Часто поезда были ночные, но я быстро просыпалась и спокойно чувствовала себя в этих ночных переходах. Конечно, все трудное доставалось маме, а мне романтика поездов и городов.
Все места, где мы были или жили, я сравнивала с Ильинкой, и она была лучше всех этих городов. Нигде не было таких чудесных улиц-просек, нигде не было столько сосен на участках, и нигде не было, свойственного Ильинке запаха, который был запахом сосен, невидимым запахом бузины и георгинов и ароматом флоксов. Ильинка была особенным местом. И она мне снилась часто.
***
С папой, который был доверчив, и не дальновиден у нас случались и приключения. Нравоучений он не терпел. И выводов из жизни не делал. Он все равно всем доверял. Ведь в детстве он был детдомовцем. Где другом считался любой, кто отломил тебе от своего куска. Он судил по себе. Отец хоть был и вспыльчив, и груб иногда, но не был намеренно злым и не умел обманывать. Как бы сказали в театре это была роль простака. В жизни.
Какой ужас, думала мама. С ним можно так влететь! С его доверчивостью и безответственностью. И сказать ничего нельзя. Ничего слушать не хочет!
***
Однажды, отец вез нас в Уржум. Это была пробная поездка. Отцу хотелось жить вместе с нами, и он вез нас показать, как он устроился, и может маме понравится там пожить. В поезде отец разговаривал с каким-то мужчиной средних лет в соседнем отсеке. А мы с мамой сидели на деревянном сидении с чемоданами и ждали высадки.
Мама уже внутренне переживала, потому что, нам предстояла ночь на вокзале с вещами и ребенком. Нам нужно было делать пересадку на следующее утро.
Знала бы, нипочем бы не поехала! Тащить меня с ребенком, в такую глушь! А не поедешь, скандал! Ну ладно. Ночь как-нибудь, пересидим. А, вдруг и мест то на лавочке не будет!
Мама переживала. Одной бы ладно. Но, Люсенька? Маленькая. На руках замучаешься держать. Хорошо бы вещи в камеру хранения сдать.
Поезд подошел к платформе, и мама позвала папу.
Петь, бери чемоданы, а я Люську. Пойдем, скорее место займем на вокзале. И билеты посмотрим. Может еще какой-нибудь поезд есть, чтобы не ночевать тут.
Но, отец, схватив чемоданы, и двигаясь к выходу, оптимистично сказал,
Мы сейчас пойдем к моему дружку. Он нас приглашает, там и переночуем.
Да ты что, Петька! Ты же его не знаешь совсем. Может быть, уголовник какой-нибудь. Потом оттуда не выберешься. И обворуют, и по башке стукнут!
Ну да! беспечно сказал папа. Мы с ним в поезде разговориись. Хороший человек. Фронтовик! Отец тащил чемоданы вслед за приятелем.
Нет, Петь, ты как хочешь, а я туда не пойду. Мы с Люсенькой здесь посидим. Здесь народу много, не страшно.
Ну что ты! разозлился отец.
Он раздосадовано опустил чемоданы. Ему очень хотелось в дом к приятелю.
Ну ладно, я сейчас к нему схожу, Посмотрю, как он живет, а то обидится. Здесь полчаса.
Ладно. Ты нас посади и можешь идти куда хочешь. Смотри, осторожнее, башку сломят!
Да брось ты! Валер, ты подожди, я сейчас жену устрою.
Приятель стоял и искоса наблюдал за сценой. Взгляд был цепкий. Хамоватый. И кепка, и какаято, настороженная постановка тела, придавали ему вид уголовника, каких было немало в то время.
Оставь деньги, шепотом сказала мама, пока он отвернулся. Отец вытащил из внутреннего кармана портмоне и положил его маме в сумочку.
Проехав, минут десять на автобусе, приятель потащил отца по каким-то узким улочкам и в результате ввел его в обшарпанный, дощатый серый дом. Отец вошел в комнату снял шляпу и кашне.
Грязь, не мытые стаканы. Не убранный стол.
Чего ты со своей черемонишься?! Дал бы ей по морде! Еще баб слушать!
Ну да! Ты меня еще будешь учить! взъерошился отец.
Ему было неприятно. Что этот новый приятель так выражается о его жене. В поезде, разговор шел на посторонние темы, и парень ему понравился.
Ну, грубоват немного, но, что с него взять работяга! И фронтовик. Воевал! думал он.
А такого беспардонного отношения, он не любил.
Ладно, ладно, разливай, немного спокойнее сказал Валера. А я сейчас за огурцами схожу, толкнул он отца по плечу.
Отец остался один в комнате, и ему стало не по себе. И весь этот нищенский вид, и вдруг, такое грубое отношение, и эти высказывания
Через три минуты вошли двое. Валера и еще один, постарше.
Артист, говоришь? Ну, давай, артист, выпьем. Чего жену-то не привел?
Через три минуты вошли двое. Валера и еще один, постарше.
Артист, говоришь? Ну, давай, артист, выпьем. Чего жену-то не привел?
Чего ты меня на ты?! подумал отец.
Он увидел многоговорящие наколки на груди у мужчины. И фиску во рту.
