, не простая.
Вы, Георгий Георгиевич, вместо того, чтобы меня исподтишка разглядывать, на доску бы внимательнее смотрели, очень к месту подала голос язва-мамаша, проклятие, нависшее над Бруткевичем и его проектом, Мария Литвинова, собкор разухабистой московской газеты «Наш день». Моя Мунька не просто Мунька, а вундеркинд. Всего девять лет, а уже перворазрядница, некоторых мастеров поколачивает. А у вас, насколько я помню, никакого разряда по шахматам нет.
Бруткевич побагровел, словно его застукали крутящимся у дверей женской раздевалки. Но и подобрался, еще раз ощутив, что противник ему попался безжалостный и без тормозов. А значит, долой чистоплюйские бредни о благородном вожделении; значит, куда уместнее уставиться откровенно и нагло, например, на грудь или на плоский, даже впалый, словно и не выносивший ребенка живот или ниже, туда, где резинка трусиков натянулась, где образовалась щель, в которую так и тянет заглянуть. И, пробираясь взглядом в эту щель, он ответил как можно саркастичнее:
Мария, дорогая, вы так наглядно демонстрируете свои прелести, что разглядывать их исподтишка все равно, что голодному довольствоваться запахами ресторанной кухни, в то время как в зале для него уже расставлены закуски. Кстати, за столь подробную обо мне информацию дорого заплатили? А то могли бы сэкономить, я сам бы, не чинясь, много рассказал.