Сомневаюсь, чтобы раньше он читал или хотя бы слышал о Комаровском. И то, что при этом не докучает лишними вопросами, вызывает симпатию.
Поздно вечером, когда я в состоянии выжатого лимона собираю пожитки, мечтая побыстрее добраться до подушек, дверь приоткрывается, и некая фигура, образовавшаяся в проёме, корректно спрашивает:
А можно мне ответить на ваш вопрос теоретически?
Господи. Ну, конечно же, можно. Чтобы пятно исчезло, надо просто выкупать в таком же пиве весь лист и затем высушить его на подрамнике. Но откуда у студента лишние деньги на то, чтобы зря переводить ценный напиток!
А откровенно: неужели ты за это время разыскал в библиотеке и прочёл книгу Комаровского?
Откровенно?..
Он ждёт, когда моя рука, застывшая над зачёткой, доделает своё дело.
Да ладно уж, скажи. Чего там!
Я Я сам догадался.
Неужели?
Вот честное слово!
Бывают моменты, когда стопроцентно видно, что человек не врёт.
Надо же: сам. Не устроил скандал, не нагрубил, не побежал жаловаться, а подумал и придумал. Ну, не раскопал, не прочёл он книгу этого гулаговского генерала, в конце концов, бог с ней.
Сам дошёл. Не «залюсил».
Я ехала в позднем автобусе и сонными мозгами мучительно пыталась сообразить, что здесь важнее.
Привет!
О, привет. Как дела? Удалось разделаться со схемой?
Схема?.. У-у, вспомнила! Давно сдал и забыл. Сейчас вот готовим автомат для выставки.
Рада за тебя.
Гляжу на него искоса, одновременно перебирая на подоконнике бумажки и отмечая в списке: всё ли готово к отъезду.
Увидеться бы, осторожно закидывает он.
О! машу рукой, не отрывая взгляда от подоконника. Мне сейчас не до чего!
Он мнётся несколько секунд и, не в силах завладеть моим вниманием, исчезает за поворотом на лестницу. А я как на духу задаю себе вопрос: на самом деле я уже так спокойна или просто мне удалось хорошо это сыграть. И, не найдя однозначного ответа, снова углубляюсь в бумаги. Характеристика, командировка, список трудов, реферат Всё в сборе. Дело за малым: направление, которое должен подписать Шувалов. Собственно, за этим я и здесь. Он там проводит очередное жуткое совещание, а женщина вот стой и жди в коридоре, когда это всё закончится. Конечно, можно было бы и не торчать здесь, а прийти позже, но не так уж много остаётся дней. А ещё ведь трепотня за билетами и тысяча других мелочей, которые сразу-то и не упомнишь.
Прощальным взглядом обвожу засмотренный до дыр коридор, с которым собираюсь расстаться на несколько лет. Высоченные потолки с массивными старомодными светильниками, огромные окна, местами выщербленный лоснящийся паркет. За окном берёзы вперемежку с плакучими ивами, скамьи с чугунными боковинами, газоны, между которыми проложены широкие проезды, уставленные автомобилями. Среди светло-серых, тёмно-зелёных и чёрных ярко выделяется малиновая «девятка». «Стоит девятка, и это сладко!» проносится какая-то чепуха в пустой как весенний амбар башкенции. И сразу, как-то сами собой, лезут образы: хозяин с буйной шевелюрой, крупными руками слегка придерживает послушную баранку. А снаружи мелькает всё: заборы, деревья, дома. Снова деревья Интересно, куда он возит своих девочек? Наверное, к себе на квартиру. У сына такого папаши наверняка есть своя квартира. Или, может быть, на дачу. Сейчас замечательно хорошо в домике, у какого-нибудь плёса, где стоит камыш и оглушительно тарахтят лягушки. Шины прошуршат по прошлогодней листве, откроется дверца, и из салона, пропахшего скажем, искусственной розой, выведет прямо в аромат пробуждающегося леса. Слегка набухшая за зиму дверь. Винтовая лестница. Прохладные и жёсткие, в складках от долгого лежания в комоде, белоснежные и крахмальные, простыни. Терзающе жёсткие. И до дрожи прохладные.
Спускаясь по лестнице, почему-то прижимаю папку с документами обеими руками к груди. Снаружи прохладный ветерок овевает щёки, но я этого не чувствую Сделав несколько шагов, неожиданно для себя зову:
Дима!
Он оборачивается, и в его глазах вспыхивают радость и вожделение.
Вам куда? спрашивает он, жужжа стартером.
Гляжу на него с переднего сиденья, слегка наклонив голову и до отказа распахнувши веки. Вперёд, парень. Сегодня нам с тобой в одну сторону.
В салоне густо пахнет искусственной розой.
Ох, не знаю, как с вами и быть.
