Свою бесчувственность я заметила гораздо раньше, чем выяснила, что никак не могу забеременеть. Еще на той стадии, когда предохранялась. Я надевала презерватив на член очередного кавалера в надежде испытать прежние чудесные ощущения, но всякий раз терпела фиаско. Хоть садись и пиши вслед за Прустом роман под названием «В поисках утраченного оргазма».
Чтобы вернуть былую женскую полноценность, я пыталась использовать любой шанс. Опытные люди легко догадаются, к чему это привело я постепенно, но довольно быстро утратила разборчивость. Когда возникал очередной мужик, бросавший на меня заинтересованные взгляды, я все реже отказывала, все легче «шла на контакт». А потом практически не сопротивлялась его поползновениям (разве что в первые минуты, и то для виду) и быстро соглашалась скрасить ему одинокий вечер. Всякий раз надежда на собственное удовлетворение оставалась тщетной, но она, как известно, умирает последней. И когда ко мне подкатывал очередной претендент, я и ему не отказывала.
Правда, мое коротенькое замужество на время положило конец романам на час или на вечер. Своему законному супругу я ни разу не изменила. Но после расставания с ним мои все менее разборчивые связи возобновились с новой силой. Весьма быстро по филфаку и сопредельным факультетам поползли слухи, что Марго легка на передок. Эти слухи достигали и моих ушей. От сознания того, как выгляжу в глазах своих знакомых, я испытывала адские муки, умирала от стыда, но «давала» чуть ли не первому встречному. И остановиться не могла.
Я не ограничивалась только своими ровесниками. Нередко в сети фригидной паучихи попадали взрослые, а то и пожилые, мужчины. Я быстро усвоила, что стоит мне зайти в модный ресторан и с независимым видом усесться за свободный столик, как тут же, ну, от силы через 5 минут, кто-то из завсегдатаев непременно подсядет и начнет флиртовать. «Что ж, думала я, зная наперед весь нехитрый сценарий. Если и сегодня ничего не почувствую, то хотя бы вкусно поужинаю». Словом, по внешнему рисунку поведения я ничем не отличалась от обыкновенной бляди. А то, что мучилась в глубине души, так Сонечка Мармеладова и Катюша Маслова тоже ведь мучились?
***
Вот в это время мне впервые приснился сон, который с тех пор преследует меня непрерывно. В нем я чувствую себя куклой, явно знававшей лучшие времена. Смутно помню, что когда-то меня любили, холили и лелеяли, расчесывали волосы, брали с собой в постель. Словом, кукла привыкла чувствовать себя этакой Барби. Но это все осталось в прошлом. А во сне меня грубо потрошит какой-то злой мальчишка. Себя я при этом, не вижу, зато чувствую, как вываливаются какие-то винтики, колесики, пружинки, куски поролона (или чем там еще набивают кукол?). Мальчишка продолжает потрошить меня. И заливается тоненьким гнусным смехом. Я всегда до мельчайших деталей вижу его лицо, его вечно мокрый и подтекающий нос. Но мой потрошитель не похож ни на кого из реальной жизни.
Потом рядом с ним внезапно оказывается другой и тоже злой мальчишка. Он помогает первому вытаскивать все, что еще осталось внутри меня. При этом ни боли, ни других ощущений у меня нет. Внутри я уже совсем полая, пустая. Единственное, что я еще могу это хлопать одним левым глазом с густыми ресницами (правый давно не открывается) и со скрежетом произносить слово «мама». Этот звук почему-то вызывает во мне беспредельный ужас. Оба мальчишки склоняются надо мной. Они продолжают смеяться и, отталкивая друг друга, нажимают на кнопочку, чтобы заставить меня вновь и вновь издавать этот скрежет.
Я понимаю, что если и эта кнопка сломается, они просто выбросят меня на помойку. Я страшно этого боюсь, потому что хотя и не вижу самой помойки, зато чувствую исходящую из нее вонь. И это так отвратительно, что я с огромным трудом выдавливаю из себя «Ма-ма ма-ма», лишь бы мальчишки окончательно не потеряли ко мне интерес. И всегда на этом месте просыпаюсь в холодном поту. В ушах у меня еще несколько секунд продолжает звучать этот издаваемый мною металлический скрежещущий звук, и я никогда не могу удержаться от того, чтобы проверить, открывается ли мой правый глаз? Премиленький сон, что и говорить.
Этот чуть ли не еженощный кошмар проник и в мою реальную жизнь. Я все чаще вижу себя как бы со стороны выпотрошенной и полой куклой, которую один злой мальчишка передает другому, а я механически повторяю вставленные в меня слова и стоны, позволяя им смеяться и даже издеваться над собой, лишь бы не надоесть им окончательно.
Этот чуть ли не еженощный кошмар проник и в мою реальную жизнь. Я все чаще вижу себя как бы со стороны выпотрошенной и полой куклой, которую один злой мальчишка передает другому, а я механически повторяю вставленные в меня слова и стоны, позволяя им смеяться и даже издеваться над собой, лишь бы не надоесть им окончательно.
