Всюду, точно муравьи, копошились люди. Они едва стояли на ногах и шатались, как пьяные. Их лица выражали полную апатию и уныние. Едва кто-то останавливался, чтобы перевести дыхание и собраться с силами, как его руки инстинктивно начинали расчёсывать тело, на котором повсюду вспухли мокрые волдыри. Меня едва не стошнило, когда я увидела, как один мулат выдавил пальцами из покрасневшего, зудящего места на груди маленького липкого червячка.
Потом я услышала монотонную, унылую, похожую на плач, песню. Здесь работали индейцы. Когда-то мать рассказывала мне, что это был гордый, свободолюбивый народ. Сейчас от них остались только понурые, угрюмые тени с продетой в нижнюю губу серьгой и горсткой перьев на всклоченных космах.
Вскоре перед нами замаячили грубые строения бараков. Вспыхивали желтизной соломенные крыши. Пестрело развешенное на верёвках тряпьё. У дороги возились дети. Они смотрели на нас большими выпученными глазами, в которых навечно застыла пустота. У каждого из них на шее красовался крупный мясистый нарост. Я невольно прижала руку к горлу: зобом страдал один из моих младших братьев, и потому одна только мысль об этой болезни ужасала. Помню, как мать старалась успокоить: «Не бойся, глупенькая, у меня же его нет, и у тебя не будет». Но я всё равно не могла победить смешанный с отвращением страх
Неподалёку располагалось здание администрации просторный деревянный дом с жестяной кровлей. У крыльца стояли две конуры, возле которых рвались на цепи свирепые лохматые псы. Рядом храпели привязанные лошади. В небольшом, огороженном стволами бамбука, загоне вырывали друг у друга обглоданные кукурузные початки свиньи. Сверху, сидя на колышках, хлопали крыльями куры.
Навстречу нам выбежал управляющий низкорослый щуплый человек с хищным выражением лица: «Моё почтение, сеньор!». Увидев во дворе привязанного к столбу мужчину с кровавыми рубцами на спине, которого густо облепили мухи, я зажмурилась. Дон Амаро заметил мою реакцию.
Не нужно жалеть его, Джованна. Это вор. Он собирал сок в кисет, сгущал его на дыму, припрятывал в тайнике под листьями, а потом продавал чистейший каучук. За это преступление любой другой плантатор отрубил бы ему руки и прибил их гвоздями к дереву. Я же ограничиваюсь поркой.
У сеньора Меццоджорно очень доброе сердце, услужливо выгнул спину управляющий; его маленькие пытливые глазки забегали, как два юрких зверька.
Что верно, то верно, Перейра, согласился дон Амаро. Ты нашёл тех, кому он сбывал каучук?
Пока ещё нет, сеньор, но я ищу, и очень скоро, уверен, они понесут суровое наказание.
Если завтра к вечеру не найдёшь сообщников, окажешься на его месте.
Слушаюсь, сеньор.
И тут случилось неожиданное. Из барака выбежала растрёпанная, оборванная женщина и кинулась под копыта нашей лошади. Дон Амаро, натянув поводья, выругался.
Пощадите моего мужа, сеньор! Мой Мигель не преступник! Он ничего не крал!
Убери её Перейра!
Управляющий стегнул несчастную кнутом по плечам, но она извернулась и снова бросилась к нам.
Нам нечем кормить детей! Не оставляйте их без отца! растопыренные грязные пальцы женщины пытались поймать сапог хозяина.
Дон Амаро рассерженно отпихнул её ногой:
Чёртова ведьма! Пошла прочь!..
Женщина упала на землю и в бессильной злобе, сбивая руки в кровь, замолотила по ней кулаками:
Будь ты проклят, Амаро! Будь ты проклят, мерзкий упырь!..
На её худющей, изжёванной шее прыгал маленький крестик из чёрного дерева точно такой же носила моя мать.
Перед тем, как мы скрылись за поворотом, я видела, как управляющий замахнулся на неё плеткой.
Эта сцена произвела на меня ошеломляющее впечатление. Я почувствовала, что задыхаюсь. Дону Амаро пришлось останавливаться, чтобы я пришла в себя. «Мерзкий упырь, сжимая кулаки, повторяла я про себя, мерзкий упырь!».
По вытоптанной просеке мы снова отправились на плантацию. Под одним из деревьев, на ворохе листьев бился в предсмертных судорогах покрытый гнойными язвами человек. Из последних сил умирающий пытался отогнать мошкару. Дон Амаро, скользнув по нему беглым равнодушным взглядом, продолжал делать наставления:
Запомни, Джованна, в делах друзей нет и быть не может. Никому не доверяй. Полагайся только на себя. И тебе не придётся сожалеть о том, что кто-то тебя предал.
Слушая его слова, я и не представляла тогда, что они навсегда врежутся в память, загустеют в ней, как скорпион в янтаре, и станут частью моей судьбы. Но случилось именно так. Помню, как однажды Маргарет, наблюдавшая за мной, мрачно изрекла: «Ты внимаешь каждому его слову. Он сделает из тебя чудовище». Так и вышло.
