Но вместе с тем, я недоумевал тому, что все эти машины тормозили передо мной, и продолжали это делать, скапливаясь. Значит, что-то всё же преграждало им путь. Что это было? Кто? Я? Или же все они видели, нечто иное? Сколько времени я мог их всех продержать? Чем всё это можно объяснить?
Моих детских мозгов не хватало для обретенных в те дни знаний. Меня переполняли вопросы без ответов. И, к сожалению, я был ещё не готов ни с кем поделиться своим открытием. Конечно, я думал, что никто мне не поверит. Тогда я ошибочно понял лишь одно я был неуязвим. Люди, сидевшие за рулём, находили причину, чтобы остановиться. И именно эта причина, думал я, делала меня неуязвимым.
Как только вернулся на тротуар, автомобили продолжили своё движение, как ни в чём не бывало. Никто так и не обратил на меня внимание. Я слился со всеми остальными пешеходами.
Это было просто невозможно. Мне нужно было об этом подумать, но я был слишком мал, чтобы всё анализировать и делать верные выводы. В тот день я просто убедился, что, похоже, мог помочь Митьке, создавая такую преграду перед собой.
Увы, но я ошибочно решил ничего не говорить родителям. Побродив ещё пару часов по городу, я тайком вернулся домой, избегая тех участков, где мог повстречаться с одноклассниками и мой прогул был бы раскрыт. Я снова стал хорошим ребёнком, но лишь снаружи. Я научился обманывать. Совершать идеальное преступление.
С того раза я частенько пользовался своим талантом, оставаясь незаметным для общества. Поначалу меня это ещё настораживало, но пугать перестало. Я начал испытывать удовольствие от своего странного состояния. Иногда ловил себя на дурных мыслях. Но я был ещё не готов к тёмной стороне себя. Лишь иногда по ночам мне снились кошмары. Я просыпался от собственного глубокого вздоха, но новый день приносил хорошие мысли, и я забывал эти сны.
Прошло время. Я заканчивал седьмой класс, когда к нам пришла новенькая. Та была откуда-то из Питера (Ленинграда, конечно, тогда она была ещё из Ленинграда). И в тот момент я окончательно вступил на дорогу в ад.
Конечно, ни один парень в этом возрасте, не признается, что влюбился с первого взгляда. Но химия и гормоны сделали своё дело. Я не мог отвести взгляда от неё. А та, как это часто бывает, меня совсем не замечала. Утешало лишь только одно, незаметными для неё оставались и все остальные парни.
Глава 4
Мои родители имели не самое плохое чувство юмора, но в тот момент, когда я родился, оно похоже, им изменило. И мама, и отец оба работали в Центральном научно-исследовательском институте химии и механики. Познакомились еще, будучи студентами МИФИ. Поэтому к выбору имени, когда я появился на свет, подошли со всем своим юным задором и научными мировоззрениями.
Меня назвали Селен. Учитывая, что я родился в июле тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, а они, как уже сказал, были химиками, мне дали имя в честь ядовитого неметалла с атомным весом 78,96. С таким же успехом могли назвать меня Бром, Хром или Криптон. Но родители углядели дату моего рождения в двух цифрах атомной массы вещества. Не знаю, чем они руководствовались при подборе свойств этого самого вещества и считали ли, что эти свойства отразятся в моём характере? Но я имею сейчас, то, что имею.
На самом деле я не знаю, что действительно их подвигло, чтобы так назвать своего единственного сына. Но, мама часто объясняла свой выбор, желанием дать мне необычную судьбу. Чтобы я выделялся. Был не таким как все. И им это удалось. Корионов Селен Александрович. Да, так меня зовут. Тот момент, когда все части имени вовсю спорят друг с другом.
Я действительно выделялся. С обратным значением. Не знаю, имя ли определило мою дальнейшую судьбу, но то, что я был странным это факт, как вы поняли.
Новенькая, приехавшая в Москву из Ленинграда, была потрясающей, на мой тогдашний мальчишеский взгляд. На что сразу же обратили внимание все мои одноклассники, включая всю параллель и даже парней постарше. Длинные, густые завивающиеся платиновые волосы с переливами. Обалденная улыбка и огромные голубые глаза. На самом деле, конечно, глаза были скорее серые. Но цвет волос и её неизменные яркие кофточки делали те голубыми. Поэтому, понятное дело, я влюбился по уши, насколько мог семиклассник осознавать это чувство.
Мои родители назвали бы это активизацией адреналина, серотонина и дофамина в моём организме. А для меня, она была причиной моего первого неплатонического возбуждения.
