На следующий день, как и говорил, отправился в Увельский райком партии, который за годы моего отсутствия обзавелся новым уютным двухэтажным зданием. В старом остались райисполком, и совет депутатов, и и стоял он рядом весь в морщинах и цветных потертостях, похожих на уши, которые старая пословица приписывает стенам.
Говорят, у домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на котором отражается их внутренняя сущность. Здание с табличками «Увельский райком КПСС» и «Увельский райком ВЛКСМ» смотрелось весело, потому что его не мучила совесть. А совесть его не мучила в виду отсутствия таковой.
С такими мыслями я вошел побритый и приодетый.
Сотрудник сектора учета со свойственной служителям канцелярии методичностью разложил на столе документы, уселся на стул и, поправив очки, обратился ко мне:
Вы и есть Анатолий Егорович Агарков, член КПСС с 1977 года?
Да.
Старичок кивнул.
К нам приехали из Челябинска, снявшись с учета в партийной организации Станкостроительного завода имени Серго Орджоникидзе? По причине.
Состояния здоровья. Я перенес туберкулез, и врач порекомендовал сельский воздух. В диспансере задержался после снятия с учета.
Едва закончилась процедура моей постановки на учет, дверь открылась и появилась весьма миловидная заведующая сектором.
Анатолий Егорович, сказала она волнующим грудным голосом, третий секретарь Людмила Александровна хочет с вами поговорить.
Во избежание недоразумений она проводила меня до дверей кабинета.
Позвольте засвидетельствовать мое искреннее восхищение вашей красотой, весьма необычно поблагодарил провожатую. За нескромность простите потому что не знаю, пошлет ли еще судьба возможность увидеть вас.
Ах, боже мой! воскликнула она и дважды оглянулась по пути в сектор учета.
Постучал в дверь, озаглавленную табличкой «Секретарь РК КПСС Демина Людмила Александровна».
Хозяйка кабинета дама лет сорока, стройная, с короткой прической и подернутыми дымкой усталости глазами сидела за столом в черном кожаном кресле.
Присаживайтесь, она указала мне на стул у приставленного стола.
Спасибо, присел.
Хочу поговорить с вами вот на какую тему где, на каком поприще в нашем районе вы хотите применить ваши знания? Ведь по диплому вы.
Выпускник кафедры «Двигатели летательных аппаратов», сказал, будто признался в государственной измене.
В каком смысле?
В смысле, я специалист по космическим двигателям.
Оставьте глупые шутки во всяком случае, в райкоме.
Вы сами меня пригласили, а теперь упрекаете.
И упрекаю. Партия считает кадры решают все! А вы специалист с высшим техническим образованием, и неужели во всем районе для вас не сыщется работы?
Честное слово я в этом не повинен.
Ну и ну! Да откуда явились вы, Анатолий Егорович?
Из Челябинска, скажем.
Это еще не так далеко.
В том-то и дело, но здесь начинаются тайны Изиды, а в них я не посвящен.
Хотите чаю?
Через пять минут, как это бывает в волшебных сказках, предо мной на столе стоял поднос со всем необходимым.
Если хотите курить, курите.
Пепельница присоседилась к подносу.
Как же случилось, что выпускник закрытого факультета вдруг остался без работы?
А как случилось, что тиран Дионисий стал школьным учителем? Прихоть судьбы.
Вам кто-то сказал, что я по образованию историк и работала в школе учителем?
Для меня это тайна, открытая только что. Даю вам честное слово! А Гомера и Плутарха с пацанства люблю.
Я достал из кармана пачку «Мальборо» и вопросительно взглянул на хозяйку.
Курите, курите. Я даже признаюсь люблю дым цивилизованных сигарет. Давайте поговорим.
О чем же?
Да о чем угодно о малой родине, о юности; или, если вы предпочитаете, о Челябинске. Я там тоже училась.
А давайте поговорим о проблемах района вы, должно быть, в курсе всех дел.
Пожалуй, это не самая приятная тема.
Неужели все плохо?
Дорогой Анатолий Егорович, никогда не следует быть исключением о работе лишь после третьей рюмки, а мы с вами пили чай.
Согласен: работа дело серьезное и требует размышлений.
Вы слишком строги. Только не вздумайте сердиться на то, что я вам скажу.
Я слушаю вас.
В наше время многое допускается.
Я слушаю вас.
В наше время многое допускается.
Этим и плохо наше время.
А вы намерены его исправить?
