Вспомнив о некоторых из тех записей, признанных особо извращенными, включавшими в себя животных, уродцев и приспособления многосоставные, требующие электричества и рабочих жидкостей, я обратил к ним надежды свои. Ранее после нескольких минут просмотра плоть моя непреложной твердостью требовала немедленного совокупления и надежда на схожее действие сохранялась во мне и теперь.
Перед тем, как совершить паломничество в кабинет, мне требовалось отдохнуть и собраться с силами. Квадратный циферблат часов, вознесенный над телевизором, едва проглядывавшийся сквозь дымную неопределенность, вместо цифр предлагавший мне определять время по различным породам собак, показывал мне половину песчаного терьера. Выделив себе один час для подготовки к путешествию, я провел его за созерцанием документального фильма о некоей древней битве. Судя по вооружению и броне солдат, произошло то великое сражение не менее чем за пару тысячелетий до моего рождения. Разнообразие оружия и применяемых для уничтожения противника средств против воли увлекло меня. Солдаты в обугленных шлемах, повторявших клыкастые морды неизвестных мне хищников, бежали, стреляя из лазерных излучателей, механические воины падали, сраженные вторгшимися в их программы паразитарными кодами, выращенные в искусственных матках чудовища выстреливали из спин полосатые иглы, сбивая парящих над ними ракетоносных стервятников. Картины великой битвы прерывались выступлениями ученых, золотистыми узорами костюмов обозначавшие принадлежность к различным университетам, значками и медалями горделиво проявлявшие свои победы в диспутах и журнальных научных спорах. Мне было немного жаль, что не могу я узнать, кто одержал верх в том столкновении и добился ли он тем самым желаемой цели, но испытывал я к тому не больший интерес, чем к весенней драке котов за окном. Поглядывая на движение черных стрелок от одной собаки к другой, я одновременно страшился установленного мной самим срока и желал его, ибо означал он завершение томительного ожидания, несущего вслед за собой пусть и мучительное, но все же движение. Нетерпеливая страсть к завершению остается моей неприятной привычкой долгие годы и я ничего не могу с ней поделать. Читая книгу, независимо от того, какой интересной или захватывающей она мне кажется, я подсчитываю, сколько еще от нее осталось страниц, во время просмотра фильма бросаю взгляд на часы, даже если зрелище приятно мне. Как только начинается одно событие, я уже стремлюсь к следующему и мне мало всех, какие только существуют в этом мире, какие только смогут произойти в моей жизни. Минутная стрелка задела ухо черного пуделя, занявшего место на самом верху циферблата. Пора было идти.
Телевизор показывал мне вращающееся изображение древнего солдата и его облачения. Насколько я понимал, пластины его брони представляли собой сцепившихся насекомых, а сама она выступала в качестве места их обитания, где они спаривались, откладывали яйца и вылуплялись, обеспечивая самовосстановление, чем и объяснялся различный размер ее составляющих. Поддаваясь на уговоры своего любопытства, я немного задержался, спустившись с дивана на пол, рассматривая украшенный ракушками и костяными амулетами лазерный излучатель, хранившийся, если верить появившейся на экране надписи, в одном из столичных музеев.
И все же мне пришлось отправиться в путь, выполняя данное самому себе обещание. Пробираясь на четвереньках, я опасливо посматривал на решетчатый бок автоответчика, ожидая от него новых неприятностей, но он промолчал, наслаждаясь моим униженным положением.
Отметив, что на сей раз мне потребовалось намного меньше времени на странствие до кабинета, я даже позволил себе прибавить к нему десять минут, неуверенный в том, насколько отстают от собачьего циферблата змеиные часы, прятавшиеся в его шкафу. Краснотелое пресмыкающееся обвивало золотистый круглый корпус, символизируя, как думалось мне, само время, ядовитыми клыками предостерегая от насмешек над ним.
На мое счастье, требовавшиеся мне записи хранились в нижнем отделении книжного шкафа. Ухватившись пальцами за серебристое кольцо его ручки, я с трудом вырвал дверцу из магнитных объятий и почти тотчас же с верхней полки открывшегося объема на меня вывалилась шкатулка, украшенная сценами охоты на танатозавров.
Загрохотав об пол, она заставила меня поморщиться, увлекая к воспоминаниям не столько отвратительным, сколько скучным. Я совсем забыл о нем. Вздернув золотистый крючок, я открыл шкатулку, стараясь не оставить отпечатков на черном ее лаке, и явил взгляду пребывающий в анабиозе пистолет. Осторожно прикоснувшись к спящему оружию, я провел кончиком указательного пальца по пурпурным чешуйкам рукояти, прикоснулся к костяному гребню мушки, к желтоватому клыку спускового крючка, к напряженным коротким вибриссам возле дула. Породистая тварь, одна из немногочисленных моих ценностей, произвела за свою жизнь едва ли сотню выстрелов. Перед тем, как отправить оружие в обезличенный сон, я хорошо его накормил и теперь упругость рукояти указывала на то, что магазин полон готовых к использованию эмбрионов. Проведя по вспухшему выступу предохранителя, ощутив на губах дрожащую улыбку, я предположил, что было бы уместнее разбудить его и сделать еще один выстрел. Не особенно надеясь на возвращение былой твердости, я не мог уже ожидать от мира чего-либо приятного. Возможно, мне следовало изучить жизнеписания великих евнухов и прославленных импотентов прошлого, многие из которых, насколько я помнил, доживали до возраста весьма преклонного. Так мне удалось бы выяснить, чем они возмещали столь мягкотелый недостаток и как убеждали себя в ценности существования. Но менее всего прочего хотелось мне тревожить сон существа спокойного, прекрасного и могущественного, нарушать радужное его забвение только ради ублажения сиеминутного своего желание. Закрыв шкатулку, я оставил ее лежать на полу и выцарапал у пыльной темноты картонную коробку, когда-то хранившую в себе серебристые туфли моей жены, а ныне служившую скопищем темных равнобедренных пирамидок. Некоторые из них украсили плоскости свои золотистыми, красными, синими полосами, одна из слегка закругленных вершин каждой являла собой стальное отчуждение и каждая несла криво наклеенную бумажку, получившую несколько букв и цифр, написанных моей рукой в соответствии с разработанной мной кодировкой.