Поначалу я вёл себя, как всегда. Друзей у меня как таковых в не было, если не считать Митьку, но и враги тоже отсутствовали. (Представляю, что было бы со мной, если бы не моя особенность, при моём то имени).
Помню, я подошёл к ней, ожидая, что та не обратит на меня внимания. Опыта общения с девчонками у меня к тому времени было не так много, и тот ограничивался несколькими фразами с одноклассницами. Если не брать в расчёт, конечно, моего классного руководителя Татьяну Васильевну вместе с другими преподавательницами. Поэтому, особо не ведая, что может произойти, набравшись смелости, я подошёл к ней с предложением помочь влиться в коллектив. Иронично аутсайдер и коллектив. О чём я только думал?
Кстати, тогда я подтвердил ещё одни сомнения на свой счёт. К доске меня почти не вызывали и чаще всего не обращали внимания. После тех случаев на дороге, я догадывался почему. Но не знал из-за чего это происходило, то ли я сам в тот момент создавал препятствие или вообще безо всякой причины становился совершенно незаметным для окружающих.
К тому времени я догадывался, что «безопасным» и невидимым для остальных я был только в момент каких-то разногласий. Похоже, люди меня видели и воспринимали, когда рядом не было каких-то противоречий. И не важно, кто те начинал я или совершенно посторонний человек.
Тем утром мне нужно было в этом убедиться. Я должен был узнать, до каких границ распространяется моя невидимость. Поэтому решил убить сразу двух зайцев. Познакомиться с новенькой (с замиранием сердца я думал об этом все утро) и выяснить, увидит ли та меня из-за моего волнения. Если не обратит внимания, значит пределы моей «безопасности» не ограничивались конфликтными ситуациями. Что было бы весьма прискорбно.
Я попытался внезапно вспотевшей ладонью пригладить свои вечно торчащие волосы и даже расправил примятую рубашку. Тогда было принято заправлять рубаху в брюки. Но я никогда этого не делал и носил всегда навыпуск. В принципе это выглядело не очень стильно, как сейчас выражаются. Скорее даже неряшливо. Я совершенно не заморачивался насчёт своего вида и только в тот момент внезапно понял, насколько нелепо выглядел.
Разумеется, вряд ли новенькая ждала, что к ней ломанётся какой-то придурок, та просто вошла в класс и села на свободное место во втором ряду. Абсолютно невозмутимо. Эта спокойствие добавляло ей загадочности.
Поначалу пара одноклассниц прежних признанных красавиц с опаской и явным осуждением взирали на вошедшую. Я тоже её рассматривал, не скрывая своего интереса, отметив для себя, что её отстранённость, добавляла ей красоты. Она явно была чужой здесь. Но именно это меня и влюбило в новенькую окончательно. Она тоже выделялась среди остальных. Манера говорить, поправлять волосы и даже двигаться всё выдавало в ней «чужачку». Тем делало для меня ещё более привлекательной. Я еле дождался конца урока, решив подойти к той сразу, как только прозвенит звонок, и, окинув взором остальных одноклассников, заметил, что, похоже, не я один решил проделать это с первым же звонком на перемену.
В классе я сидел за самой последней партой в первом ряду. Раньше это место мы называли «камчатка», по аналогии с удалённостью географического полуострова. Обычно туда перебирались самые отстающие ученики. Я же, скрываясь за спинами одноклассников, мог еще, и заниматься своими делами, например читать книги. Уроки я усваивал хорошо, поэтому мне было достаточно прочитать параграф, чтобы ответить на любой вопрос учителя без лишних проблем. А так как меня спрашивали очень редко, я мог спокойно отсидеть все уроки, читая Марка Твена или как позднее, Стивена Кинга.
Когда урок закончился, помню, я встал, размялся и, приведя себя в относительный порядок, учитывая общую нестабильность моего существования, ломанулся через весь класс, пытаясь обогнать возможных конкурентов, к Кире. Да, новенькую звали Кира Баталова. Среди одноклассниц её имя тоже было необычным, как и она сама.
Похоже, я не упустил свой момент. Правда, не мог придумать ничего лучше, чем протянуть ей свою пятерню для рукопожатия. Она, посмотрев вначале на мою руку, затем на меня, подала свою. Её ладонь была тёплой и очень мягкой. Необычное ощущение. Я никогда не здоровался с девчонками за руку, не знаю, что в тот миг на меня нашло. Сильно смутился, когда та ответно пожала мою ладонь.
Диалог тогда завязался довольно простой. Но всё-таки он состоялся. Она меня увидела и мало того, посмотрела прямо в мои глаза. В тот момент я испытал катарсис. Моя подозрения не оправдались. Значит, пока не было никакого конфликта или опасности, я был в обозрении.