Послушав «Зорьку» и полистав «Правду», мы делали выводы: надо искать иностранцев. Советские СМИ вообще приучали к двойной морали и вранью с самого детства.
Решить-то мы решили, да только где ж их было взять, иностранцев этих чертовых, в нашем закрытом городе, сплошь состоявшем из промзон, в которых тысячи людей производили пушки, снаряды, торпеды, танки и еще что-то такое, из-за чего моего отца, да и всех отцов моих одноклассников, они ведь тоже работали в каких-то наглухо секретных цехах, не пускали отдохнуть по-человечески на юг, дескать, граница государственная рядом. Так и представляю себе караван из надувных лодок, в которых наши отцы гребут из Одессы в сторону Турции.
Отвлекаясь немного, чтобы закончить тему, расскажу как анекдот, что родителя моего почему-то, несмотря на строгую закрытость южно-морского направления, тем не менее охотно выпускали в Западную Украину, где он потреблял, как сам говорил тогда, полезные воды Трускавца и рассматривал древние улочки Львова. Сейчас-то я понимаю, конечно, чего он там потреблял и рассматривал, ну да ладно. Отец приезжал с родины своих предков довольный и загорелый, а подвыпив, распространял в нашей коммуналке идеологию УПА и вставлял в речь забавные славянские словечки, которыми когда-то размовлял мой дед. Так вот, завершая отступление: получается, что возможность бежать из Закарпатья советская власть своим крепостным, приписанным к заводам, давала, видимо, понимая, что бежать оттуда все равно придется в соседний концлагерь, польский или чехословацкий.
Обсудив в нашем кругу новости пионерских СМИ, мы, в общем-то небезосновательно, решили, что иностранцы должны были водиться где-то в самом центре города, а именно: или около высотки здания обкома, или у располагавшегося рядом Дома политпросвещения. Каких-либо конкретных планов мы не разрабатывали, что делать в случае внезапного появления требуемого иностранца, не знали, полагая, что разберемся на месте. Все-таки авось это наше, родное с младых, так сказать, ногтей. Несколько раз мы приезжали к означенным объектам архитектуры, бродили небольшой компанией по площади в центре города в тщетной надежде услышать нерусскую речь. Но никаких иностранцев в наших краях, повторюсь, не водилось. Стать гамщиками ловцами халявы нам не удалось.
Ветерок тем временем стал задувать сильнее, уже слышен был свист из всех щелей. На уроках политинформации, были в СССР такие специальные, для детей, еженедельные пятнадцатиминутки ненависти, мы еще бормочем про то, что румынский народ в очередной раз проголосовал за Чаушеску, что руководство нашей страны последовательно выступает за сокращение ядерного потенциала, а на переменках уже вовсю пересказываем злобные реплики родителей про власть, съезд и талоны.
Еще мы меняемся вкладышами.
Вкладыши были нашей детской валютой. На них можно было купить, а точнее обменять, все. На один вкладыш можно было выменять пару шариков для пинг-понга или батарейку, а на несколько редких вкладышей уже и целый фонарик. Бойкая торговля вкладышами процветала, формируя капиталы, бережно хранимые в металлических коробках из-под конфет.
Ко всему прочему, вкладыш можно было выиграть. Игра так и называлась «Во вкладыши». Играли обычно вдвоем, хотя бывали и исключения. Правила такие: берешь вкладыш, переворачиваешь его лицевой стороной (мультяшкой) вниз и бьешь по нему ладонью, стараясь перевернуть. Если перевернул, а соперник твой нет, ты приобретал право на второй, решающий, удар. Так же кладешь, только уже не один, а два вкладыша, свой сверху, чужой снизу, и снова бьешь. Перевернул оба вкладыши твои. Боже мой, какие это были битвы! Состояния создавались и проигрывались в течение десяти отведенных нам минут на партах, а то и просто на подоконниках в коридорах. Как и во всякой игре, здесь важна тренировка, поэтому мы проводили время в бесконечных войнах сами с собой. Парты сотрясались от ударов ладоней, вкладыши летели вверх и красиво переворачивались, словно порхая крыльями в воздухе.
Во время длинных январских каникул в новом 1990 году в районном нашем кинотеатре для школьников устроили показ диснеевских мультиков. Сначала нам, детям, битком набившим зал в ожидании показа, что-то долго и нудно рассказывала какая-то женщина, наверное, сотрудница районо или чего-то там культурно-массового. Что говорила она, не помню, затуманился взор со временем, оперативная память мозга выкинула ненужные файлы из моей головы. Наверное, там, в речи культмассовой тетеньки, было про Уолта, в нашей стране именуемого Диснеем, хотя правильно-то, конечно, Дизни, про его труды, среди которых на первом месте мультики, а на втором борьба с коммунизмом. Мы не слушали. Зал гудел, несмотря на цыканье учителей, все ждали, когда же погаснет свет и зажужжит тихонько мотор кинопроектора. Черно-белые Дональд, Микки-Маус, Гуфи и их друзья забавно прыгали, игрались и пищали, цветные гномы хоронили Белоснежку, мы смотрели истории, предназначавшиеся поколениям наших отцов.
