Узкое жадное влагалище стиснуло мой член, девушка игриво вильнула ягодицами, прижимаясь ко мне, полностью погружая меня в свое непотребное тепло и я двигался, чувствуя, как тестикулы трутся о резинку трусов, сжимая обеими руками ее груди, стискивая между пальцев твердые соски, щурясь от яркого солнца и пересчитывая оставшиеся у меня деньги. Не желая доставлять ей удовольствие, ибо таков был наш уговор на той неделе, я уже через минуту отступил. Повернувшись ко мне, отбросив волосы с лица, она укоризненно покачала головой, стряхнула с ног джинсы и направилась в ванную.
Посреди стола она оставила чашку с разлетающимися от маленькой ручки прочь по белому фарфору разноцветными колибри, лукаво поблескивавшую цветочным чаем. Вкус того напитка всегда казался мне отвратительным, я находил его отпугивающим мечтания, но жажда была слишком сильна, как всегда случалось со мной после совокупления или мыслей о тиграх. Глядя за окно, на расположенный через улицу дом, на толстого мужчину в белой майке, курившего на балконе, я пил этот сладкий морок, вынуждающий меня чувствовать слишком твердым позвоночник, прислушиваясь к тому, как грезит, разбиваясь о металл, вода, и девушка напевает песню о плотоядных цветах, которой узнала от меня вчера. Когда она вернулась, чашка была уже пуста. Схватив обильно продырявленный кусок сыра, она вцепилась в него маленькими своими, успокоительно неровными зубками, обнаружила отсутствие как пустоту, бросила на меня уничижительный взгляд, схватила с подоконника пластиковую бутылку, в которой оставалось еще немного выпустившей весь газ минеральной воды и сделала пару быстрых глотков.
Я опаздываю. выскочив из кухни, она проскользила босыми ногами по прихожей, вбивая в бесчувственное утро хлесткие шлепки суеты. Гневным переломом загрохотала дверца шкафа в ее спальне, что-то стеклянно упало, высекая раздраженные вогласы. До того, как она оказалась готовой к исчезновению, я успел съесть два куска холодного сыра, довольствуясь им в качестве обычно избегаемого завтрака. Только когда замерцала, отрицая светоносное страдание, лампа в прохожей, я вышел к ней, придавил спиной создающую ванную комнату дверь, глядя сквозь весь длинный коридор, наблюдая за тем, как, в свете тусклой нити, царствовавшей под грязным потолком, девица моя, опираясь левыми пальцами на неровную желтизну стену, в правой руке держа свою маленькую черную сумочку, пыталась попасть ногами в босоножки на высоком стальном каблуке, приобретенные мной еще во времена ее почитания. Капли спермы падали с моего только сейчас и начавшего обмякать члена, выжигая кольца шрамов на неровных, прохладных досках пола, за окном смеялись люди и, швырнув в меня воздушный поцелуй так, как другие сделали бы то с долговой распиской, девушка выскользнула из квартиры. Дверь за ней захлопнулась с впечатляющим, взрывоподобным содроганием, позволившим несколько минут возмущенных пересудов обитающим в шкафах стеклам.
