Мои братья даже завидовали мне, что у меня такой красивый лес, и такие красивые звери и птицы.
Шли годы. Шли века. К тому времени мои братья стали досаждать мне, то и дело спрашивая, что мне снится. И я понемногу перебрался от собратьев своих на другую сторону планеты, переплыл океан, большой, как сон в глубокую ночь. На другой стороне земли оказалось на диво безмятежно и спокойно, и сон мой на века нарушал только шорох ветвей и трели птиц.
Шли годы. Шли века. хорошо помню, как в мой бок уткнулось что-то, похожее на половинку скорлупки, только сплетенное из тростника. Из половинки скорлупки вышли звери на двух ногах, голые, не укрытые шкурами, и пошли по спине моей, и по хребту моему. Чем-то тревожили меня эти звери, я еще не понимал, чем.
Понял позже когда густые мои леса огласились рокотом топоров, и треском костров, и чем дальше шли двуногие, тем дальше отступали леса, пока их почти не осталось. Только теперь я начал понимать, как я привык к шороху зарослей и трелям птиц, как не хватает мне мягкой поступи зверя в густой чаще.
Шли годы. Шли века. Помню, как поначалу хотел убить их, незваных гостей, так жестоко нарушивших мой покой, мою безмятежность. Но чем дальше, тем больше привыкал я к ним, мне нравился терпкий дух их костров, и разноцветные перья, украшавшие их головы, и заунывные песни, в которых слышался шорох леса, гул водопада и отголоски вечности.
Шли годы. Шли века. У боков моих появились новые половинки скорлупок очень большие и красивые, в них сидели двуногие звери, и увидели меня, и назвали меня по имени. Что-то подсказало мне, что звери пришли от моих собратьев как и те, первые. Я посмотрел на них мельком каких-то громких, суетливых, беспокойных и снова погрузился в глубокий сон.
Как знать, может, этот сон станет для меня последним слишком я устал за миллиарды лет метаться в огне и извиваться в волнах, слишком хотел покоя, может, этот сон станет для меня последним
Шли годы. Шли века. Чем дальше, тем чаще тревожили звери мой сон. Они как будто выбирали время, когда я засыпал крепче всего, и грызли и царапали мое безмятежное тело, рвали его стальными когтями и зубами, как будто им нравилось делать мне больно. Я тысячи раз хотел сбросить их со своей спины и тысячи раз не сбрасывал, не мог, слишком долго спал, окаменел в своих сновидения, и собратья мои тоже окаменели.
Шли годы. Шли века. Двуногие звери говорили обо мне, говорили много. Однажды они признались мне в любви. Вонзили в спину мою шест с чем-то полотняным на конце, сказали, что все они меня любят, и что я лучше всех.
Но мне почему-то не становилось от этого радостнее.
Шли годы. Шли века. Чем дальше, тем больше говорили они мне о своей любви, своем обожании, они даже устраивали в мою честь пышные празднования, украшали меня цветами и лентами, пели про меня песни, и гордились мной. Мало-помалу им стало мало того, что они сами считают меня лучшим, они захотели, чтобы весь мир считал меня самым лучшим
я этого не хотел и мне было все равно, кто из нас лучше, я или другие собратья мои
Двуногие покидали меня на восток и на запад, пересекали океаны, к тому времени они уже научились летать, и опускались на спины других моих собратьев. Что-то там происходило между ними, я не знал, они возвращались израненные, искалеченные, привозили с собой какие-то сокровища чужих земель, говорили, как любят меня.
И когда одни поднялись на других, и каждый говорил, что я принадлежу ему, и каждый говорил, что это он достоин жить на моей спине, и никто больше я проснулся.
Очнулся от многовекового сна как мало-помалу просыпались мы все. Потянулся, расправляя суставы, расправляя пласты материи.
И начал медленно скользить под воду, в стихию мою.
А под водой хорошо Здесь, над кромкой воды хорошо только спать, дремать века и века, набираться сил, видеть чудные сны про чудных созданий, которые живут на моей спине. А жить жить надо там, в глубинах океана.
