Денис Иванович положил на тарелочку несколько длинных, тонко нарезанных ломтиков тушёной малосольной свинины, приправленной пряностями, и с удовольствием принялся есть.
Мамаша, садитесь и вы, поужинаете с нами, предложил немец.
Спасибо. Вот разве только хлебушка заграничного попробовать. Дарья Даниловна взяла два кусочка белого и серого. А этот, должно быть, ржаной, заметила старуха, жуя серый хлеб.
Да вы ешьте больше, не стесняйтесь, вот фарш колбасный, курятина тушёная.
Не ем я мясного, но, если дозволите, возьму колбаски для детей, они, бедолаги, поди, и вкус колбасы забыли. Говоря это, Дарья Даниловна взяла четыре кусочка колбасы, подошла к печи, подала детям и Анке.
В это время дверь без стука распахнулась и в хату ввалилась, словно огромная копна, довга Аришка.
Добрый вечер! Звиняйте за беспокойство, пробасила она, оскалив большой рот с жёлтыми рядами зубов, похожих на клавиши рояля.
Денис Иванович кивнул. Старший офицер, как галантный кавалер, поднялся навстречу, а молодой уставился на гостью с нескрываемым любопытством и удивлением, лопоча что-то по-немецки.
Но Аришка ничуть не смутилась, в свою очередь уставилась на молодого немца и воскликнула:
Ишь, какой весёлый!
Потом обратилась к Дарье Даниловне:
Я к вам, тётя Даша, за огоньком, нечем печь растопить, погасли все угли.
Дарья Даниловна подала Аришке истёртую коробку, в которой оставалось несколько спичек.
Садитесь, мадам, любезно пригласил немец, подвинув гостье стул, и тут же, налив в стопку вина, предложил: Выпейте?
Та што вы, я непьющая, застеснялась Аришка.
Это слабое десертное вино, объяснил офицер.
Довга Аришка! Довга Аришка! вдруг защебетали детишки, сидящие на печи.
Аришка насторожилась, косо глянула в сторону печи, потом, сделав свирепое лицо, крикнула:
Цытьте!
Детвора умолкла. Аришка снова заулыбалась и протянула руку к стакану.
За что же, мадам, будем пить? спросил немец.
Аришка в нерешительности засмущалась.
Она у нас не мадам, а что ни на есть мамзель, потому как замужем не была и с хлопцами не водилась, посчитал своим долгом заметить Денис Иванович.
Довга Аришка зарделась, опустив глаза.
Простите, мадемуазель, ваш тост? не унимался офицер, находившийся в отличном расположении духа.
И тут вдруг довга Аришка смело откинула голову и решительно произнесла:
Со всей своей удовольствией выпью за здоровье вашего Гитлера!
Брови старшего офицера дрогнули и сошлись у переносицы, образовав глубокую складку. Светло-голубые глаза сощурились, потемнели, лицо побагровело. Он порывисто встал, резким движением руки вырвал стакан из рук Аришки и поставил на стол. Рука его легла на кобуру пистолета.
Вон отсюда! гневно крикнул немец.
Застывшая с разинутым ртом, перепуганная Аришка заморгала тяжёлыми веками и стала пятиться к двери. Открыв спиной дверь, она провалилась в темноту ночи.
Омерзительное, гадкое существо, процедил сквозь зубы немецкий офицер и, взяв сигарету, закурил.
Да это же она по недомыслию. Бог её наделил огромным телом, а насчёт ума поскупился. А раз ума нет считай, калека, сказал старый казак.
Дарья Даниловна и Анка ни глазам, ни ушам своим не верили. До этого каждого немца представляли себе зверем о двух ногах Думая, что всё это инсценировка, неведомо для чего затеянная немцами, говорящими по-русски, старуха крестилась, шепча:
Господи, сохрани и помилуй рабов Твоих!
В комнате воцарилось неловкое молчание. Молодой офицер, глядя на старшего, нахмурился и что-то залепетал одеревеневшим от хмеля языком.
И надо было, чтобы в эту минуту в комнату вбежали два котёнка из полуоткрытой двери кладовой. Почуяв запах мясных консервов, котята, тряся поднятыми трубой хвостами, замяукали, вертясь у стола. Опьяневший окончательно молодой офицер вдруг вскочил, схватил за шкирки обоих котят и, злобно выкрикивая «Гитлер-Сталин! Гитлер-Сталин!», начал ударять несчастных животных мордочками друг о друга с такой силой, что окровавленные котята перестали пищать и царапаться.
Анка не выдержала. Птицей слетела с печки, вцепилась ногтями в руку обезумевшего офицера, он выпустил сначала одного, а затем и другого котёнка. Схватив обоих, Анка выбежала из хаты.
Перепуганные дети разревелись. Дарья Даниловна с трудом забралась на печку, стала успокаивать малышей. Старший офицер поднялся со стула, подошёл к пьяному и строгим тоном что-то приказал. Молодой фриц шаткой походкой направился к выходу, но старший окриком вернул его. Пьяный немец тяжело опустился на стул и вдруг зарыдал.
