О! ладонь Ирины с размаха обрушилась на мою промежность. Сделала что?
Губы ее, озаренные призрачным блеском кристаллической лжи, тянулись ко мне, взывая о размазывающем помаду поцелуе. Странная ее расчетливость, позволившая иметь заранее миражную ту запись, восхитила меня, а причиной произведенной подмены видел я имевшее место кратковременно напряжение моей плоти, замеченное недавно. Теперь она не нуждалась более в том, чтобы втолкнуть в меня повод для изгнания и надеялась на возвращение казавшихся счастливыми прежних времен, предлагая и мне счесть то приятным. На матовой коже захлебывающейся мулатки излишком пурпурной темноты бредили румяна, фиолетовые тени переливались ворчливым золотом и сходство между ней и моей женой было достаточно велико, позволяя простой перемене цвета привести к вполне объяснимой ошибке. Расторопные пальчики Ирины уже добрались до моего члена, губы ее растирали липкую помаду по моей шее, дыхание жены шорохом стальных змей расползалось в дымчатой пыли. У меня не было сил отталкивать ее, несмотря на всю творимую во мне разочарованием злость. Подозревая, что неким таинственным способом ей удалось лишить меня одного из самых волнующих зрелищ, я мог теперь только вспоминать о нем, желая его больше, чем любого совокупления. Она подбиралась все ближе ко мне, нависая надо мной, вдавливая меня в угол дивана и я чувствовал себя девственницей, запертой в квартире с мужчиной, настойчивостью своей не оставляющим сомнений в последних невинных минутах.
Мне больно! хрипло воскликнул я и она отпрянула, отдернула руку, отвлекла взгляд опьяневших глаз, облизнула полустертые губы.
Сегодня мне звонил твой друг. склонив голову, она сидела, потирая друг о друга ладони. Тот, высокий. Он предлагал мне странные вещи.
Переспать с ним? мгновение взрывчатых помех, за которым должны были последовать несколько секунд темноты, я принял как самое приятное предзнаменование.
Для твоего же блага. усмехнувшись, она тряхнула головой в невзрачном отрицании. Для нашего с тобой блага, как говорил он. Чтобы сохранить наш союз, сказал он.
Каков был твой ответ? воспроизведение началось вновь и я заметил, что на заднем плане, на противоположной от камеры стене появились часы, цифры на белом круге которых извивались причудливо гибкими кошачьими телами.
Я сказала, что подумаю. ее ноги вытянулись, согнули пальцы и выпрямили их вновь, ослепив меня на мгновение отблеском электрического страха в алом ногте.
Ты не отказала? намерения ее смущали и волновали меня, оставаясь неясными и многоликими.
Он всегда казался мне привлекательным. А в наших обстоятельствах. повернувшись ко мне, она взирала на меня исподлобья и испытующее равнодушие казалось мне преобладающим в ней. Отчаяние ее могло превосходить мое собственное, ведь для нее оно означало и утрату многих других возможностей, не представлявших интереса для меня. Не далее как за две недели до катастрофы она вновь заговорила о том, что нам следует подумать о ребенке. Но я проводил целые дни в высоколобом возмущении конторы, она металась между съемочными площадками и офисом и встречались мы только для совместных ужинов и совокуплений, а в выходные иногда позволяли себе блеснуть в кинотеатре или расцвести в городских садах. Предложив отложить разговор о продолжении рода до тех пор, пока я не закончу дело, а она не завершит проект, я отправился тогда забирать свой новый автомобиль, прибывший с острова, успевшего затонуть во время доставки.
Ты бы не возражал? так одна монета могла бы спрашивать другую о том, какой стороной ей следует упасть.
Это что-нибудь изменит между нами? сам же я всегда предпочитал игральные кости, находя в них большую непримиримость.
Ее голова резко двинулась в одну сторону, замерла, совершила столь же порывистое движение в другую, отмечая гневливую уверенность.
Тогда у меня есть только одно условие. ее любопытство сродни было тому, с которым она внимала правилам новой игры. Я должен получить видеозапись того, что произойдет.
Для нее я выберу самые надежные пирамиды, я создам множество копий, я превращу их в заархивированных плотных мумий, я спрячу их в радужных хранилищах, я заполню ими принадлежащие мне банковские соты, я выберу лучшие кадры, помещу их в золотистые рамки и буду носить их в своем бумажнике.
Кивнув, Ирина задумчиво посмотрела на экран, оценивая действия девушки, сощурила глаза, отбросила назад упавшие на лицо пряди.