Единственное отличие сна от яви состоит в том, что во сне на мне, кажется, все-таки что-то надето, какие-то лоскутки, а в реальности вереница склоняющихся надо мной злых (впрочем, иногда и добрых) самцов видит меня голой. Голой и полой, ха-ха. И еще в жизни я умею произносить не одно слово, а гораздо больше. Вот и вся разница.
На самом деле, когда я пишу, что все эти непотребства проделывала в погоне за утраченными сексуальными ощущениями, то кривлю душой. Да, какое-то время мною двигала надежда на обретение чувственности. Но вскоре я поняла, что главным мотивом, определявшим мое поведение, стало доходящее до судорог презрение к себе. И чем ниже я падала, чем большие унижения испытывала, тем сильнее презирала и ненавидела себя и свое тело.
Чем шире распространялись слухи о нимфоманке Марго среди моих бывших друзей и приятелей обоего пола, чем сильнее меня оскорбляли словами или делами мои чуть ли не ежевечерние кавалеры, тем нестерпимее мне хотелось вываляться в какой-то новой, уже заведомо несмываемой грязи. Лишь бы хоть на йоту усилить и еще сильней растравить и без того безграничное презрение к самой себе. И когда мне это удавалось, я начинала, как богомольцы «Отче наш», повторять строки, когда-то поразившие меня и запомнившиеся на всю жизнь: «Я не более чем животное, кем-то раненое в живот». Только я знала кем и когда ранена.
***
Я все чаще ловила насмешливые и презрительные взгляды своих «товарок». Так когда-то мы, чистые и высоконравственные девчонки, смотрели на Аньку Дронову. Но, повторяю, в смысле учебы я считалась подающей надежды студенткой.
Поэтому аспирантура мне не просто светила, а была, по сути, делом решенным. Но тут как раз случилось мое замужество. Только что окольцованная, я вдруг резко решила, что аспирантура не вариант. Мол, нельзя же до седых волос учиться? Пора и настоящей жизни хлебнуть. И я направила свои стопы в самую обычную московскую школу, где меня радостно приняли и направили для начала преподавать русский и литературу в 56 классах.
Мой научный руководитель и другие преподаватели с филфака охали и ужасались, клятвенно уверяя меня, что, мол, посиди там годик, а потом мы отыщем для тебя что-то более подходящее. Что-нибудь «по академической стезе». Честно говоря, эта стезя меня не больно-то прельщала.
Я была уверена, что сама пробью себе дорогу в чаемом мною направлении. Дело в том, что уже с третьего курса я начала пописывать статейки в гламурные журналы и интернет-издания. Оказалось, что у меня довольно бойкое перо. И мои лихие, а порой и скандальные тексты охотно печатали. Именно этого я и хотела стать модным журналистом. В крайнем случае, устроиться редактором в какой-то престижный журнал. Интервьюировать знаменитостей, посещать фуршеты.
Параллельно с текстами я закидывала эти журналы бесчисленными резюме. К моему изумлению никто не спешил зачислить меня в штат. Вот фрилансером пожалуйста! А потом настал кризис. Число журналов, равно как число сотрудников в них, сократилось вдвое. Да и зарплата тоже. В общем, в той же школе я застряла на три, нет, уже на четыре года, хотя почти сразу поняла, что учительство, увы, не является моим призванием. Но я забежала вперед
2. ДЕБЮТ ДАРОВИТОГО АВТОРА
Университет остался позади и началась взрослая жизнь. А вскоре в моей семье случилась трагедия, на несколько лет выбившая меня из колеи. И первым ее предвестником стало малозначительное, казалось, событие. Да и событием его трудно назвать. В каком-то журнале я наткнулась на отзыв о первой книге молодого, но явно перспективного автора. Она называлась «Учительница первая моя» и удостоилась прямо-таки восторженного отзыва.
Я, помнится, еще подивилась, ибо столь хвалебная рецензия, да еще на первую книгу по нынешним временам большая редкость. Как ни крути, но современный критик все ж таки не Белинский, да и писатель-дебютант едва ли Гоголь. На фамилию самого автора я тогда внимания не обратила.
Потом хвалебные рецензии стали множиться, а сама книжка оказалась в шорт-листе какой-то престижной премии. Тогда я и решила ее прочесть. В первом же книжном магазине, в который я заглянула, эта книжка имелась в наличии. Я взглянула на заднюю сторону обложки, чтобы узнать, как выглядит «даровитый автор» и чуть ее не уронила. С обложки на меня смотрел, приветливо улыбаясь, никто иной, как мой «дорогой учитель» Амбруаз Михайлович Дьяков. Я просто обомлела. Почти пять лет прошло, как он исчез из моей жизни. Я не сомневалась, что он где-то учительствует, по-прежнему пленяя умы и души таких же, как я когда-то, малолетних дурочек и, скорее всего, при случае растлевает их. Но он, оказывается, кое-что успел сделать и «для бессмертия», на отсутствие которого так горько сетовал в начале нашего с ним романа. Я колебалась, не бросить ли книжку обратно на полку? Я всегда была твердо уверена, что выбор книг для чтения порой мистическим образом влияет на судьбу читателя. И остаюсь при этом убеждении по сей день. Ах, если б я тогда прислушалась к своей интуиции, многое в моей жизни сложилось бы по-другому.