Уголовник, точно, только вышел! понял он.
В кармане парня виднелось что-то вроде финки.
Отец понял, что попался, и все страхи, о которых предупреждала его жена, проявились наяву.
Да ну ее! Перестраховщица. Иди, говорит, сначала посмотри. Сейчас выпьем, и я за ней съезжу. Чего на вокзале сидеть. Да еще с чемоданами! сказал он, поднимая многозначительно брови, и делая вид, что в них кое-что ценное.
Лица мужчин подобрели.
Зови, зови. Вон на той койке спать будут. А мы гульнем!
Где у вас можно помочиться? Живот что-то прихватило отец изобразил анархиста из спектакля «Оптимистическая трагедия». Он вытащил из роли все ужимки и жаргон. И отвлекал внимание «приятелей». Он изображал довольство компанией и похожесть на этих двоих. За эту роль его превозносили в газетах и потом пригласили сниматься в фильме «Первая перчатка»
Да, вон иди на улице поссы! мужики переглянулись и, хрустя огурцом, выпили по полстакана. Уже за дверью, отец услышал перебранку.
Да не чемоданы, так у него карманы почистим. Там такой бумажник торчал. Морду набьем, да пьяного потом подальше выкинем. И костюмчик продать можно и часы
Отец оглянулся, ища чего бы ему схватить тяжелое в руку. Чтобы, в случае чего, обороняться. Но, никто за ним не шел, и отец тихо-тихо вышел из второй двери, думая про себя, почти с юмором: «Ноженьки, ноженьки, спасайте мою жопоньку» побежал по узким закоулкам, наугад и, наконец, выбежал на дорогу. А там, на попутном грузовике, доехал до вокзала.
Явился! сказала мама. Мы уже тут переживаем. И чемоданы и Люська. Отойти нельзя.
Да господи, сказали бы мне, я бы чемоданы ваши покараулила. И девочка бы со мной посидела. Чего терпеть-то?! Вон он туалет, за углом! сказала какая-то гражданка, сидящая рядом.
Надя, ну, правда! На пять минут вещи бы оставить можно. И Люльку. Безмятежно сказал отец. Чего ты!
А где же твоя шляпа и шарф? спросила мама, усмехнувшись на слова тетки и беспечность отца.
Да черт с ним, сам еле вырвался! Такая дрянь, этот Валерка оказался. Шушара какая-то! Представляешь, говорит! дай ей в морду! Зашептал отец, повернувшись к женщине спиной. А второй с финкой был
Отец еще какое-то время был расстроен и чувствовал себя виноватым, но когда мама стала ему с точность до мелочей рассказывать, что бы с ним было, и какой он безалаберный, быстро осек ее
Ну, хватит! Разговорилась!
Какой ужас, думала мама. С ним можно так влететь! С его доверчивостью и безответственностью. И сказать ничего нельзя. Ничего слушать не хочет! Она глазами поискала милиционера, который ходил по залу ожидания, оценила обстановку, на случай, если эти уголовники вернутся. Но, никто здесь больше не появился. Или напились, или испугались, что их уже там ждут.
В Уржуме мы побыли не долго, всего мамин отпуск.
***
Мама никогда никому меня не доверяла, и привыкла быть бдительной. Эта черта была необходима при работе с секретными документами, такая у мамы была работа. И однажды ей это помогло.
Это сейчас внушают всем, что бдительность коммунистический, сталинский перехлест того времени. Но, на самом деле и вредителей, и врагов социалистического государства хватало.
Как-то мама, закончив работу и, выполнив, все требования сохранности документов оделась и вышла в коридорчик рядом с бюро. Она уже хотела уходить, но решила поправить шапочку перед зеркалом, и в это время она увидела, как второй работник, который оставался под предлогом закончить работу, оглядевшись на дверь, полез в шкаф и стал доставать папки с документами, к которым у него доступа не было. Он листал и фотографировал бумаги. Мама все это видела в отражение в зеркале. В щелочку двери. А тому, второму было не видно, что за ним наблюдают. Мама вышла из кабинета тихо, чтобы не спугнуть шпиона. Она была обязана доложить о происходящем. Потом она, придя на работу, делала вид, что ничего не произошло, но, благодаря некоторому плану, этот человек был пойман с поличным, за таким же занятием. Он оказался агентом разведки другой страны. И был арестован. А маму представили к награде.
А потом рассказывала мама, что ничего в этом Сергее Николаевиче диверсантского в облике не было. Он всегда был слишком обычным. У него в столе всегда стояла банка с вареньем и он, нагнув свою лысую голову поближе к банке, ел его втихомолку во время работы. Ел так, чтобы никто не увидел, что оно у него есть, и варенье стекало от спешки и неаккуратности на руки и лицо, и он облизывал свои пальцы. А потом ставил банку, и продолжал работать. Это было противно, но как-то не по шпионски, как показывали в кино. Если бы мама вовремя не заметила, эти манипуляции с секретными документами, то подозрение могло пасть и на нее, ведь их в кабинете с доступом было только двое. Так, что неизвестно, чем бы это все кончилось в те недоверчивые времена для мамы.