Впрочем, она была ещё одним человеком, оказавшим на мою жизнь своё роковое влияние. Именно она посеяла в мою душу семена распада и тлена. Занесла их туда, как бациллы заразной болезни.
Мы часто беседовали. Точнее, она говорила, а я слушала. Её длительные монологи походили на бред сумасшедшего. Как правило, она рассказывала мне свои необычные сны. Поразительно, что она помнила их до мельчайших подробностей. А может, они и не являлись сновидениями, а то была какая-то замаскированная под ореол Морфея, причудливая философия, в которой она не желала напрямую признаться.
Эти излияния сопровождались обильным потреблением алкоголя. В такие моменты я смотрела на неё во все глаза. Стоило Маргарет выпить, и она менялась до неузнаваемости. В ней словно просыпался и выходил наружу совершенно другой человек.
В один из вечеров, когда ей заблагорассудилось быть словоохотливой, она напугала меня до полусмерти.
Сначала она была спокойна. Её привычная отстранённая замкнутость сменилась умиротворенной расслабленностью.
«Сегодня ночью мне приснилось, будто я снова в Европе. В одном маленьком ресторанчике в центре Лондона, говоря это, женщина чувственно поглаживала стенки бокала. На мне длинное платье из лёгкой полупрозрачной материи. Я танцую одна в полумраке. Мне хорошо её лёгкие невесомые пальцы перекочевали с хрусталя на обтянутую шёлком грудь. В это время в зал входит пара: он во фраке, она в белоснежном бальном платье. Оба чопорные, строгие. Звучит Шопен. Он и она танцуют, закрыв глаза, она запрокинула голову: с её плеч на спину заструились льняные локоны. Я любовалась игрой теней, скользивших по пепельному каскаду в нашей знойной местности нечасто можно было встретить блондинку, и Маргарет производила впечатление экзотической диковинки. В зал ворвались ещё двое шумные, необузданные. Они хохотали во всё горло прищёлкивая пальцами, Маргарет начала кривляться, дёргаться и напевать что-то джазовое; при этом она совершала множество хаотичных, непроизвольных жестов, отчего вскоре её причёска пришла в беспорядок, а содержимое бокала пролилось на одежду. А потом между танцующими завязалась потасовка Они вопили, свистели, улюлюкали Я металась между ними. В моих ушах стоял гвалт Затем все разом куда-то исчезли» зябко поведя плечами, будто ей было холодно, она стиснула пальцами виски, как при мигрени; из её стиснутых зубов вырвался хлюпающий свист.
Меня напугала эта нервическая пантомима, и я начала оглядываться в поисках дона Амаро или хотя бы кого-нибудь из слуг. Но мы были в комнате одни.
Женщина, плеснув в бокал новую порцию вина, прикончила его несколькими жадными глотками и налила снова. Спиртное придало ей сил. Её голос снова сделался внятным.
«И тут помещение окутал туман плотный, непроницаемый. Если в такую мглу судно выйдет в море его ждёт смерть Но я не боюсь я родилась в стране туманов Господи, неужели я с самого начала была обречена?.. Нет, не верю!.. Я была такой молоденькой и наивной Я никому не причинила зла Мне просто хотелось жить Я тогда ничего не боялась Постой, что же дальше? Ах, да!.. Кругом ни души В это время слышу голос: «Помни о чести семьи! Не забывай о правилах приличия! Положение в обществе обязывает тебя соблюдать благоразумие!» «Честь семьи», «положение в обществе»! Ха-ха-ха!.. Какая замшелость, какой нафталин Ханжи! Лицемеры!.. Меня тянет к другому голосу: «Ну же, Маргарет, брось ломаться! Жить надо весело!.. Выпей с нами, вино превосходно!» Он называл меня малышкой Мэгги Мы танцевали аргентинское танго всю ночь Господи, как я была счастлива! Эта была лучшая ночь во всей моей никчёмной жизни Будь она проклята!.. Больше не хочу любить Это иллюзия: жестокая и горькая Ты отдаёшь без остатка всё, что у тебя есть, а взамен получаешь плевок в лицо Мне нужно забыть его!.. Мне нужно выпить из груди Маргарет вырывалось тяжёлое, прерывистое дыхание. Её зажмуренные веки подрагивали. На лбу выступили крупные капли пота. Видно было, что её морозит. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она снова начала говорить. И тут ко мне со всех сторон начинают тянуться руки Такие костлявые скрюченные пальцы точно коряги на болоте старые, трухлявые Подожди, о чём это я?.. Ах, да, коряги Я как в трясине пытаюсь вырваться, но не могу А они зажимают меня в кольцо, обхватывают и душат!..» пронзительный крик женщины смешался со звоном треснувшего и разлетевшегося вдребезги бокала, который продавили её пальцы. По её ладони потекли красные струйки, в которых соединились кровь и вино, но она даже не заметила этого.