Да в том, что касается меня.
Не думала, что вы такой ригорист.
Так уж создан.
И никогда не слушаете добрых советов?
Нет, слушаю, если они исходят от друга.
Меня вы можете считать своим другом. Не верите? Скажите, на каком предприятии нашего района вы хотите работать? она взяла в руку трубку телефонного аппарата. Я сейчас позвоню туда, и вас примут на инженерно-техническую должность. Не верите? Говорите.
В таком случае я бы хотел работать в районной газете. Еще на заводе поступил в университет марксизма-ленинизма при Доме политпросвещения Челябинского обкома КПСС по курсу журналистики. Год проучился. Еще год и я журналист со вторым высшим образованием.
Третий секретарь райкома партии, как видно, привыкла брать быка за рога: я еще говорил, а Людмила Александровна уже крутила диск телефона.
Вячеслав Аркадьевич, здравствуйте, Демина. Хочу рекомендовать вам в редакцию будущего журналиста и уже коммуниста, симпатичного молодого человека.
Это рекомендация райкома? очень явственно слышалось в трубку.
Скажем, не последнего в нем человека, вашего друга.
Сегодняшние друзья завтрашние враги.
Бросьте!
И мне, прикрыв ладонью микрофон трубки:
Его забирают на областное телевидение. Еще не забрали уже фордыбачит!
А Серпокрыл? голос донесся Вячеслава Аркадьевича.
Наша задача направлять, поправлять. Вы что обиделись?
Ладно, уж. Ваш молодой симпатичный в армии служил?
Демина вскинула на меня глаза.
В морчастях погранвойск срочную; военная кафедра ЧПИ, я подсказал.
В погранвойсках, это она в трубку.
И та:
О-о! Немедленно шлите его сюда. Считайте, что я его принял.
Какая милая женщина, подумал я, покидая кабинет третьего секретаря Увельского райкома партии. И потопал в редакцию.
Редактор «Ленинского знамени» Вячеслав Аркадьевич Кукаркин сидел в светлом, прекрасно обставленном кабинете на втором этаже нового здания, пристроенного к типографии. На мой стук крикнул:
Войдите.
Я вошел. Вячеслав Аркадьевич из-за стола подскочил:
Пограничник? Где служил? На Ханке? А я у озера Жаланашколь с китаезами насмерть бился. Каким ветром в Увелку занесло? А я уезжаю вот дела сдам и в Челябинск, на телевидение, редактором общественных программ. Вмажем за встречу?
Кукаркин достал из шкафа початую бутылку «Сибирской» и две рюмки, налил.
За тех, кто погиб, защищая священные рубежи нашей Родины!
Выпили стоя.
А вы знаете, из нашей команды в девяносто ребят, что призывались в Челябинской области, трое не вернулись домой один пропал без вести, другой утонул, третий застрелен сынишкой комбрига по шалости. Все на Амуре такая река!
Ах, господи, сказал Кукаркин, что такое, в сущности, жизнь? Ожидание в прихожей у смерти.
Но не все кончается с земной жизнью. Есть еще память
Давай, кстати, помянем! А мир это гостиная, из которой надо уходить учтиво, раскланявшись и заплатив свои карточные долги.
Бутылку «Сибирской» мы допили.
Мне было без малого тридцать лет. Редактору далеко за пятьдесят. Я был упоен честолюбием, как всегда бывает в начале карьеры. Кукаркин страдал отдышкою грузного тела. Мы были столь далеки по интересам и возрасту, что походили на две стороны треугольника, разделенные основанием; но сходившиеся у вершины, название которой Газета.
Журналист, поучал Кукаркин. самый эгоистичный и себялюбивый из всех хомо сапиенс. Он уверен, что только для его работы светит солнце, вертится земля и косит смерть. И вместе с тем, настоящему мастеру пера достаточно открыть форточку и послушать тарахтение тракторного мотора, чтобы написать замечательный очерк о механизаторе.
Засиделись.
Ты навеселе? встретил меня упреком отец.
Еще бы! я так швырнул свою фуражку, что она, не попав на стул, упала на пол и колесом покатилась по кухне.
С горя иль с радости? Видишь, как мать о сыне заботится какой обед приготовила нынче: все твои любимые кушанья.
Мама:
Уже остыло. Кушать будешь? Я подогрею.
Я буду работать корреспондентом в газете.
Отец:
К чему это, скажи на милость? Будь я на твоем месте.