«Золотая хозяйка Липовой горы»
(Записки пропавшего журналиста)
Исходный материал:
тетрадь 1. «Общая», ученическая, в клетку (96 листов. Обложка черная, клеенчатая. На форзаце перечеркнутое слово «Роман». Исписана полностью);
тетрадь 2. «Общая», ученическая, в клетку (96 листов. Обложка темно-синяя, ламинированный картон, без подписи. Исписана на 3/4);
ксерокопия газетной публикации от 16 июня 2017 года;
фотографии с подписями на обратной стороне (размер 9х12 см, 10 шт);
сопроводительное письмо.
Тетрадь 1
Записи двух видов: одни производят впечатление дневниковых, другие художественный текст (в процессе набора он помечен курсивом).
3 августа 2017 года
Чемодан! Ни хрена себе! Да чтоб я сдох!
Слышишь такое и солнечный променад Пионерского курорта, изогнувшегося янтарной россыпью вдоль балтийского берега, начинает превращаться в подворотню за уральским сельским продмагом, окропленную креплёным вином вперемешку с пивом. Это сон? Если да, то нужно срочно проснуться, стать Георгием Петровичем, который вдохновенно посвящает спутницу в суровые условия жизни за Полярным кругом, перемежая повествование декламацией «Северной надбавки» Евтушенко.
Но голос Егора раздавался в самой что ни на есть яви.
Чемодан, аллё! Георгий Петрович, он же Гога, он же Гоша, он же Жора Ты что, оглох? Кричу ему, кричу мощная лапа легла на моё плечо, как фельдмаршальский эполет.
Александр Борисович! Какими судьбами здесь?
Да ты чё, Чемодан, какой на хрен Бо-ри-со-вич?! Это же я Егор, Санёк Егоров! Неделю тут в ведомственном санатории. Сам-то давно из Ебурга?!
С этими словами старый друг схватил меня и приобнял. Со стороны это могло выглядеть как схватка сумоиста с тщедушным раздатчиком флаеров. Насытившись моментом, Егор ослабил хватку и, всё ещё не отпуская добычи, сделал пол-оборота в сторону моей спутницы. Та отпрянула.
На эту особу я уже часа полтора старался произвести впечатление. Одинокая, моложавая, она с интересом наблюдала, как курортники на пирсе кормят летящих чаек, подкидывая куски хлеба. Как пройдёшь мимо? Я заглянул в закуток шашлычной, у златозубого оптимиста обменял на сотню четверть буханки, разломал её на крупные куски и молча поднёс в пригоршнях даме.
Если кто-то подумает, что мы просто кидали в небо горбушку серого, то он мало что вообще смыслит в этой жизни. Мы вместе кормили птиц.
Я представился сам не знаю почему по фамилии, имени, отчеству. Она, помедлив, ограничилась именем. Оставалось закрепить успех рассказами о суровых буднях за шестьдесят девятой параллелью (не зря в молодости несколько лет отбатрачил в Мурманском траловом флоте):
За что эта северная надбавка!
За
вдавливаемые
вьюгой
внутрь
глаза,
за
морозы такие,
что кожа на лицах,
как будто кирза
Уже казалось, что моя нечаянная спутница не прочь завести необременительные отношения с общительным и с виду интеллигентным мужчиной. Но теперь её мимика отражала целый калейдоскоп чувств: превращение Георгия Петровича в Жору Чемодана резко поменяло планы. Женщина что-то придумала про забытый в номере телефон и поспешно скрылась.
Ну извини, дружище по моему взгляду Александр Борисович обо всём догадался.
Вот что, дедушка, неплохо бы вина выпить, первое, что пришло мне на ум, когда Татьяна растворилась в толпе курортников.
Узнаю! Узнаю брата Колю!
Называйте меня ситуайен, что по-французски означает «гражданин», я завершил обмен фразами из «Золотого телёнка», словно паролями из молодости, и добавил уже от себя: Тем более что тебе, менту, к такому обращению не привыкать.
Ну вот что я за человек? Вроде решил писать дневник, а вместо этого вспомнил про Александра Борисовича. Ныне заместитель начальника областного полицейского главка весом далеко за центнер, а в нашей прошлой жизни стройняга Саня Егоров, или просто Егор, появился в повествовании будто специально, чтобы представить меня. Да, всё так: я Георгий Петрович по прозвищу Чемодан. И это прозвище досталось мне в наследство от всех мужчин трех поколений рода Кирилловых: от прадеда Василия Ивановича к деду Григорию Васильевичу, от него к отцу Петру Григорьевичу, а от него ко мне, Георгию Петровичу.
