Ты спешишь?
Да!
Жаль!
Грустно улыбнулась.
С чего начнём?
Зевс подошёл к ней вплотную. Это был прежний Зевс, решительный и непоколебимый.
С чего начнём? Начнём с тебя, милая Деметра!
Богиня смутилась.
С меня? Ты не оговорился, мой Зевс?
Его голос звучал тихо, но упрямо:
Я не оговорился, прелестная Деметра, именно с тебя!
Её лицо порозовело от волнения.
Говори, мой Зевс, я слушаю тебя!
Громовержец смотрел, в её вечерние очи, не мигая.
Все эти дни я появлялся тут не ради красот сада Гесперид. Они были лишь предлогом.
Она тихо спросила, хотя ответ уже знала:
Тогда, зачем?
Зевс сделал над собой усилие.
Чтобы видеть тебя, Деметра! Только тебя!
Губы её дрогнули.
Зачем?
Голос Зевса зазвенел, как перетянутая струна:
Зачем? Чтобы любоваться твоей красотой!
Деметра слабо запротестовала.
Ах, Зевс
Громовержец глядел, в её бездонные глаза, не отрываясь.
Ты прекрасна, Деметра и ты мне нравишься!
И Деметра, в ответ на признание Зевса, не повела презрительно своей бровью, не искривила губы в насмешливой улыбке, а, к своему великому удовольствию, нашла, что он, тоже, ей по душе
Глава 5
Лернейская гидра
Не успели, как следует, улечься страсти по немейскому льву, как народонаселение пригорода взбудоражилось известием о новой напасти.
А дело обстояло так. Охотники, после трудов праведных, возвращались домой. С трофеями или без, это теперь уже неважно. Шли они не через Немейский лес, как обычно, а мимо него, полем. Тропа петляла у края тихого Лернейского болота. Даже не болота, а болотца. Шли себе неспешно и, чтобы скоротать время, рассказывали охотничьи байки, да травили анекдоты. Анекдоты в ту далёкую пору только-только начинали входить в моду. Несмотря на их стилистическое несовершенство, охотники всё равно смеялись: кто от содержания анекдота, а кто над рассказчиком. Так бы и дошли до самого дома без приключений, если бы болотце не выкинуло фортель. Нежданно-негаданно, в самом тихом месте, которое называлось омутом, появился большой пузырь! Охотники от удивления даже открыли рты: такое чудо они наблюдали впервые! Ведь раньше-то болото считалось мертвее мёртвого. Оно только пахло и больше ничего!