Перепуганные дети разревелись. Дарья Даниловна с трудом забралась на печку, стала успокаивать малышей. Старший офицер поднялся со стула, подошёл к пьяному и строгим тоном что-то приказал. Молодой фриц шаткой походкой направился к выходу, но старший окриком вернул его. Пьяный немец тяжело опустился на стул и вдруг зарыдал.
Денис Иванович всё это время сидел безмолвно, понурив седую голову. Из задумчивой отрешённости его вывел спокойный голос немца. Кивком указав на плачущего фрица, сказал:
Надо бы его уложить.
Дарья Даниловна, которая никак не могла прийти в себя от испуга, услышав, о чём просит немец, спустилась с печки и, суетясь возле стола, быстро заговорила:
Да, да, ваше благородие, лучше уложить его от греха подальше. Оно ведь одно: что хмельной, что дурной, одинаково.
Взяв лампу со стола, Дарья Даниловна поспешила в комнату, которую называли залом, потому что она была просторней и лучше убрана. Поставив лампу на швейную машинку, хозяйка разобрала постель и, глянув на немца, сказала:
Укладывай его сюда.
Старший офицер помог юнцу раздеться и подтолкнул его к кровати. Когда тот, размякший и обессиленный, вытянулся на постели, прикрыл его одеялом.
А вы лягайте на энту, указала старуха на вторую кровать.
Я посижу ещё немного. Не хочется мне спать, сказал офицер, направляясь в переднюю.
Дарья Даниловна с лампой последовала за ним.
Усевшись рядом с хозяином, немец заговорил:
Беда с молодыми неустойчивый, неуравновешенный народ. Родственник он мне, брат двоюродный, потому и вожусь с ним. Если бы не я, давно предстал бы перед Богом или на передовой, или по приговору военного трибунала. Идеи фюрера не всех увлекают. Они кажутся удобоваримыми в мирной жизни, а когда им начинает грозить смерть, тогда каждый думает, как бы спасти свою шкуру.
Ничего удивительного, начал Денис Иванович, умирать никому не хочется. Я сам в двух войнах участвовал в японской и Первой германской. Знаю, как ни храбришься, а внутри дрожь бьёт, особенно перед боем. В атаке совсем теряешься, ожидая, что вот-вот жахнет по тебе. И с переляку даже героем стать можно. Помню, в нашей части один солдатик служил, роста небольшого, весельчак такой. Под Брестом это было. Немец вышиб нас с позиций. Стали мы отходить, а уж ежели сказать по правде, показали вашим спины. Немцы превосходили нас численностью подбросили им подкрепление. Мы задрали портки и давай драпать. Поодаль перелесок, а чтобы добежать до него, надо через полянку перейти гладкую, как скатерть. А немцы шпарят по нас, аж земля гудит, и падают, конечно, многие бойцы. А тот солдатик, помню, Митькой звали, вдруг как закричит не своим голосом. Мы оглянулись, видим командир нашего взвода подбитый недалеко от него корчится, а Митька с криком повернул обратно к небольшому бугру. Мы, ничего не понимая, за ним и во всю глотку: «Ура-а-а!»
Немцы, видимо, подумали, что к нам подоспела помощь, остановились сначала, а потом назад и давай тикать на свою позицию. Отбили, значит, мы таким образом атаку благодаря Митьке. Его, конечно, к награде представили, а он человек верующий, истинный христианин, молиться стал усердно да вздыхать тяжко, вместо того чтобы радоваться. Я в тот вечер заговорил с ним, а он уже успел хватить малость и разоткровенничался:
«Хочу к батюшке пойти на исповедь, что-то на душе муторно».
Говорю ему:
«С чего бы это? Другой на твоём месте радовался бы, ведь ты поступок героический совершил».
А он досадливо махнул рукой, склонился ко мне и шепчет на ухо:
«Да тот героизм, Денисушка, с переляку случается, никакой я не герой. В ту минуту в голове у меня замутилось, не совсем, правда, потому как успел подумать: чем бежать по открытой поляне, лучше на бугорок, там окопчик и кухня полевая вверх колесами лежит, укроюсь, думаю, за ней. Добежал я до той кухни, плюхнулся на землю, гляжу, а вы прёте всем взводом. Ну, думаю, что делать? Не лежать же целёхоньким за той кухней, поднялся да за вами. А как начали меня восхвалять, готов был сквозь землю провалиться, потому что видел, какие бывают герои, сложили они головы вроде бы оно так и надо. Сняли с учёта, с довольствия сняли и поминай как звали»
Ну я, конечно, успокоил Митьку, говорю, на то она и война, каждому даётся то, что предписано судьбой, а что касается награды, говорю ему, ты заслужил её, потому как, не поверни ты обратно, проиграли бы мы тот бой. Денис Иванович умолк, а немец глубоко затянулся, пуская кольцами ароматный дымок сигареты.