Академические круги Центра хронопутешествий забросили его в цивилизованную, средневековую Европу с тривиальной, на не просвещённый взгляд, целью: фиксировать любые бытовые мелочи и детали. Сюда относятся люди и лошади, костюмы и шляпы, ботфорты и башмаки, каблуки и пряжки, шпоры и пуговицы и ещё много чего. Ведь всем известно, что мелочей, для серьёзной исторической науки, не бывает
Причём, его шеф, Год Веков, строго-настрого предписал ему только наблюдать, и, ни в коем случае, не вступать в контакт с местным населением. Хотя, Дронов мог свободно общаться на местном диалекте. Лингвист не зря потратил на него целых полмесяца.
Глеб снимал и записывал всё подряд. Нанокамера обладала гигантской памятью и умопомрачительной разрешающей способностью. Она была прикреплена к его груди и выглядела, как капелька росы, совершенно не привлекая внимания любопытствующих глаз.
Монах не спеша прошёл ещё несколько десятков шагов, не забывая поглядывать вверх. Сюрприз от ночного горшка ему был бы ни к чему.
Неожиданно, ему перегородил дорогу солидный господин. Это был человек средних лет с лихо закрученными усами, щегольской бородкой, круглым брюшком и внушительной рапирой на боку. Его сытое лицо светилось подобострастием. Сразу было видно, что он трепетно относился к слугам божиим.
Святой отец, простите меня, раба божьего, за то, что отвлекаю вас от высоких помыслов.
Тут же, торопливо представился:
Я, Педро Падос, начальник местной тюрьмы.
Глеб остановился, и неохотно буркнул из-под капюшона:
Слушаю тебя, сын мой.
В моей тюрьме содержится очень опасная преступница. Надобно исповедать, и сделать отпущение грехов, этой заблудшей овце из стада божия, перед тем, как душа её пройдёт очищение огнём. А к справедливому очищению огнём грешной души её, милосердно приговорила святая инквизиция.
Угодливо заглянул в глаза Глебу.
Не могли бы вы, отец мой, совершить это таинство?
Святой отец полюбопытствовал:
Кто она, сын мой?
Дон Педро оживился:
Она ведьма, отец мой. Матёрая ведьма! Даром, что эта фурия совсем молодая.
Бойко указал перстом в сторону городской площади.
На площади уже полным ходом идёт подготовка к очищению её заблудшей души.
Молитвенно сложил руки.
Я рад за грешницу. Скоро душа её предстанет перед господом, чистой и светлой, как у ангела!
Площадь монаха не интересовала. Его интересовала, приговорённая к сожжению, несчастная девушка.
Сколько ей лет?
Восемнадцать, отец мой.
Монах иронично усмехнулся.
Действительно, очень матёрая преступница.
Посмотрел прямо в маленькие, маслянистые глазки главного тюремщика.
В чём вина её?
Дон Педро поднял глаза к небу.
О, на её душе тяжкий грех.
Какой?
Она лечила людей разным зельем!
Ну?
И люди выздоравливали!
Монах, неожиданно для тюремщика, спросил:
Что же в этом плохого?
Тюремщик удивлённо посмотрел на божьего слугу.
Как это, что плохого? Святые отцы учат, что людей надо лечить смирением и словом божьим. Остальное от лукавого. Господь сам решает, кого оставить на земле, а кого взять к себе, на небо.
Ещё раз поднял глаза к небу.
И это справедливо!
Доверительно прошептал:
А ещё святые отцы говорят, что те, кто приобщился к зелью, продали душу дьяволу.
Монах немного задумался и, нахмурившись, решительно произнёс:
Сын мой, веди меня к осуждённой!
Они вошли в помещение тюрьмы. У входа, переваливаясь с ноги на ногу, стояли четыре дюжих, свирепых на вид, охранника. Они были заточены на то, чтобы впускать человека только внутрь. Выпускали же наружу его, преимущественно, с разрешения начальника. Здесь же, слева от входа, помещались апартаменты самого дона Педро. О чём он, не без гордости, поведал святому отцу.
Прошли в глубину длинного сумрачного коридора. Им встретились ещё пара стражей тюремного порядка, которые бесцельно бродили туда-сюда. В самом его конце остановились. Главный тюремщик, на полном серьёзе, обратился к хлипкому охраннику, караулящему дверь.
Агэпито, она не пыталась тебя очаровать?
Дронов, мельком глянув на втянутые вовнутрь губы и грудь стражника, для себя определил, что начальник беспокоится зря. Таким кавалером женщина вряд ли соблазнится. Даже, если женщина эта из темницы.
Агэпито бодро ответил:
Агэпито бодро ответил:
Нет, дон Педро. Ведьма вела себя тихо, как мышь.
Дон Педро, по-отечески, положил свою руку на узкое плечо охранника.
