В новой атмосфере фосфоресцирующего света прежний наш образ жизни, тот, в котором мы росли, потихоньку сходил на нет. Спокойствие долгих вечеров, проведенных за приготовлением домашних кушаний, перебиранием фасоли, вышиванием скатерти, штопаньем одеяла и решением кроссвордов всё это как-то разом закончилось. Мы начали танцевать под твист, а потом стали поднимать над головой под «Интернационал» сжатые в кулак руки. Наши престарелые тетушки, конечно, поражались, глядя на наши босые ноги, украшенные гирляндочками цветов, на нас самих, громко возглашающих о единственном, что нам нужно, любви. Наши страсти разрывались между доктором Маркузе и Гёссе с одной стороны и Антониони, Дженис Джоплин и Энди Уорхолом с другой.
На разрисованных стенах стали тогда попадаться надписи мелом или даже краской: «Сило хорошо», «Спасибо, Сило». В некоторых журналах начали появляться статьи, посвященные этому феномену, рождающемуся в Латинской Америке
Мы жили тогда в квартире моей бабушки, делились друг с другом разными секретиками, смеялись. Мы были очень смешливыми! И вот однажды нам под дверь просунули маленький, тоненький прямоугольничек из картона размером не больше трети почтовой открытки. Мы даже увидели, как она появилась. Мы переглянулись, и я инстинктивно открыла дверь, думая застать врасплох таинственного почтальона или кого-то еще. Я опоздала этот незнакомец уже исчез. На открытке был изображен силуэт головы худого человек в очень контрастных чёрно-серых тонах и надпись: «Мои слова не для победителей, а для тех, кто несет в своем сердце поражение». Подпись: одно-единственное слово Сило.
Я вспоминаю чувства, которые охватили меня тогда. Ничего из того, что предлагала существующая социальная система, меня не устраивало. Меня сжигал огонь ожидания чего-то совершенно нового и необычного, лучшего мира. Мне хотелось найти нечто своё, особенное, что ответит на все новые жгучие вопросы о наркотиках, вооруженном терроризме, путешествии в Катманду, психоанализе и теологии освобождения
В те мятущиеся и радикальные шестидесятые, когда в теленовостях показывали первые шаги человека по Луне, некто, одетый в простую беловатую одежду, произносил первую речь у подножья горы Аконкагуа для нескольких сотен своих сторонников, собравшихся его послушать. Они не обращали внимания на пронизывающий ветер, снег и пулеметные гнезда жандармов аргентинского правительства президента Онгания[2].
Эту речь под названием «О лечении страданий» [3] Сило произнес 4 мая 1969 года. Тогда ее слушал и чилиец Антонио Карвальо, организатор первых групп поддержки в моем городе. Благодаря ему я и узнала о гуманистической философско-общественной концепции Сило, о его идее активного ненасилия. Так начался мой полный приключений путь личных и социальных изменений, по которому я иду уже несколько десятилетий, стремясь достигнуть и вершин сознания, и самых отдаленных мест нашей планеты.
БОЛЬШОЙ ПРЫЖОК
Одетый по-простецки, в джинсах и футболке, он стремительно вошел по одному из боковых коридоров в аудиторию факультета искусств Университета Чили «Реформа», что на улице Компания в центре Сантьяго. Несколько шагов к сцене. На ней только массивный стол, винтовой стул и традиционный уже стакан с водой.
Народу битком. Сидят на ступеньках, перилах, в проходах везде. Сило предстоит выступать здесь следующие четыре дня по три часа. Ему без конца будут задать вопросы и требовательно ждать от него исчерпывающих ответов.
Была середина октября 1972 года. Первое выступление Сило в Чили. «Трансцендентальная медитация» так называлась серия из четырех конференций, посвященная форме медитации: преодоление восприятия, образов, представлений и тенденций в структуре сознания. И это происходит на фоне растущей волны суеверий во всем мире, полного фетишизма и гипнотических экспериментов, невероятных предположений о самых фантастических медитациях. Перед Сило стояла задача: выделить основные отличия, ясно отделяющие его концепцию от всяческой наносной чепухи извне.
Я видела, что ступеньки, ведущие на сцену, заполнены людьми. Очевидно, что и тема выступления, и сам оратор всем были крайне интересны.
СМИ Сило и его доктрину явно не жаловали. Журналисты рассказывали о чем угодно: какие часы носит Сило, какой у него размер обуви, рост, вес. Обо всём, но только не о его идеях и достижениях в различных научных областях историологических исследованиях, социологических анализах, философско-психологических изысканиях. Не журналисты, а позор для профессии. Мало кто из них вообще знал основные тезисы программной речи Сило в Андах, произнесенной тремя годами ранее. Никто бы и не узнал о ней, если бы не стенограмма, которую передавали из рук в руки, перепечатывали, переписывали, пересылали из страны в страну Много кто говорил о Сило и его доктрине с явным пренебрежением и эдаким столичным снобизмом. Но вот только такое недоброжелательное отношение, присутствовавшее практически везде от газет и до появившегося только телевидения, дало эффект прямо противоположный. И тогда мы сидели в битком набитом зале среди людей, с нетерпением ожидающих выступления Сило.