Ох, не знаю, как с вами и быть.
Дежурная Вера Игнатьевна (если верить тому, что написано у неё на халате) машинально поправила высокую соломенного цвета причёску.
Но ведь у вас как будто свободно
Сейчас-то свободно. А ну как курсы повышения нагрянут? Должны заезжать на днях. Их-то я просто обязана поселить.
Если нагрянут, я съеду.
Все вы так говорите. А сами побежите в дирекцию жаловаться.
Я упаковываю свою «физию» в самое жалобное выражение, при этом не забывая исподтишка наблюдать за Верой Игнатьевной. Мой цепкий взгляд отмечает в её лице ожесточённую борьбу между боязнью получить взыскание и желанием подработать. К моей радости, борьба оказывается неравной, и материальная сторона одерживает победу довольно быстро.
Хорошо, излагает она мне результат найденного ею где-то внутри себя компромисса. Я вас поселяю пока в комнату. Но в случае чего поставлю вам раскладушку в кладовой инвентаря. Согласны?
Через минуту я уже тяну свои чемоданы на четвёртый этаж по медной от заходящего солнца лестнице.
За дверью с наклеенным на неё огромным глазом, вырезанным из какой-то афиши, меня встречает слоистый сизый туман, в котором плавает стол с раскоряченными железными ножками, пепельница, переполненная изуродованными окурками, недопитая бутылка портвейна 777 и за всем этим верхняя часть нечёсаной фигуры в синем спортивном костюме. Молча прохожу к окну, изо всех сил дёргаю за ручку, но рама не поддаётся.
Н-не открывается, басит фигура. Можно только форточку.
Я следую её совету. Прозрачный воздух охотно льётся сверху на подоконник и уже оттуда на крашенный охрой пол.
Законная, говорит фигура, не отрывая щеки от подпирающего её острого кулачка.
Что «законная»? вздрагиваю я от неожиданности.
Я Законная, отвечает она, икнув. Законная Л-людмила. Слушай, закрой форточку. Знобит.
Бубенцова Любовь Сергеевна, отвечаю я и, сняв с вешалки, подаю ей висевшую там тёплую куртку. Накинь на плечи. А то мы с тобой тут обе задохнёмся.
Любовь С-сергеевна, она усмехается, и я впервые в жизни вдруг сама обращаю внимание на то, что меня со школьных лет почему-то зовут по имени-отчеству.
Она до краёв наполняет гранёный стакан и, подвинув его ко мне, поднимает свой.
За знакомство!
Я делаю небольшой глоток. Терпкое вино катится по горлу, согревая и дразня.
Не боись, говорит Людмила, покосившись на едва пригубленный мной стакан. Я завтра уже Ту-ту-у-у!
Всё порешала?
Порешала
Она глубоко затягивается сигаретой, и по ложбинке между щекой и симпатичным тонким носиком неожиданно скатывается слеза.
Время ещё есть. Деньги тоже, всхлипнув, продолжает она. Поеду в Новосибирск. И там
Она осушила стакан и, утёрши губы рукавом, продолжала:
Дай мне бог бабу в руководители.
Пьяные слёзы текли по щекам и, похоже, она их уже не замечала.
Водил меня за нос целую неделю. То у него совет, то реферат надо там-то и там-то поправить, то бумажку перепечатать. То статью какую-то в читалке проштудировать. А потом вдруг и говорит: «Слушай, я неделю с тобой вожусь, а ты так ничего и не поняла». Я ему: «А чего я должна была понять?» А он: «Чего-чего! Того самого. У меня с аспирантками разговор короткий». И за коленку меня хвать! Представляешь? Меня за коленку. Как какую-то шлюху мелкую. А у меня три изобретения и «раций» полтора десятка. Я ещё до института, девчонкой, Зейскую ГЭС строила!
Я представила эту рыженькую мурашку возводящей громадину Зейской ГЭС, и мне пришлось срочно отхлебнуть из своего стакана, чтобы как-то сохранить лицо.
Скажи-ите пожалуйста, столичная штучка! продолжала изливаться «мурашка». Небось, со своими бабами так вести себя не позволяет. А как видит: из Урюпинска, так уж и руки распускать можно.
А ты из Урюпинска? зачем-то спрашиваю я.
Из Сольвычегодска, отвечает она так, что невозможно определить, правда ли это.
А тут ещё эта Секретутка из аспирантуры. «Как! Вы уезжаете? Да вы знаете, что Василий Самвелович это стопроцентный выход на защиту диссертации! У нас к нему пачками ломятся!» Вот, думаю, пусть мужики и ломятся. Может, когда-нибудь морду набьют.
Василий Самвелович? переспросила я.
Кащероносцев, ответила она уже почти равнодушно. Главное: старик уже, за шестьдесят, наверное. А тоже Ох-х