Анка закрыла дверь и, ложась в постель, сказала:
Вот так, наверное, лучше.
Наступила зима. Убелённая снегом станица казалась погружённой в глубокую дремоту. Даже днём на просторных улицах было безлюдно. Редкие проезжие или прохожие оставляли неглубокий след на белой глади, который тут же заметала лёгкая пороша. Ребятишки, так любившие покататься на санках, поиграть в снежки, и те приутихли, приуныли около взрослых.
Вглядываясь в неровный строй домиков, нахохлившихся под белыми пышными шапками, на ленивые, голубые струйки, поднимающиеся над печными трубами, на синие дали полей и гор, не верилось, что где-то севернее, не так уж далеко от этих мест лютовал ураган войны. И грозные вести каждодневно, от рассвета до полуночи доносились по радио в эти места.
Доносились вместе со сдержанной радостью небольших побед, с безысходным горем потерь, поражений и тяжёлых утрат.
Потому в каждой хате поселилась тихая грусть, убаюканная тоскливым завыванием ветра и ленивым снегопадом.
Долгие зимние вечера Дуняша проводила у Анки. Обычно, не зажигая лампы, усаживались они у открытой дверцы горящей печки, задумчиво глядя на красные угли, искрившееся пламя сухих поленьев, вели мирные беседы.
Румяная, подвижная, говорливая и весёлая Дуняша за последние месяцы заметно поблекла, осунулась и притихла. Со свёкром Денисом Ивановичем и свекровью Дарьей Даниловной она не то чтобы не ладила, а просто относилась с холодком. Обращаясь к ним, не звала их ни отцом, ни матерью, ни даже по имени. Даже с Анкой в разговоре о родителях мужа Дуня называла их «старый», «старая». Старики как-то пожаловались на это Анке.
Дуняша, зачем же ты так непочтительна к родителям Назара? Люди они вроде бы неплохие, заметила Анка.
А я разве жалуюсь?
Не жалуешься, но и не привечаешь. Они ведь тебя не обижают, не перечат ни в чём, живёшь как хочешь и делаешь что хочешь
Одно слово, что живу. Чужие они мне, душа к ним не лежит, не прижилась я к их дому. Чувствую себя как на постоялом дворе, в особенности после отъезда Назара.
Всё это из-за тоски сердечной по нему. И то сказать, не успели мы с тобой заморить червячка любви своей. Оттого и тоска томительнее, и боль разлуки острее. Ни ты с Назаром, ни я с Васютой даже разок повздорить не успели. Всё целовались да миловались, укрывшись от глаз, с улыбкой заметила Анка.
Что верно, то верно, вот только причина не вся в этом, задумчиво проговорила Дуняша.
В чём же ещё? спросила Анка.
А в том, что забеременела я, раздражённо бросила Дуняша.
Боже мой! Да это же хорошо! Пока вернётся Назарка, у тебя сыночек или дочка появится.
На что мне ребёнок в такое время! Ещё неизвестно, что станет с нами, вернётся Назар или нет. Вон немцы уже половину России захватили, и до нас не так уж далеко осталось, а я буду с пузом или дитём на руках мыкаться. Ни жена, ни вдова
Дура! Типун тебе на язык! Мелешь, сама не зная что! Не допустят фашистов до нас! возмущённо выпалила Анка.
Это кто же их не допустит? с ехидной ухмылкой спросила Дуня.
Наши мужья да наша армия!
А почему же всё это время допускали? Ты разве не слушаешь радио? Не поодиночке, а чохом сдают города и сёла.
Анка как-то сразу сникла от этих слов. Раздражение на её лице сменилось печалью. Она вобрала голову в плечи, поёжилась, словно её облили холодной водой, потом после некоторого молчания тихо заговорила:
Нет, Дуняша, не дойдут немцы до нас, мы должны победить. Ты знаешь, не верится. Почему-то запали в мою душу слова бабки Глаши Сизовой. И я поверила им. Говорят, бабка Глаша девичество в монастыре провела. И всё из-за любви. Дюже любила красавца казака Миколу Вихря. Потому как был он статный, видный и лихой. Его в царский конвой зачислили. Бабка Глаша в молодости бедно жила. Не захотели её взять в жёны сыну зажиточные родители Миколы. Другую, богатую сосватали. А Глаша отравилась, но не до смерти, а потом в монастырь ушла. Только к старости и вернулась в родную станицу.
А куда девался Микола Вихрь? перебив подругу, спросила Дуня.
В Сибирь его сослали вместе с родителями-кулаками. Но говорят, что он уже старым перед войной приезжал сюда, разыскивал Глашу.
Ну и что дальше?
Да ничего, попили чайку, вспомнили молодость и расстались. А после рассказывала бабка Глаша, что Микола трижды женился, а она осталась верной любви до старости.
О чём же ещё рассказывала тебе бабка Глаша?