Отметив, что на сей раз мне потребовалось намного меньше времени на странствие до кабинета, я даже позволил себе прибавить к нему десять минут, неуверенный в том, насколько отстают от собачьего циферблата змеиные часы, прятавшиеся в его шкафу. Краснотелое пресмыкающееся обвивало золотистый круглый корпус, символизируя, как думалось мне, само время, ядовитыми клыками предостерегая от насмешек над ним.
На мое счастье, требовавшиеся мне записи хранились в нижнем отделении книжного шкафа. Ухватившись пальцами за серебристое кольцо его ручки, я с трудом вырвал дверцу из магнитных объятий и почти тотчас же с верхней полки открывшегося объема на меня вывалилась шкатулка, украшенная сценами охоты на танатозавров.
Загрохотав об пол, она заставила меня поморщиться, увлекая к воспоминаниям не столько отвратительным, сколько скучным. Я совсем забыл о нем. Вздернув золотистый крючок, я открыл шкатулку, стараясь не оставить отпечатков на черном ее лаке, и явил взгляду пребывающий в анабиозе пистолет. Осторожно прикоснувшись к спящему оружию, я провел кончиком указательного пальца по пурпурным чешуйкам рукояти, прикоснулся к костяному гребню мушки, к желтоватому клыку спускового крючка, к напряженным коротким вибриссам возле дула. Породистая тварь, одна из немногочисленных моих ценностей, произвела за свою жизнь едва ли сотню выстрелов. Перед тем, как отправить оружие в обезличенный сон, я хорошо его накормил и теперь упругость рукояти указывала на то, что магазин полон готовых к использованию эмбрионов. Проведя по вспухшему выступу предохранителя, ощутив на губах дрожащую улыбку, я предположил, что было бы уместнее разбудить его и сделать еще один выстрел. Не особенно надеясь на возвращение былой твердости, я не мог уже ожидать от мира чего-либо приятного. Возможно, мне следовало изучить жизнеписания великих евнухов и прославленных импотентов прошлого, многие из которых, насколько я помнил, доживали до возраста весьма преклонного. Так мне удалось бы выяснить, чем они возмещали столь мягкотелый недостаток и как убеждали себя в ценности существования. Но менее всего прочего хотелось мне тревожить сон существа спокойного, прекрасного и могущественного, нарушать радужное его забвение только ради ублажения сиеминутного своего желание. Закрыв шкатулку, я оставил ее лежать на полу и выцарапал у пыльной темноты картонную коробку, когда-то хранившую в себе серебристые туфли моей жены, а ныне служившую скопищем темных равнобедренных пирамидок. Некоторые из них украсили плоскости свои золотистыми, красными, синими полосами, одна из слегка закругленных вершин каждой являла собой стальное отчуждение и каждая несла криво наклеенную бумажку, получившую несколько букв и цифр, написанных моей рукой в соответствии с разработанной мной кодировкой.
Усевшись на полу, перебирая их, выставляя те, представления о чьем содержимом казались наиболее многообещающими, я вспоминал счастливые дни, когда мне удавалось, наконец, после долгих поисков, жалобных уговоров и значительных денежных трат, заполучить вожделенные записи и я торопился домой, предвкушая удовольствие, каким обязаны были стать они для меня.
Одна из пирамидок не имела на себе наклейки.
Само по себе это не показалось мне странным. Бумага могла отклеиться со временем. Но я всегда приобретал носители только одной фирмы. Считалось, и мнение то подтверждалось большинством знакомых мне профессионалов, что именно «Масано Кривьер» производила самые надежные пирамидальные носители, выдерживавшие до пятисот тысяч циклов перезаписи, имеющие органические компоненты, менее всего подверженные мутациям и подвижные части, изготовленные из композитных материалов, применяемых в шаманском деле. Стоимость пирамидок той фирмы была столь высока, что вместо одной из них я мог бы купить не меньше трех, изготовляемых конкурентами. Но ценность записей превосходила для меня все прочее и я не экономил на носителях даже в юности, когда покупал их на карманные деньги и только посмеивался, выслушивая моих одноклассников, прибегавших ко мне с просьбой снова переписать особо приглянувшееся им анальное совокупление Клары Дюболь или скользящие по демоническому члены губы Амолы Шарвье.
На основании пирамидки я рассмотрел изогнутый силуэт императорской кобры с близорукими буквами под ней. Но мне было достаточно и пышногривой змеи, чтобы опознать непереносимую мерзость. То была пирамидка «Ультрафона», одно только прикосновение к которой превращало меня в еретического безумца. Никогда в жизни я не позволил бы себе купить подобную непристойную дешевку. Глядя на нее, я чувствовал, как под пластиковым корпусом все в ней гниет, ржавеет, растворяется, покрывается усидчивым грибком, уничтожая информацию, превращая ее в череду растерянных кадров, смешение губительных помех. Не помнил я и чтобы кто-то приносил мне такой носитель. Невнимательная к деталям и мелочам, моя жена могла купить ненадежную пирамидку, а потом швырнуть в коробку, беспорядком своим создававшую иллюзию незначительности хранимого ею.