Во время длинных январских каникул в новом 1990 году в районном нашем кинотеатре для школьников устроили показ диснеевских мультиков. Сначала нам, детям, битком набившим зал в ожидании показа, что-то долго и нудно рассказывала какая-то женщина, наверное, сотрудница районо или чего-то там культурно-массового. Что говорила она, не помню, затуманился взор со временем, оперативная память мозга выкинула ненужные файлы из моей головы. Наверное, там, в речи культмассовой тетеньки, было про Уолта, в нашей стране именуемого Диснеем, хотя правильно-то, конечно, Дизни, про его труды, среди которых на первом месте мультики, а на втором борьба с коммунизмом. Мы не слушали. Зал гудел, несмотря на цыканье учителей, все ждали, когда же погаснет свет и зажужжит тихонько мотор кинопроектора. Черно-белые Дональд, Микки-Маус, Гуфи и их друзья забавно прыгали, игрались и пищали, цветные гномы хоронили Белоснежку, мы смотрели истории, предназначавшиеся поколениям наших отцов.
Отцы тем временем становились все злее, в их разговорах звучало слово «конверсия», в их глазах виднелись усталость и страх перед будущим. Матерей начали сокращать из серых, ненужных контор с плановыми отделами и этажерками, заполненными цветами в горшках.
Кто-то из старших классов пустил слух, что «Дональды»-де можно спокойно купить в Доме офицеров. Дескать, дурачье вы, малышня, по рынкам бегаете за цыганками, а нормальные-то люди давно уже «Дональды» в цивильных местах покупают без всяких проблем. Где? Где этот Дом офицеров?! Как пробраться в твои райские кущи, где продадут нам, красногалстучным, волшебные кусочки сладкого каучука?!!
В тридцатиградусный мороз мы тащимся в холодном трамвае, да еще и с пересадкой, находим нужный дом и с трудом открываем тяжелую дверь. Бродим по коридорам и залам, обращаемся к ничего не знающим вахтершам. Те гонят нас прочь, с верхних этажей на нижние, из залов в коридоры, пока не выгоняют совсем вон, обратно в морозный вечер, где пар изо рта и машина снегоуборочная крутит свою круглую мохнатую щетку.
Дурни вы, дурни! Малолетки вы, малолетки! Говорят же вам, в кафе надо идти! А вы, конечно, поперлись черт-те куда.
И вот мы снова едем, опять следы мини-человечков на обмороженной слюде трамвайных стекол, опять беготня по этажам от злых вахтерш и каких-то к ним прилепившихся сторожей. Опять, в общем, облом: нет ни кафе, ни «Дональдов».
«Да я же вам говорил, что в кафе около Дома офицеров! Идиоты! ОКОЛО, а не В!»
В третью поездку узнали мы, что кончились «Дональды», были, но кончились, раньше надо было приезжать. Не судьба. Кстати, а куда там делся Чаушеску из политинформации?
Незадолго до сокращения с работы матери выделяют долю в четырехкомнатной квартире, которую мы, объединившись с другими совладельцами, размениваем и въезжаем в маленькую, старую, убогую, но свою двухкомнатную хрущевку. У меня появляется своя комната и тумбочка, в которой я храню уже довольно увесистую пачку вкладышей от «Дональдов». Значит, можно, уединившись, перебирать и подолгу, словно Скупой рыцарь, рассматривать свои сокровища.
Весной 90-го около нашей школы открыли «комок», так в те годы, весьма недолго, называли коммерческие магазины, использовав то же наименование, ранее, в 6070-е годы, относившееся к магазинам комиссионным. Молнией проносится по коридорам новость: «Дональды» в этом комке можно купить по цене 91 копейка за штуку. Просто так! То есть без всяких цыган и унижений. Приносишь свой кровный рубль, отдаешь его продавщице, а она тебе, мало того, что «Дональд» вручает, так еще и 9 копеек сдачи. Невероятно! Цена, впрочем, стала вскоре расти, а денег на обеды нам давали все реже.
1991 год начался с показа «Утиных историй» на советском телевидении. По воскресеньям на полтора часа улицы нашего города пустели, семьи объединялись ради совместного просмотра приключений трех забавных утят и их капиталиста дяди. Был там и Дональд, правда, какой-то не совсем такой, как во вкладышах, какой-то одновременно подурневший, поглупевший и помолодевший что ли. Появлялся в мультфильмах он нечасто, да и то только, чтобы попасть в какую-нибудь нелепую ситуацию. Пусть и такой, но это был он, Дональд, теперь еженедельно приходивший в наши пропахшие дихлофосом квартиры.
Комков становилось все больше, а денег все меньше. Помню, как летом 91-го я колесил на своем велосипеде по городу в поисках хлеба, а наткнулся на табачный бунт. Бунтовали наши отцы, отчаявшиеся прокормить детей и уволенных жен, бунтовали, требуя от обреченной уже власти хотя бы сигарет, чтоб не так тошно было. Бунтовали на центральной площади города, там, где за каких-то пару лет до того их дети наивно рассчитывали встретить сердобольных иностранцев. Сигареты меня не интересовали, мама отправила меня с заданием найти «хоть буханочку», но купить мне тогда удалось лишь печенье. По дороге встретил парней из параллельного класса. Им повезло, отстояв приличную очередь, «оторвать» по паре батонов «на рыло». Перепродать мне хотя бы один из четырех отказались. А обменять? На вкладыши от «Дональдов»?! Конечно!!! Что ж, пришло, значит, мое время возвращать долги родителям. Счастливый, еду домой. На обратном пути опять примечаю толпу. Опять, что ли, бунт? Нет, это наши советские люди штурмуют книжный магазин, в котором продают книгу с загадочными символами M&M на обложке.