Да, я и забыла, отвлеклась. Не рассказывала, а вещала, уверяла в том, что сама в Библии читала, что, мол, написано в Священном Писании о том, что разразится на земле страшная бойня, каких ещё не бывало на свете. И растеряют родители детей своих, а жёны мужей, братьев и отцов. Анка замолчала, перевела дух. Не останется в городах камня на камне, и сёла будут преданы мечу и огню. Затянется та война на годы, но в конце концов победит Красный петух. Вот так дословно сказала бабка Глаша.
И ты веришь её брехне? спросила Дуняша.
Может быть, не всю правду сказывала бабка, но в то, что победит Красный петух, я поверила, потому что красные мы, наша армия.
Не знаю, Анка, а я почему-то сумлеваюсь, и мамка моя сумлевается, потому и советует избавиться от живота.
Да ты что, с ума сошла? Карают ведь за это. По закону тебе не сделают аборт, потому как ты девка здоровая, а подпольно кто возьмётся? Кто захочет в тюрьму? Всякое ведь случается, а вдруг неладное произойдёт?
Ну и пусть случится, лучше умереть, чем жить со связанными руками.
Боже мой! Да неужели одно дитё руки твои свяжет? Мать у тебя ещё в силе, свёкры здоровы, неужто одного ребёнка не выгодуете?
Если ты, Анка, хочешь рожай себе на здоровье, а мне ребёнок не нужен, не хочу сирот разводить, на безотцовщину глядеть.
Да будет тебе каркать! Ты что же это Назарку хоронишь, постыдилась бы!
Чего стесняться, Назар не к тёще на гулянье поехал
Дуня, Дуня, недоброе ты надумала, или не жаль?
Кого?
Дитя родного.
Да оно же ещё не успело превратиться в дитя. Не я первая, не я последняя
А если узнают да заявят?
Кто заявит, повитуха сама на себя не заявит. Мать родная тоже, а если ты Так заявляй!
За меня, подруга, будь спокойна, не заявлю, но только я бы не стала делать аборт, оставила бы, хотя бы на радость свёкрам, если не вернётся Назар.
Ну и оставляй своё, если тебе хочется радоваться.
Оставила бы, да не получилось у меня. Даже если, не дай бог, что случится с Васильком, всё равно оставила бы, как память о любви к нему.
Память, говоришь Вот ты осталась сиротой, как память о любви твоих родителей, а что, хорошо тебе жилось? спросила Дуня.
Не жаловалась, жила, как все живут, были печали и радости, а как повстречала Васюту, счастье познала, на то и жизнь даётся.
Ну не знаю, ты жила и живи как хочешь, я тебе не советчик, а я по-своему буду жить.
Так впервые повздорили и разошлись подружки. Через несколько дней Дарья Даниловна пришла к Анке и сообщила о том, что Дуняша ушла к матери, сказав, что поживёт у неё с недельку.
Соскучилась, наверное, погостит и вернётся, сказала Анка, догадываясь о причине ухода.
А может, что-нибудь надумала, тебе ничего она не говорила? спросила старуха, пытливо глядя в лицо Анке.
Нет, тётя Даша, ничего не сказывала, не знаю, что она может надумать. Говоря это, Анка отвела взор в сторону.
Изменилась Дуня за последнее время. Попервах была ничего, а потом вроде бы подменили её, скрытничать стала, не узнать её. Мы со стариком всяко стараемся потакать ей, а она всё больше чурается нас. Догляд елась я, что стала Дуня пищу перебирать, и говорю своему, может, понесла она от Назарки, характер, говорю, меняется у отяжелевшей бабы. Он, бедолага, обрадовался и говорит мне: не будем, мол, ни в чём перечить Дуняше, пусть принесёт нам унучку або унука, кого Бог пошлёт, всё одно кровь своя. Уж так порадовался Денис, так порадовался
Чуть не до слёз растрогали Анку слова Дарьи Даниловны. Жаль ей стало стариков, мечтавших подержать в руках дитя от Назарки. Видя, что Анна смущённо молчит, старуха стала допытываться:
Чует моё сердце, надумала что-то Дуняша. Не может быть, чтоб не поделилась с тобой. Ты бы, доченька, пошла к ней да разузнала. Я и сама бы сходила, да неловко как-то, скажут, пришла следом
Хорошо, тётя Даша, сегодня же пойду, допытаюсь, но мне кажется, зря вы беспокоитесь, напрасно догадки строите. Могла Дуняша измениться характером от тоски по Назару. Я вот тоже себя не узнаю, свет божий не радует, одно утешение письма от Васюты, а если задержатся в пути от дум и бессонницы по ночам вся изведусь. И день кажется не светлее ночи.
Что и говорить, Аннушка, коли вам, жёнам, так тяжело, а каково мне матери? Потому и хочется приглушить боль душевную прикосновением к дитю малому Ничто не радует старость людскую так, как дети и внуки, говорила Дарья Даниловна, с грустью уставившись в одну точку.