По сравнению с районной, городская больница была явно на высоте. Квалифицированные кадры. Более современное оборудование. Наличие лекарственных препаратов средней цены. В районной были только аспирин и дешевые нитраты. Отношение к больным было более внимательным, а еда более питательной. Буквально через пару дней я почувствовал себя лучше. Кардиологическое отделение находилось почти на самом верху на пятом или на шестом этаже.
Это проверочный тест, говорили мне те же старожилы в больничном дворике, если поднимешься в палату без помощи лифта, считай, готов к труду и обороне.
После последних слов мне вспомнился значок ГТО с бегуном, устремленным в светлое будущее. Восстанавливая в памяти его образ, я засеменил к лифту.
Окно кабинета, где нам снимали кардиограммы, выходило на торец одного из тюремных блоков. Я лежал на топчане и наблюдал, как заключенные вывешивают из окон простыни на просушку, как на нитке передают между этажами спички, папиросы и свои послания. Там была одна жизнь, здесь другая каждому свое, как говорили древние. Вернувшись в палату, я достал свою тетрадку, я записал:
Кардиограмма с видом из окна
в Крестах обед сейчас баланду «глушат».
Жизнь здесь и там, лишь разница одна:
Здесь лечат нам сердца а там калечат души
Это нам: Привет дохлятики
Это ощущение присутствовало только лишь в первые дни, когда соседство со следственной тюрьмой интриговало. Позже ее монументальный вид превратился в привычный пейзаж. К тому же окна нашей палаты выходили совсем в другую сторону на набережную Невы, где в левой части панорамы сверкали купола Смольненского собора. Только-только наступили белые ночи, и, когда мне не спалось, я, как маленький, сидел на подоконнике и смотрел на Неву. Там под разведенными мостами проплывали самоходные баржи и сухогрузы. Шли они вереницами, сначала вверх по Неве, затем вниз.
С палатой мне повезло не только из-за этого прекрасного вида из окна, но и с обитателями. Соседом справа от меня лежал Корнеич, представившийся нам:
Бывший жулик на заслуженной пенсии.
Свои подвиги он не скрывал и даже гордился ими. В далекие шестидесятые, когда народ был еще совсем затюкан моральным кодексом строителя коммунизма, Корнеич проворачивал такие дела, что три года по статье мошенничество, он считал семечками. Но это же был его вступительный взнос в организацию «ЛЮДИ ДЕЛА» и сейчас он о нем не жалел экстерном два высших образования получил юридическое и экономическое.
Одновременно с сердцем Корнеич лечил почки и печень, которые в период своих вагонно-контейнерных операций, спаивая чиновный люднещадно эксплуатировал. Выйдя на «заслуженный отдых», он стал следить за здоровьем, ограничивая свою деятельность высокооплачиваемыми консультациями. Новые русские ежедневно звонили ему на сотовый телефон, в то время бывший показателем респектабельности.
Некоторые модели в карман не умещались
А еще Корнеича регулярно посещала скромная миловидная супруга, лет на пятнадцать моложе. Как позже выяснилось, она была у него третьей. Прожив с ней почти двадцать лет и заполучив наследника, Корнеич сумел сохранить в тайне свое далекое прошлое.
Эта симпатичная женщина была уверена, что ее муж был крупным руководителем в одной из строительных компаний.
Документы у него были выправлены, и перед новой женой и перед новым государством Корнеич был чист.
Сосед справа был натуральным интеллигентом, о чем говорило и имя Борис Натанович. Он зарабатывал на жизнь, преподавая иностранную литературу и филологию сразу в двух учебных заведениях и подрабатывая переводами статей зарубежных философов. Натанович не мог похвастаться столь яркой жизнью, как у Корнеича, был примерным семьянином со скромным званием доцента. С ним мне было тоже интересно: в своих рассуждениях он часто цитировал древних философов, например, Конфуция:
«Человек заболевает по многим причинам: некоторые заболевают от простуды, некоторые от усталости и горя».