Я скользил в глубину сначала медленно, потом все быстрее по мере того, как проходил мой многовековой сон. Что-то происходило там, они копошились на мне, метались туда-сюда, я все ждал, кто победит в затянувшейся войне никто не побеждал, вот ведь, оказывается, как быстро забывают они о своих войнах
Я скользнул в океан. Что-то мелькало в воде, что-то опускалось на дно, какие-то руины, обломки, что-то такое красивое из моего сна, что построили они на мне. Все было точно такое же, как виделось мне изящные храмы, строгие высотки, каменные изваяния. Мелькали существа, какие-то хитроумные машинки хитроумных существ, мелькали обрывки бумаг, я понимал их, хотя никогда не знал их языка
Я скользнул в океан. Что-то мелькало в воде, что-то опускалось на дно, какие-то руины, обломки, что-то такое красивое из моего сна, что построили они на мне. Все было точно такое же, как виделось мне изящные храмы, строгие высотки, каменные изваяния. Мелькали существа, какие-то хитроумные машинки хитроумных существ, мелькали обрывки бумаг, я понимал их, хотя никогда не знал их языка
АМЕРИКАНСКИЙ КОНТИНЕНТ УХОДИТ НА ДНО
АМЕРИКА ПОВТОРЯЕТ СУДЬБУ АТЛАНТИДЫ
ЕВРОПЕЙСКИЙ СОЮЗ ПРИНОСИТ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
ПЕРЕГОВОРЫ О РАССЕЛЕНИИ БЕЖЕНЦЕВ
А потом я опустился на дно, заскользил в толще океана живой, свободный
Мало-помалу просыпались другие. Мы достаточно качались на волнах и видели сны, мы достаточно пребывали в небытие, наконец-то мы вспомнили, кто мы, что мы, откуда мы большие хозяева маленькой планеты, которую кто-то подарил нам для жизни.
Кто-то прижался ко мне боком, кажется, континент, с которым я был связан тонкой перетяжкой века и века. Тут же об меня потерся еще один континент, большой и жаркий, нагретый солнцем Мы толкали друг друга, перекликивались гулкими голосами,
Ну как ты там, проснулся,
А ты,
Как я давно тебя не видел,
Я и забыл, как ты выглядишь а я уже и забыл, как ты выглядишь
А я уже и забыл, как это, плавать по дну
И мы опустились в глубину настоящие хозяева мира, сбивая хвостами остатки чего-то мелкого, незначительного, что укрывалось на наших спинах. Так уже было не раз и не два, так было теперь
И я поплыл за своим сателлитом, сбивая хвостом что-то стальное, плывущее по волнам
Не трожь, сказал мой сателлит.
Что?
Не трожь они укрылись там
Тебе что до них?
Да ничего Знаешь, так всегда было когда мы просыпались они укрывались плавали по волнам Знаешь, как будто ждут, когда мы снова уснем.
Вот как?
Ну Это еще называется ков ковчар
Я не понял его, он, кажется, и сам себя не понимал. Я хотел прибить ковчыар хвостом, почему-то передумал. И увидел, как стальной корабль качнулся на волне, и оттуда вышел человек, и выпустил в небо белого голубя.
Даже странно
Даже странно. Только что готовы были убить друг друга испепелить, уничтожить уже сидим, тихо, мирно, жуем что-то, припасенное на ужин, каждый свое, пьем воду, вот на чем сошлись оба не можем жить без воды.
Хорошо хоть воды предостаточно не придется убивать друг друга за последний глоток.
Сидим наедине с пустыней, со звездами, сложенными в непривычные узоры. Шевелится сонная пустыня, укладывается на ночлег, зализывает раны, наколотые хитромудрыми что-то-там-добывающими установками.
Даже странно.
А что в этом мире вообще не странно.
Смотрим друг на друга не слишком холодно, не слишком пристально, как раз так, чтобы не обидеть.
Показываю на чашу в руке.
Вода. Во-да.
Тычет в чашу, называет как-то по своему. Спохватываюсь
Нет это чаша. Ча-ша
Неуклюже повторяет за мной. Называет по-своему неловко, смешно, что за язык у них
Что вообще за тварь, сотворит же такое вселенная будто посмеялась над нами над всеми. Нет, всякое, конечно, я видел, и разумный туман на мертвых болотах, и снежные души, и говорящую рыбу, которая горела в огне, но не сгорала но такое то и дело косо смотрю на него да правда ли, да может ли такое быть
А ведь чуть не убили друг друга
Я умирал.
Умирал когда падал на мертвую землю под мертвыми звездами. Еще пытался удержаться, еще хватался за пустоту, еще переключал какие-то регистры и датчики, еще барахтался, чуть не захлебываясь собственной кровью. Чужая земля приняла меня как принимала всех, холодно, равнодушно, дрогнула пустыня, разбежались прочь перепуганные песчинки.
Там-то я и увидел его.
Нет, сначала не его сначала город на горизонте, вернее, то, что показалось мне городом, и даже не городом злой насмешкой над городом, пародией, будто кто-то, никогда не видевший города, выстроил это
Это стальные башни, скелеты, остовы, снующие вверх-вниз маленькие домики, скользящие туда-сюда. Приземистые укрытия, оскаленные огнями
Зачем я шел туда не знаю, сработал какой-то вековой зов предков, что бы ни случилось, идти к жилью, к огню, к очагу через дебри, через пустыни, через холод космоса
Там-то я
Нет, сначала он он увидел меня первым, он, непонятный, чужой, жуткий