И Хабибулла, обратившись к недовольному оплатой сезонному рабочему сказал:
Теперь ты понял, почему я плачу подручному вдвое больше?
Через несколько дней после приезда Хабибулла повёз обоих парней в станицу Челбасскую. Там он снял, заплатив за полгода вперёд, помещение, в котором они должны были открыть свою мастерскую и там же жить. Велев оставить инструменты, Хабибулла повёз земляков обратно к себе на хутор. Зная, что оба неплохие косари, попросил помочь заготовить сена скоту на зиму.
Когда заканчивались работы в поле, в городах устраивались шумные ярмарки с танцами под духовые оркестры, с различными аттракционами. Когда духовой оркестр заиграл лезгинку, приехавшие на ярмарку горцы не удержались, вихрем ворвались в круг и под восторженные возгласы и хлопанье в ладоши молодых казаков и казачек закружились в искромётном танце, зажигая весёлым азартом взоры глядящих на них девчат.
Вот за того, черноусого я бы пошла замуж, сказала одна русоволосая казачка, прижимаясь к стайке теснившихся впереди подружек.
Ой, Паша, да как можно, он же бусурман, ойкнула вторая.
Истоки рода
Поздней осенью оба брата, Ибрагим и Мудун, вернувшись в Челбасскую, были возмущены, узнав, что хозяин, у которого Хабибулла снял для них часть дома под жильё и мастерскую, без всякого к тому повода выбросил на улицу чуть ли не все их пожитки.
Молодая казачка из соседнего дома, увидев действия сумасбродного старика, сурово насупила брови.
Да как тебе не стыдно? Они уплатили вперёд за полгода, ничем тебя не стеснив, не обидев, а ты выбрасываешь их вещи. Ты бесстыжий забулдыга, а не казак. А если вернутся, что будет?
Её мать, Елена Васильевна, приказала снести все пожитки горцев в сарай.
Когда дагестанцы вернулись, старший, Ибрагим, спокойно спросил старика:
Может, тебе эта халупа для чего-нибудь другого понадобилась?
Мой дом, чего хочу, то и делаю, помолчав немного, ответил подвыпивший старик.
Жить среди людей и делать чего хочу нельзя. Надо считаться с обычаями, утверждёнными правами и законами совести тех, среди кого живёшь. К твоему счастью, наш народ почтительно относится к старости. А то, что нами уплачено, прими как милостыню.
Пока парни выясняли отношения со старым казаком, дочь соседей Гаврей, удивлённо смотрела на черноусого плясуна, за которого, как она сказала, не задумываясь пошла бы замуж.
Её братья Василий, Иван и Леонтий пригласили горцев в дом, угостили чаем и в тот же день нашли Ибрагиму и Мудуну другое помещение для мастерской и жилья. Кавказцы сразу взялись за дело. К их мастерской потянулись казаки и казачки за всякими нуждами: кому запаять или полудить, кому починить медный казан, примус, ковшик или таз, вёдра, самовары.
Вечерами станичная молодёжь собиралась у дома Гаврей. Василий и Леонтий считались лучшими гармонистами в станице. Ибрагим и Мудун тоже присоединялись к станичной молодёжи. Василий вскоре специально выучил мотив лезгинки, чтобы станичные девчата и парни могли не только любоваться исполнением задорного кавказского танца, а и сами выходили в круг. Среди зрителей можно было увидеть и самого атамана Чубаря со старыми казаками. Трезвые, рассудительные, степенные горцы быстро заслужили уважение станичников.
А в сердце Паши разгоралась настоящая любовь. Вначале она старалась избегать Ибрагима и вроде не обращала на него внимания, как и он тянулся к ней, но вскоре всем стало ясно, что Ибрагим и Паша неравнодушны друг к другу. Братья Гаври ничего не имели против горца, так же как и мать с отцом.
У Ибрагима и Мудуна, кроме Хабибуллы, на Кубани оказались ещё три родственника из родного села Сабит, Али и Султан. Они владели в Ейске собственной мануфактурной лавкой. Сабит, старший хозяин, бывал часто в разъездах, а младшие Али и Султан торговали. Они-то и надоумили Ибрагима и Мудуна открыть в станице такую же лавку. Дело чистое, не то что возиться с закопчёнными котлами, примусами, кислотой да нашатырём, с неотмываемой сажей, въедавшейся в руки.
Так со временем сменили кавказцы ремесло лудильщиков на торговое дело. Открыли сначала мануфактурную лавчонку, потом магазин, который давал неплохую прибыль. В нём было всё для того, чтобы и казака с ног до головы одеть-обуть или украсить доброго коня попоной, кабардинским седлом, отделанным серебром, крепкой уздечкой и лёгкими стременами. Часть товаров черкески, андийские бурки, конскую сбрую, сёдла Ибрагим скупал по всему Кавказу вместе с кинжалами, шашками, пистолетами, а каракулевые и овчинные папахи, лёгкие ноговицы братья шили сами. Не только челбасцы, но и казаки других станиц приезжали к дагестанским купцам и, облачившись в одежду кавказских всадников, гордо восседая в мягких, удобных кабардинских сёдлах, довольные уезжали.