Я обещала ему дать ответ в следующую страстницу. ткань ее черных брюк тонкостью своей открывала отсутствие на ней белья, что в тот день показалось мне странным. Проследив, как она скрылась за ведущим к ванной поворотом, я перевел взор на потемневшую ложь, завершавшуюся, готовившую превратиться в скопище клыкастых помех. Никогда больше я не позволю себе оставить что-либо показавшееся мне удивительным в единственном экземпляре.
Продолжая уверять меня, что состояние мое значительно улучшилось, она вновь уделила моему члену не менее получаса слюнявого внимания, не добившись от него повторения недавнего успеха. Слегка разочарованная, она устало выпрямилась, вытерла губы, смущенно улыбнулась мне, как будто сама была повинна в очередной неудаче. Сжимая свои соски, она сидела, задумчиво изучая меня, как мог бы рассматривал карту командир окруженного противником отряда.
Посреди ночи я проснулся от удушающей тяжести и раньше, чем смог осознать источник ее, ощутил знакомый приторный вкус, вязкую влажную оторопь похотливого откровения. Стоя на коленях, упираясь вытянутыми руками в стену, она прижималась влагалищем к моему лицу, тяжело дышала и поводила бедрами, вынуждая нежные губы свои тереться о мои, вовсе не желавшие подобного поцелуя.
В темноте я едва мог разглядеть жену, но глаза ее оставались закрытыми, а прижимавшийся к верхней губе кончик языка казался разбойничьим украшением.
Ну же! хриплый шепот ее мог загнать обратно в пещеры немало летучих мышей. Давай!
Но я задыхался, чувствуя не возбуждение, но приближение смерти. Она прижималась ко мне с таким пылким неистовством, так сильно вдавливала себя в мое лицо, что я едва мог вдохнуть воздух и то одной лишь левой ноздрей. Неожиданность происходящего и вполне объяснимый испуг привели к ненужному волнению, сердце мое затрепыхалось, требуя действия, но добилось только увеличившейся нужды в кислороде, в отсутствии которого легкие не могли уже укорять свою пустоту. Чувствуя себя близким к обмороку, я успел все же усмехнуться, представив, какой нелепой и забавной должна выглядеть моя смерть в подобных обстоятельствах. Взмахнув бессильно приподнявшимися над простыней руками, я попытался согнуть ноги, приподняться, сделать хоть что-нибудь, дабы жена моя поняла, что ее жажда наслаждений убивает меня. Должно быть, совокупность всех моих стараний или отсутствие ответа от губ и языка моих на ее страстные покачивания, позволили ей понять в происходящем нечто опасное и, приподнявшись, она наклонила голову, всматриваясь в меня. Глаза Ирины блеснули горечью подобравшейся к окну Луны и в то же мгновение она отпрыгнула, вскочила на кровати, издав испуганный, сдавленный чужой тишиной крик.
После этого были вода, таблетки, слезливые извинения, требовавшиеся мне значительно меньше продолжительного непрерывного сна. Перед тем, как снова выключить свет, она пообещала мне, что больше подобного не повториться.
До катастрофы я никогда не отказывал себе в удовольствии насладиться ее вкусом. Истечения ее всегда отличались обилием и лишь в незначительной мере меняли свой вкус, остававшийся почти незаметным, пикантно-приторным, подобным отблеску солнца в пожираемых горами облаках. Среди обычаев моих было, привязав жену к кровати, на протяжении часа изводить ее, пытающуюся выкрикнуть сквозь кляп просьбу о пощаде, едва не выталкивающую из ануса стальную пробку, высасывать сок ее клитора, оставляя ее едва ли способную осознавать что-либо и возвращаясь снова через полчаса для второго сеанса истязаний. Отнимаемые утопающим в слюне черным шаром слова ее были ясны мне, но я никогда не отказывался от установленного распорядка и не позволял ей почувствовать мой член. Мне никогда не бывало скучно на протяжении тех часов. Чаще всего и сам я впадал в зачарованную прострацию, закрыв глаза, удерживая руками ее напряженные, беспорядочно дергающиеся бедра и не чувствуя ничего, кроме обжигающего язык клитора под своими губами. Изредка, когда настроение мое было иным и не позволяло мне столь просветленного отречения, я развлекал себя требуемыми размышлениями, решая вопросы конторы или собственные свои затруднения в то время, как моя жена извивалась от очередного из бесчисленных оргазмов. Нужно признать, что в отместку я получал равное и, будучи привязанным, мог в должной мере насладиться ее искусством, позволявшим удерживать меня в одном дуновении от оргазма на протяжении долгих минут. Ранее я полагал умение то исходящим в исключительно от природной расположенности, теперь же был уверен в добавлении к ней и немалого опыта.