В начале двадцатого века на месте нынешнего посёлка Визь в Шаринском районе, на одном из ответвлений знаменитого Сибирского тракта, располагалась почтовая станция. На ней-то и промышлял извозом Василий Кириллов. Семейная легенда гласит, что в каждый приезд на железоделательный завод, расположенный неподалёку, Василия неизменно нанимала одна барыня. Ямщик был видный, ездил расторопно, лошадей и экипаж содержал как следует. Тем и приглянулся, несмотря на один изъян матерился без удержу. Но клиентка нашла способ отучить ямщика через слово вставлять мать-перемать.
Всем ты хорош, Василий Иванович, ничего не скажу. Иначе бы чего ради только тебя, да ещё и с приплатой, нанимала? Но терпежу моего уже не стаёт, придётся нам с тобой расставаться, решилась как-то прояснить отношения барыня.
Чё же так? Аль чем не угодил?
Уж больно ты сквернословить горазд через слово Не для моих ушей всё это
Да как же, барыня, со скотинкой иначе управишься? Она же по-хорошему-то не понимает.
Так и не давай ей спуску, только не сквернословь. А уж не в мочь то хоть заменяй бранные слова на какие другие.
Скажете тоже Какое же другое может подойти?
Да хоть взгляд её упал на облучок, к которому была приторочена поклажа, на «чемодан»!
Можно и попробовать, согласился возница и, привстав, стеганул вожжами и разродился в адрес лошадей обширной тирадой, обильно пересыпанной словосочетанием «чемодан, ити мать».
Одним словом исправился. И понеслось! Потом прижилось. И даже когда Василий Иванович лишился своего ремесла (ветвь Сибирского тракта, разрезанная «железкой» Транссиба, умерла, словно обескровленный организм), его не перестали звать Чемоданом. А за ним его детей и внуков. Кличка переходила из поколения в поколение по мужской линии наравне с фамилией. И если где за пределами малой родины, куда не долетала визявская молва, Кирилловым удавалось отцепить не особо лестное прозвище, то по возвращении в родные края вместе с привычными видами уральской тайги, вплотную подступавшей к Транссибу и околице, ждало и неотлипчивое «Чемодан!».
Первоначальный смысл прозвища канул в Лету вместе с Василием Ивановичем. Насколько и в чём ему соответствовали остальные «Чемоданы», мне ничего известно не было. А вот мой отец отличался тягой к перемене мест: немало поколесил по Стране Советов. На каждом новом месте батя брался за постройку дома: всего их было пять. Но каждый раз, едва обустроившись и наладив жизнь, он по ему одному известным причинам срывался с места. Не торгуясь, Петр продавал новострой и, едва получив аванс, с чемоданом наперевес исчезал в чреве общего вагона. Дождавшись «вызова» по новому адресу, отбывало и семейство. Остепенился, только когда родился четвёртый ребёнок сын Георгий, по-простому Жорка. Когда мне было полтора года, отец в последний раз собрал чемоданишко и сорвался в сторону малой родины там мы и обосновались окончательно.
Родовое прозвище я оправдывал тем, что постоянно что-то собирал: сначала старые вещи, монеты, позже это стали какие-то истории, знания. Все слышанные от кого-то когда-то байки, прочитанные вскользь книги, статьи в энциклопедиях словно оседали в чемодане моей памяти. И если бы не он, я так бы и не понял, что произошло летом 2017 года.
5 августа 2017 года
Тук тук-тук-тук тук-тук тук тук-тук-тук тук-тук тук тук-тук-тук тук-тук
Дятел в то субботнее утро был сущим наказанием. И наказанием за известный грех, имя которому перепой. Я надеялся поспать как минимум до обеда, а потому даже отключил телефон. Минут через двадцать я всё-таки сдался. И, заглянув в зеркало заднего вида от КамАЗа, прикреплённое к окошку (этакий сельский домофон), понял, что стучит вовсе не дятел.
В ворота с поразительной настойчивостью долбился незнакомый мужчина. Орудовал он, скорее всего, ключами от «Рено Логан», что стоял на дороге. И его облик плохо вязался с автомобилем, на котором он приехал.
Незваный гость выглядел так, будто самое место ему было за рулём «Ленд Ровера», ну, или как минимум «Тойоты-Камри». Одет презентабельно, но без пижонского лоска: классические коричневые туфли, костюм серого цвета в белую крапинку (тонкий кашемир слегка пожёван от долгого сидения в автокресле), голубая рубашка из материи плотной текстуры с двойными французскими манжетами под запонки. А сами запонки серебряные, со вставками из сердолика. В одной руке кейс (раньше их у нас называли «дипломатами») из крокодиловой кожи. Короче, человек из «Рено» меньше всего походил на продавца моющих пылесосов и самозатачивающихся ножей. Типом лица он напоминал зрелого Роберта де Ниро, разве что губы были более пухлыми, да и сам чуть грузнее.