Такие высказывания заставляли меня задуматься. В этом помогал потолок, по которому разбегались затейливые трещины. Я смотрел на него и обдумывал вторую половину жизни. С первой было все ясно:
Такие высказывания заставляли меня задуматься. В этом помогал потолок, по которому разбегались затейливые трещины. Я смотрел на него и обдумывал вторую половину жизни. С первой было все ясно:
Себя я к лучшей половине отношу,
Хотя особенно похвастать нечем,
Ну правда не курю я анашу
И без наколок грудь моя и плечи.
Еще вот у людей не воровал,
Я скромно промолчу про государство,
И по большому счету я не врал,
Лишен злых умыслов и всякого коварства.
Я в этой жизни никого не заложил,
Хоть числюсь балаболом, краснобаем
Вот так полжизни я своей прожил,
Что будет во второй пока не знаю.
Отношения у моих соседей явно не сложились. Корнеич мне сразу сказал: если человек слишком правильный, то это ошибка природы. А так как они случаются крайне редко, то большая часть нынешних праведников это лжецы и притворщики.
От этого им и живется не сладко, заключил он, кивнув в сторону Натаныча, вон видишь какой угрюмый, неудивительно всю жизнь на минералке. Натаныч тоже не отставал. Как-то явно намекая на своего главного оппонента, он процитировал Губермана:
Любил я книги, выпивку и женщин.
И большего у бога не просил.
Теперь азарт мой возрастом уменьшен.
На книги даже не хватает сил.
У Корнеича опухали ноги. Однажды его заставили в течение суток подсчитать количество употребленной жидкости и вышедшей из организма естественным путем. Научная ценность этого эксперимента Корнеичем была подвергнута сомнению:
Видимость работы, резюмировал он, отставляя горшок, надо же показать, что не зря им деньги платят.
Но все же медперсонал здесь был достаточно квалифицированный. Давать оценку врачам, имея строительное образование, не берусь, но медсестры были на высоте, Особенно по части уколоть.
Лучше всего это получалось у сестрички Тани. Ей было слегка за тридцать, красавицей не назвать, зато остальное было на все сто!
Татьяна, нагло издевалась над нашей братией, носила самый короткий халатик и, как бы случайно забывала застегнуть на нем верхнюю пуговку.
Как мы потом узнали, все это было предназначено для нерешительного сорокалетнего врача нашего отделения Николая Павловича, благодаря которому эти эффекты перепадали и нам. Когда Таня ставила капельницу и наклонялась, чтобы ввести в вену иглу, все мужики замирали и задерживали дыхание.
Психотерапия, со знанием дела пояснил Корнеич, дополнительный адреналин в кровь и косвенные показатели выздоровления поднимаются на глазах.
Отец у Тани был подводник и команда к пуску торпед:
«Товсь!»
перекочевала в ее лексикон. Мы с удовольствием подчинялись, скромно оголяя места для торпедирования.
Свои личные ощущения, испытываемые во время таких процедур, я выразил все в своей тетради в поэтическом виде:
У медсестрички
легкая рука.
И ноги, кстати,
тоже неплохие,
Ах, как вернуть мне времена лихие,
и улететь бы с ней за облака
Под капельницей
только и мечтать
И вот под взглядом
под ее сугубо штатным
Уже лечу! лечу уже обратно
и падаю в больничную кровать!
Чем писать вирши с такой пессимистической концовкой, ты бы лучше поприжал ее в каком закутке, посоветовал мне Корнеич. Эх, был бы я помоложе
Перпетуум-кобеле, как и перпетуум-мобиле, не существует, с ехидцей встрял в наш разговор Борис Натанович. Мне вообще, ваши сальные разговоры противно слушать.
Во сухарь заумный, проворчал Корнеич, можешь уши заткнуть, если не нравится.
Нам с Корнеичем было назначено по сорок инъекций в живот тромбы растворять. Уколы четыре раза в день ровно через шесть часов. В 6 утра первый и в 12 ночи последний. Процедура не очень приятная, но при умении медперсонала сносная.
Животы наши пестрели мозаикой сине-желто-зеленых цветов.
ТОВСЬ!