Богатству, нажитому трудом Ибрагима и Мудуна, народ не завидовал. Они не только под расчёт, но и в долг отпускали честным уважаемым казакам свои товары. За то и были уважаемы. И ещё за то, что не кичились своим состоянием, не возносились над теми, кто ничего не имел, не чурались немощных, старых казаков и по-прежнему спешили вечерами туда, где играла гармошка. Среди молодёжи была и Прасковья Гавря.
Как боролся Ибрагим с воспламеняющейся с каждым днём любовью к Паше! Он свято верил в Аллаха, пятикратно в день молился. Боролся со своими чувствами потому, что там, в горах, в родном ауле Хуты, была у него наречённая, которую выбрал для него отец. Как пойти против воли отца? Знал, вся родня будет недовольна, хотя открыто и не выразит свой протест.
Но без любимой мир тесен, несмотря на его просторы. Конечно же, он только на Прасковье женится. А вдруг не выдадут её родители за горца? Вдруг она сама не захочет отречься от христианской веры? Но семья Гаври дала согласие сватам Ибрагима почтенным казакам станицы, с которыми явился сам атаман Чубарь. Согласилась выйти за Ибрагима и Прасковья. За неё были рады и братья Василий, Иван и Леонтий. Никто из станичников не осуждал Гаврей, лишь один поп, невзлюбивший гордую, дерзкую Гавричиху, Елену Васильевну, сказал кому-то из церковных служак:
Не благословлю, не дам отпущения девке, отрекающейся от Христа.
Услышав об этом, Ибрагим в воскресный день, после окончания богослужения в церкви, когда разошлись прихожане, переступил порог святилища. Увидев его, поп сначала широко раскрыл глаза, потом, сощурившись, гневно воскликнул:
Как смел, нехристь, осквернить святую обитель?
Выйду, ответил Ибрагим, но скажу тебе, святой отец, плохой ты пастырь. Истинный служитель веры Христовой старается умножить паству, обратив иноверцев в христиан. Быть может, я и пришёл к тебе с этой целью, а ты гонишь. Значит, будет по-моему.
Поп был упрям. Отказал он отцу, матери и самой Прасковье. Тогда отправился к попу атаман Чубарь и негромко, но внушительно предупредил:
Отпусти Гавреву Прасковью Христа ради, не связывайся с горячим кавказцем.
Возымели действие на попа слова атамана. Скрепя сердце отпустил он девицу Прасковью из «своего стада». Вышла она за Ибрагима. Мулла-татарин оформил их союз, и стала казачка Прасковья мусульманкой. Шумную свадьбу сыграли Гаври, в качестве приданого братья-краснодеревщики собственноручно изготовили мебель из лучших сортов дерева.
Богато, счастливо стала жить Паша. Сына родила, потом дочь. Но тут началась война с Германией. Проводили Гаври вместе со всеми станичными казаками Василия, Ивана и Леонтия на фронт. Загоревал Пётр Гавря, затосковал по сыновьям, от которых не было писем, и умер от разрыва сердца. Осталась Елена Васильевна с двумя младшими дочерьми Елизаветой и Александрой. Старался зять Ибрагим заменить Елене сыновей, но кто может заменить матери сына? Извелась Елена вконец.
А тут грянула революция с её неразберихой. Вернулись в восемнадцатом с фронта сыновья Иван и Леонтий, из германского плена старший сын Василий со своей верной спутницей-гармошкой, благодаря которой, быть может, и выжил, скитаясь на чужбине. И не только благодаря ей, но и своему трудолюбию и мастерству. Немец-помещик, у которого батрачил пленный русский солдат Василий, всячески уговаривал его остаться помощником на хозяйстве. Уж очень ценил немец работника, который мастерски владел пилой, стамеской, топором. Но не прижился казак в чужом крае, мучила тоска по родным местам, по близким ему людям. Отпустил помещик казака с Богом.
Не остался Василий и у зажиточных польских крестьян-стариков, которые просили его стать хозяином всего их состояния, усыновить хотели. Ни на какие блага не мог променять Василий свой дом, своих родственников. И явился, повидав мир, не озлобленным на войне и в плену, а умудрённым житейским опытом. Ни простым немцам, ни полякам, как и русским, война не нужна, и нет народу дела до политики царей и королей.
Неспокойным было то время в России. Больной Хабибулла, в чём встал, в том и бежал со своего хутора, на который налетел какой-то революционный отряд, разорил и пустил «красного петуха». Едва отдышавшись от бега, с холма у перелеска наблюдал он, как охватили языки пламени его хату, загоны для скота, сеновал. Заплакал, когда услышал, как дико замычали коровы, заржали перепуганные кони, и снова бежал, охваченный ужасом, от того страшного места, в которое вложил столько труда и на которое возлагал столько надежд.