Открой темницу, пусть святой отец исповедует преступницу. После того, как святой отец уйдёт, закрой её снова и стой в карауле, у двери, до тех пор, пока за ней не придут. Понял, меня?
Агэпито усердно боднул головой.
Понял, дон Педро!
Дон Педро ушёл к себе, а слуга божий прошёл в темницу, притворив за собой дверь. В камере царил сумрак. Её освещало лишь маленькое оконце, размещённое под потолком. Дронов с трудом рассмотрел затворницу. Она сидела на грубо сколоченной скамье и отрешённо смотрела в пол. На вошедшего монаха не обратила никакого внимания.
Глеб подошёл к ней и легонько прикоснулся к её плечу.
Дитя моё, как тебя зовут?
Девушка подняла голову. Дронов поразился её красоте. Её густым и тёмным волосам, которые рассыпались по плечам. Её огромным, синим глазам, в которых застыла тоска. Её чистому, юному лицу, которое словно окаменело.
Пухленькие губки едва шевельнулись.
Изабелла
У Дронова сжалось сердце, но он продолжал разыгрывать роль «святого» отца.
Скажи мне, дочь моя, в чём обвиняют тебя? Неужели только в том, что ты такая красивая?
В глазах девушки отразилось удивление. Она не ожидала услышать из уст святого отца такую ересь.
Меня обвиняют в том, что я лечила людей травами.
Кто научил тебя этому искусству?
Бабушка
Бабушка? И её душу, за это занятие, святая инквизиция очистила огнём, так, дитя моё?
Узница покачала головой.
Она лечила тайно. Святая инквизиция о том не ведала.
Монах тихо, но твёрдо произнёс:
Дочь моя, именем господа нашего, милостивого и всемогущего, я опускаю тебе твои грехи. Все, разом. Теперь ты чиста, как ангел и веди себя дальше, как он. Кротко и смиренно. Договорились, дитя моё?
Узница хлопнула длинными ресницами.
Хорошо, отец мой.
Монах подошёл к двери и тихо обратился к стражнику:
Агэпито, сын мой, войди в темницу. Ты сейчас послужишь промыслу господню.
После того, как богобоязненный охранник охотно вошёл в темницу, слуга господний плотно притворил дверь и протянул к нему руку.
Сын мой, дай мне ключ от темницы.
Стражник, не задумываясь, отдал ключ. Монах удовлетворённо кивнул головой. Но следующая фраза святого отца повергла бедного тюремщика в смятение.
А теперь, сын мой, ты должен поделиться с ближним своим рубахой своей. И зачтётся тебе это и здесь, на грешной земле, и там, на небесах.
В недалёких глазах стражника обозначилось полное непонимание.
Я, по убожеству своему, не могу постичь высокого смысла слов ваших, святой отец. Скажите проще, чтобы я понял вас.
Монах едва заметно усмехнулся.
Хорошо, сын мой. Садись на скамью и раздевайся. Снимай башмаки, мундир и головной убор. А всё, что было под мундиром, я милостиво разрешаю тебе оставить на себе.
Сурово посмотрел в бегающие от испуга и изумления глаза стражника.
Теперь ты понял, что от тебя требует промысел господень?
У стражника мелко задрожала нижняя челюсть.
Понял
Монах грозно предупредил стражника:
Делай, как я сказал. И делай быстро. Господь карает непослушных рабов своих!
Глаза несчастной узницы стали круглы от удивления. До её понимания не доходило то, что творилось вокруг
А стражник, между тем, памятуя о каре божьей, разделся, на удивление, очень шустро, и аккуратно сложил свою одежду на краю скамьи.
А теперь, сын мой, отдохни, сказал монах, прикоснувшись пальцем к его тонкой шее: ты заслужил божью благодать!
Стражник, безвольно разбросав худосочные конечности, мирно засопел на арестантской скамье. Юная узница, в страхе, вскочила на ноги и попятилась вглубь темницы. Ей показалось, что святой отец сошёл с ума.
А святой отец, видя её смятение, обезоруживающе улыбнулся.
Хочешь жить, дочь моя?
У ошалевшей узницы на время отнялся язык. Она лишь кивнула головой.
Монах указал перстом на безмятежно спящего тюремщика.
Тогда, дитя моё, облачайся в костюм этого раба божьего. И поторопись. Нельзя искушать всевышнего. Он и так уже непозволительно долго благосклонен к нам.
Девушка оделась моментально. По росту, костюм тюремщика, пришелся ей в самый раз. Правда, грудь и бёдра девушки, в заданный формат, вписались с трудом. Ещё больше пришлось повозиться ей со своими, пышными волосами. С горем пополам она упаковала их в тюремный головной убор. И теперь тот сидел у неё на голове вызывающе лихо. Новоиспечённый тюремный страж, с распахнутыми синими глазами, милым носиком, пухлыми губками и очаровательным подбородком, выглядел неотразимо, но очень подозрительно.