Оставшись в благословенном одиночестве, я вернулся на кухню, допил горькую минеральную воду, швырнул бутылку мимо мусорного ведра и оставил ее лежать на полу, наслаждаясь поражением. Потянувшись и чувствуя себя вполне довольным, хоть и слегка сонным, я отправился в залу, сел в пылелюбивое серое кресло, вытянул из-под его истончившего сиденья пульт и включил телевизор. Со стоявшего рядом журнального столика я смахнул свой сотовый телефон, выдернул из серебристого корпуса провод зарядного устройства, справедливо заслужив визгливое от него недовольство. Открыв сию пустую раковину, я взглянул на маленький экран, фоном которому служила фотография красного однолетнего зимиона. Потертые клавиши потеряли многие свои цифры и буквы, но серая чистота, открывшаяся под ними, возбуждала меня намного больше, соперничая в том лишь со сбитыми краями и потертостями на крышке. С экрана телевизора ведущая, отвратительная худая блондинка, оставлявшая вырез на платье растерянным ввиду ее плоской груди, говорила о грядущем выступлении мэра. Пропущенных звонков не имелось, отчего я поморщился, удивляясь тому, как могут быть легкомысленны некоторые из тех, с кем у меня имелись общие дела. Потребовалось полчаса на мои сборы, ведь следовало найти брюки, на имеющие следов от пищи или спермы, вытащить из-под кресла носки без дырок, позаимствовать из девичьего шкафа черную футболку с кошачьей на ней многоцветной мордой. Натянув ее, я посмотрел на себя в зеркало, висевшее почти напротив входной двери. Теперь меня сочтут религиозным, но вся моя одежда была или рваной или грязной, что стало обычным в последнее время, с тех пор, как репетиции Снежаны обрели подозрительную частоту и продолжительность. Иногда она уходила рано утром, возвращалась на час-другой посреди дня, исчезала снова и появлялась только после полуночи, усталая, потная, отказывающая мне в близости и забавно злящаяся после того, как я брал ее силой.
Предвидя как минимум одну приятную встречу, я выбрал из карамельной жестяной коробки, облюбованной зимородками и туканами, угрюмую тяжесть кольца, по всей окружности вспухшую крупными гладкими волдырями. Кровожадный блеск выдавал в нем хирургическую сталь, мягкой уверенностью сжало оно средний палец на правой руке, кроткое и готовое ко всем недозрелым удовольствиям. Тонкий серебристый ободок круглых часов, раскинувших по женской кости циферблата щупальца черного осьминога, успел царапнуть мое правое запястье, пока я затягивал на левом узкий кожаный ремешок.
Замшевые туфли, намеренно лишенные ухода, сбившие носки и каблуки в оскверняющих странствиях по городу, приятно сдавили ноги. Телефон отправился в правый карман брюк, всю имевшаяся у меня наличность, полторы тысячи мирадоров, поместилась в левый, с полки под зеркалом вспорхнули солнцезащитные очки с непроницаемой темнотой узких глазниц, спрыгнули разномастные ключи, сбившиеся под белой вислоухой собачкой пластикового брелка. Взглянув на себя еще раз, я остался доволен своим небрежно-порочным видом и покинул квартиру.
На лестничном пролете этажом ниже вжималась в угол между стеной и рамой жестяная банка от собачьей еды и, почти вываливаясь из нее, на груде подобных себе, едва дымился свежий окурок. Кто-то был здесь, когда моя девушка спускалась, видел ее груди под тонкой майкой, проследил за ее ягодицами и ревность дернула мои губы, разошедшиеся на мгновение в завистливом оскале. Скорее всего, то был грузный высокий подросток из квартиры, прятавшейся за красной железной дверью. Следовало заставить его появиться передо мной, пригрозить ему, намекая на непристойную расправу. Дважды он пытался схватить мою девушку за руку, когда она проходила мимо, но я только посмеивался, выслушивая ее причитания, воображая те сцены и возбуждаясь. Гневный взор обратив на его дверь, как будто надеялся, что в это мгновение он смотрит в глазок, я прошел мимо нее, затем вернулся и ударил в нее ногой. Медленно развернувшись, оставляя время на любой ответ, я так и не получил его, довольствуясь упущенным смехом.
Отшвырнув вверх еще один этаж, я оказался в квадратной полутьме, я прикоснулся к стальной кнопке и она открыла для меня дверь. Вторгаясь в ослепительный сей, приготовившийся к пыткам день, я совершал то с единственным намерением дополнить собой каждую из тех особенностей его первозданной чистоты.
Проскользнув в тени деревьев, пробравшись мимо них, стараясь не наступать на едкие солнечные пятна, я выбрался на неровную асфальтовую дорожку, повернул за выпятивший кирпичный некроз угол дома, схватился за прутья калитки, оставившие на моих пальцах черную свою пыльцу. С тяжелым скрипом она сдвинулась, открывая прореху, позволяющую мне вырваться на улицу и я не потрудился закрыть ее за собой, оставляя путь во двор открытым для носух и броненосцев.