Сило на мгновение остановился перед сценой, все подходы к которой были практически перекрыты сидящими, а потом просто одним махом запрыгнул на сцену.
Все распахнули рты от удивления. Воцарилась полная тишина, которую тут же прервали просто какие-то театральные аплодисменты. Я не знала, был ли перед нами акробат, но это был определенно талантливый человек с безупречными навыками гимнаста, человек поразительной смелости, способный одним движением раздвинуть человеческие возможности. Его потрясающий контроль над собственным телом ошеломил меня, а следом и его невероятный интеллект: формулировки и фразы большой смысловой точности, приправленные изрядной долей иронии и юмора. И всё это вкупе с прекрасным актерским даром. Объяснения, поучения, смелые логические выводы делали его рассказ доступным и понятным для всех
Тот прыжок, который в один миг показал всю его физическую мощь, так и остался для меня самым удачным символом цели учения Сило. Оказаться перед препятствием и без единого колебания подняться над ним; быстро оценить условия и найти способ обойти их, пусть и подвергая себя риску, но риску благородному и оправданному ради выполнения своей миссии. Потрясающее ощущение свободы, которое он дарил всем окружающим, для меня опять-таки ассоциируется с его же словами: «Видимо, и мир, и сознание, и всякая вещь в основах своих (независимо от частных случаев, отделяющий вещи от сознания и вещи между собой) в конечном итоге едины. Это всё равно, что сказать, что субстанция всей вселенной и разума, атома и галактик одна и та же. Иными словами, всё состоит из одной и той же субстанции, несмотря на разнообразие явлений, случайных характеристик, которые они приобретают в процессе эволюции».
Я вдруг почувствовала, что описываемая им субстанция проявляется в каждом его движении, передается через его слова нам и в корне преображает наши жизни. Я прочувствовала это там, в аудитории, и далеко за ее пределами, в каждом присутствующем и во всем сущем.
Этот худощавый высокий человек в джинсах заставил меня подумать, что вот так же и Ананда [4] когда-то чувствовал себя перед Буддой: стоять перед наставником и учителем эпохи и осознавать в глубине души всё это как приглашение воспользоваться возможностью стать его последователем. Научиться качественному скачку телом и душой на уровне, который Сило нам продемонстрировал. Невероятный кульбит. Было ли что-то более важное, захватывающее, чем это?
На следующий вечер, cразу же после второй конференции, цикл был отменен по приказу Компартии Чили, а именно по инициативе одного из членов Центрального комитета, который посчитал, что продолжение может вызвать беспорядки на месте проведения мероприятия. Эти действия мало отличались от реакции вооруженного корпуса жандармерии, угрожавшего во время той исторической встречи в Пунта-де-Вакас. Разве что тогда это делалось по приказу власти правых фашистов, а теперь реформистской бюрократии. В обоих случаях реакция была глупой и авторитарной.
Проводить оставшиеся конференции было невозможно. Деньги за аренду помещений вернули, и силоисты пожертвовали их Центральному комитету Компартии «в знак признания усилий во имя свободного изъявления идей». Контрреволюция тоже заявляла о себе, стараясь вставить палки в колеса и не понимая, что такое давление приводит к обратному эффекту.
РАСПРОСТРАНЕНИЕ ИДЕИ
Новое Гуманистическое движение сразу же подверглось массовым публичным нападкам со стороны как правого, так и левого правительств, обслуживающих их средств массовой информации, католической церкви и даже нашего семейного окружения. Последнее, конечно, особенно обидно и прискорбно.
Первым запретил и даже судил Сило аргентинский диктатор Хуан Карлос Онгания. Его самыми преданными последователями были Хосе Лопес Регата, ответственный за создание Аргентинского антикоммунистического альянса, банды ультраправых боевиков, и Рамон Х. Кампос, убежденный сторонник геноцида всех инакомыслящих. Это были тяжелые времена и для самой Аргентины, и для её народа. Но это была и прекрасная возможность для нас научиться работать и действовать в атмосфере постоянной враждебности, суметь устоять и закалиться в непрерывной борьбе.
В самом начале семидесятых не было практически ни одной чилийской газеты, которая бы не публиковала какую-нибудь враждебную клевету на Сило и на всех нас, распространяя под глупейшими заголовками самые невероятные и нелепые слухи о нём. Хваленной журналистской объективности не было и в помине. И без того дурная репутация местной прессы буквально с каждым днём опускалась всё ниже и ниже. Но что интересно, с ростом количества крикливых лживых газетных и журнальных заголовков начало увеличиваться и число спонтанно возникающих групп сторонников Марио Луиса Родригеса Кобоса (таково полное имя Сило, данное ему при рождении). Группы удивительным образом самоорганизовывались и росли. Они фактически творили тихую и незаметную тройную революцию: социальную, культурную и личностную.