откуда это у тебя, прелесть? ровным голосом спросил гончар, пойдем домой, я закончил дела.
знаешь, папа, этот камень упал с Луны, он точно волшебный, и этой ночью он должен засветиться. а еще, папа, ты должен меня разбудить, когда он начнет светиться, а то я все пропущу, ты же разбудишь меня, да? увлеченно щебетала малышка, крепко удерживая пальчиками камень.
конечно разбужу, милая, сразу, как начнет светиться, тихо проговорил гончар, посмотрев на счастливую дочь и угадывая в ней черты своей возлюбленной.
конечно, когда они легли вместе в кровать, он совсем не собирался будить малышку, ведь она, фантазерка, снова все выдумала. но все же, не желая разрушать наивные детские мечты, гончар кивнул на повторный вопрос девочки.
ночью он проснулся от внезапного яркого света. камень и вправду светился, а дочь рядом с ним уже не дышала.
и вдруг зарыдал со всей своей горечи славный гончар. из его окаменелого сердца будто вырвалась наружу мощным потоком вся злость, обида и несправедливость, которую он терпел, выплеснулась страшным цунами скорбь и любовь, так долго томившаяся внутри. поднял обессиленно глаза гончар и видит что-то совершенно удивительное: на месте сердца у дочери стоит светящийся ослепительно алым лунный камень, и потихоньку оживает она. вот заалел на щечках детский смешной румянец, вернулся цвет к пухлым губкам, заблестели светлые кудри. открыла девочка глаза цвета лазури.
папа, ты меня разбудил, да?
обнял гончар дочь, прижал к себе изо всех сил, и больше никогда-никогда не отпускал. ну а еще всегда верил даже в самые невероятные чудеса.
через время я все же наконец выбралась на улицу и со всей серьезностью признала поражение осени перед неумолимо наступавшей зимой. навстречу мне шел высоченный С с шапкой набекрень, и кажется, мне не показалось.
искрами в ранее пустых глазах.
Саш, может, в военно-космическую академию13 поступлю, в голосе гордость, а глаза почти горят.
и умрешь за то, что увидишь в космосе? отшучиваюсь я, внутри почти ликуя.
если понадобится, то умру, на минуту серьезно отвечает он, а теперь пойдем-ка напьемся в борщи, нас там один уважаемый человек ждет. тебя особенно.
сказка о доброй ведьме. бариста по имени александра
с окончанием оранжево-серой сырой петербургской осени в свои права наконец вступила влажно-блестящая и чуть сиреневая зима. она наступила на рассвете одним из ноябрьских тихих дней. я сидела напротив своего окна, доделывая макеты новых книг, завершая нелепые акварельные рисунки со слониками и попутно кидая третий кубик сахара в невозможно горький кофе, когда мой полусонный взгляд зацепился за необыкновенную картину на улице. тусклые лучи грязно-желтого солнца словно пронзали мокрый асфальт, светло-лавандовое зарево неба будто подсвечивалось изнутри розовой лампочкой, а отсыревшие от нескончаемых ливней скамейки беззвучно серебряной тончайшей простыней застилал снег.
наверное, вам не так трудно предугадать реакцию сумасбродной писательницы, впускающей к себе по ночам рыжих девушек, на столь удивительное зрелище. тихо взвизгнув от томительного восторга, я подорвалась на стуле, случайно задев рукой кружку с магическим напитком и тем самым вылив на наброски новых иллюстраций непоправимо огромное количество еще дымящегося кофе. однако, времени обращать внимание на столь досадную мелочь совершенно не оставалось, ведь рассвет собирался окончательно привести с собой за руку новый день с минуты на минуту, поэтому я вскочила и, сметая все на своем пути, помчалась к вешалке. спугнув мирно спящего кота, я накинула на теплую флисовую пижаму со звездами пальто, обвязала вокруг шеи шарф, всунула ноги в тапочки и пустилась бегом по крутой лестнице, по пути чуть не расшибив себе лоб.
не помня ничего и никого, я кружилась и кружилась под этим робким и еще стыдливым первым снежком, смеясь и ловя снежинки ртом, стараясь дотянуться руками до этого ласкового и совсем еще сонного солнца, так похожего на леденец от кашля, до лавандово-приторной глазури неба и тонких лучей небесной лампы.
от чар наивного детского восхищения меня беспардонно пробудила соседская Лидия Михайловна, пару раз выказав не очень-то вежливое желание, чтобы я наконец показала свои книги психиатру. а что? неплохая идея, знаете ли. а что им еще читать, пока санитары людей ремнями к кушеткам привязывают?
именно поэтому, когда Дарья, уже принаряженная в симпатичный темно-голубой шерстяной полушубок, снимает ботинки в пропитанной запахом сиропа с солодкой прихожей, я с ходу спрашиваю ее:
как думаешь, безумцы всех умней?
она на секунду застывает, будто припоминает что-то важное. вздыхает и совсем по-хозяйски проходит мимо меня, направляясь к уже полюбившемуся, кажется, ей креслу.
безумцы есть безумцы. сравнить их с обычными людьми невозможно.
сажусь напротив нее и снова подаю чашку горячего травяного чая, заваренного специально к ее приходу. постепенное дежавю.
тогда слушай.
в далекие-далекие времена, когда люди свято верили в богов, фей, нимф и колдунов, жила в глухой деревушке в самой дремучей глуби изумрудного леса одна ведьма. домик ее стоял на самой окраине этой деревушки, и люди, сказать честно, сторонились и его окон, и его хозяйку: выманивали с улицы непослушных детей, гуляющих допоздна, страшными историями о том, что ведьма по ночам забирает к себе в дом таких вот нерадивых мальчишек и девчонок и ест их потом на завтрак; по поселению часто ходили слухи, что все беды на деревню и ее жителей посылает именно молодая колдунья; что знает она самые страшные темные обряды и умеет проклинать весь род человека, и от этого проклятия никак потом не спастись.
на самом деле, все эти сплетни, просачивающиеся через дверные проемы и шаткие оконные рамы, были абсолютно нелепы и беспочвенны: юная ведунья держалась особняком от остальных поселенцев, но никогда никого не трогала, лишь изредка выходя на главную улицу деревушки, чтобы продать свои снадобья и лечебные отвары. прибыли это не приносило никакой, что вполне объяснимо: народ просто боялся, что по стеклянным колбам разлиты вовсе не травяные настои, а зелья страшной силы, а обереги заговорены не на удачу, а на смерть.