Предоставленный лишь своим желаниям и свободный, я опустил на глаза солнцезащитные очки, спасаясь в их благодатной темноте и теперь весь мир вокруг приобрел цвета чуть более мягкие и насыщенные, смирился в преувеличении насыщенного контраста, слегка потух и присмирел, в умиротворении том обретая радость и сам я чувствовал себя спокойным и полным сил. Взглянув на часы, я узнал от головоногого мудреца, что было уже пять минут десятого и направился в сторону центра.
Город растворялся вокруг меня в беспокойном своем, тоскливом, уравновешенном, безучастном безумии. В сближении со мной одновременно пребывало так много людей, что иногда мне приходилось замедляться, упираясь взглядом в чужую спину с темными узорами пота на рубашке или блузе, образами своими напоминавшими мне о том, что я уже несколько дней не извергал семя на девичий язык. Навстречу мне прошли два чиновника в красных мундирах и черных кожаных перчатках, требовавшихся от них, несмотря на жару. Смеющиеся, они украсили кожу на лице своем золотистыми чешуйками мнемоцита, выдававшего их путешествия на северные коралловые острова и визиты к живущим на них женщинам-анацефалам. Черные траурные ленты свисали с их бескозырок, названия контор обозначались незнакомыми, непонятными мне пиктограммами. За поворотом в переулок мелькнуло море, возле покосившейся двери в соляную лавку стояли, сгорбившись, трое моряков и я позавидовал им, вообразив, что уже вечером того дня их ржавые, полнящие трюмы крысами сухогрузы отправятся прочь из этого города, в манящие клокочущими мусорными островами, красочными нефтяными пятнами, усталыми подводными огнями, ядовитыми рыбами, гниющими атоллами океаны, где смерть становится мучительно яркой в растворяющем сталь солнце и не остается ничего, что не могло бы стать мыслью. В изможденном, ревниво-истеричном, пенисто-сластолюбивом сходстве мореходов чудилось мне нечто, вынуждавшее к отчаянной зависти, к мыслям о том, что мне следовало вернуться, отдаться, исчезнуть, скользнуть за ними, забыться в любовном естестве, путешествовать по миру, будучи прикованным к горячей трубе в затхлом трюме, подставляя себя нисходящим с вахты. Задумавшись, я посмотрел им вслед, как другие делают, если проходит мимо них соблазнительный мужчина и, не заметив, едва не сбил с ног одну из шедших мне навстречу школьниц. В своей летней униформе, коротких юбках и черных чулках, тонких топах и шляпках с сетчатой вуалью, они выглядели отвратительно, напоминая мне одомашенных носух, серо-черных, злобных, переменчиво-недовольных. От столкновения со мной у одной из них слетела с головы шляпка, но другая успела подхватить ее, сжать в руке, повернувшейся ко мне так, что я увидел три ровных шрама на запястье. Слухи уверяли, что теперь они отмечают так свои совокупления. Рыжие волосы, вырвавшись, ослепили меня, световодные искры вспыхнули на кончиках их, превозмогая поляризующие стекла и я отвел взор, опустил его к соскам и промежностям, маленьким грудям под шелковистой тканью, скорее забавным, чем привлекающим. Отступив в сторону, я бормотал извинения, а девушки шипели, фыркали, рычали и та из них, которую я лишил головного убора, выпрямившись, посмотрела на солнце, словно впервые увидела его, после чего перевела на меня шероховатый, отрицающий взор, брови в форме марсианских сабель, электрические искры, сновавшие между ресницами. Слова их оставались непонятными меня, почти забывшего уже женский язык, тем более подростковый его диалект. Поймав свою самку, я приучил ее говорить разумно. Все дальше и дальше торопился я от них, шляпка уже вернулась на свое прежнее место и мне следовало забыть о межполом столкновении, но подобные происшествия неприятны мне более прочих, я не люблю встречи, мне противны случайности. Напуганный произошедшим, я свернул в сторону от широких улиц, ускорил шаг, отправляя себя в сырой промежуток между двумя высотными домами.