Не ори, Васёндра, слышу. Это. Вот подышим и пойдем. Книжки надо допереть, я их тут уже неделю ношу, отдуваясь, проговорил дед Лёша.
Повалившись набок, старик пыхтел и придвигал поближе к себе упирающиеся книжные стопки, перевязанные бечевкой.
Допрем. Они тебе зачем?
А зачем людям книжки? Это самое. Читать!
Ты их где зацепил?
Там. За железкой, в лесу. Там это. Слышь, пионерлагерь мой раньше там был. Прикинь, Васька, я в него пионером сопливым часто ездил, горнистом там был, счастьем радовался, а теперь вот пошел гулять по окрестностям и нашел его. Разваленный весь он теперь, заросший совсем. Сверху клуб, порушенный в хлам, а в подвале, прикинь, игрушек умотаться в упаковках и книжки упакованные, целые! Настоящая библиотека прямо вот рядами до потолка! В моё время хорошую книгу купить было трудно, а сегодня дорого, тоже не купишь. А читать я люблю. А газетки надоели. А теперь у меня своя собственная библиотека есть! Понимаешь? Хы! Прочитаю книжонки, какая не понравится продам, а какая покажется на полку почетную поставлю. Я же даже стеллажики им сколотил, полочки, красивенько у меня сейчас, уютно очень стало. Донесем, заценишь. Буду жить теперь и читать.
Прикольно, равнодушно поежился Василий. Понесли?
Холодно, да? Что ты без майки-то ходишь, бестолочь? погрозил дед Алёша мясистым пальцем в сторону васькиного лица и впервые взглянул на присевшего рядом съёжившегося собеседника. Оба! Кто тебя так? Мент опять?
Нет, не мент, малолетки на вокзале.
За что?
За футболку.
За что, за что?
За футболку череп на ней потому что
Отобрали?
Не-а. Сам выкинул. Да ладно
Что за жизнь вот у вас, всё дерётесь, дерётесь Наширяетесь, трахнетесь и дерётесь опять. На работу не ходите Как так?
У тебя она лучше, что ли? беззлобно возразил Василий.
Всяко лучше твоей!
Это чем это?
Так вот. У всякого мужика дело должно быть. Эт самое Хорошее, нужное дело. Я вот как пришел после школы на шлюз, потом в армию сходил, возвратился опять на рабочее место, так и отпахал на нём сорок лет. Всю жизнь, получается, делал одно важное дело. Пенсию за него насчитали приличную мне, а с работы не отпускают. Это. Как его? Скажи, и я скажу Потому что дело понимаю как надо. Вот. Квартиру мне дали хорошую. Тоже не всякому так быстро давали. Вот. Шлюз мне тоже как дом, всех я тут знаю и место у меня тут моё. Получается, есть у меня целых два дома, то здесь, то там ночую, а у тебя ни одного нет. Вот так. Ты не обижайся только, но оно же так получается
Я и не обижаюсь. Понесли?
Понесли.
Подниматься, однако, оба не торопились. Просто сидели на трубе, вытянув ноги, и молчали. Тихо разглядывали темноту. Хорошо молчали, неспешно, ненатужно, долго.
Из-за города, по натянутой к лесу идеально ровной нитке железнодорожного полотна выполз узенький поезд. Он тоже не торопился. Медлительной гусеницей нащупывал свой путь, подсвечивал его бледным лобовым фонарем, останавливался, будто оглядываясь назад, что-то там себе понимал, видимо принимая решение, и опять продолжал тихое движение вперед, кротко нарушая тишину редкими короткими гудками.
Эй ты, паровозик! Туту, туту монотонно бормотал Василий, почти не шевеля губами и не осознавая, что говорит вслух.
«Я же всё детство о тебе мечтал. Так тогда хотелось, чтоб и у меня был точно такой же, на батарейках, с разборными рельсами, с блестящими окошками, с большим прожектором на кабине локомотива. Туту, туту. А мамка говорила, что некуда нам это добро ставить и я уже большой для игрушек. А я, дурачок, решил тогда, что надо подождать, пока вырасту, пока стану настоящим машинистом и сам смогу купить себе самую классную железную дорогу. Только себе. Представлял, как буду ее собирать, играть в нее долго, и никому-никому не показывать. Сам буду большим, а сам буду играть. Туту, туту. Ну и вырос? Ну и что? Ну и не нужен ты мне»
Все эти смыслы Вася выражал одним-единственным звуком «туту».
А я очень люблю на паровозах ездить, шепотом отозвался Пресноголовцев, но за всю жизнь проехать получилось только два раза, в армию и обратно.
«Как это он догадался, о чем я думал? поразился Василий, лениво теребя перекрестье узловатого шпагата на книжной вязанке. Странный какой-то Пресный сегодня, не такой, как всегда. Очень уж нормальный. Не орет на меня, не поёт свои похабные частушки, не матерится, про водяру не спрашивает. Будто бы и не он это, а какой-то другой, добрый дедушка. Про работу и армию вдруг рассказал. Надо же, тоже служил. Книги тащит. Молчит хорошо. Что это с ним?»
А может, это со мной? Туту, туту уже вслух удивился парняга. И вдогонку домыслил: «Ни с кем я так об этом не думал и не говорил никогда».
Что с тобой? осторожно спросил дед.
Да Просто думаю.
Думай, думай. Да
Всю жизнь, до этой ночи, Васечка напоминал хорька. Такой же ладненький, естественный, пластичный, обаятельный, подвижный, милый. Такой же вонючий и гадливый. Типичный звереныш. Прелестный улыбчивый юноша с небольшими влажными глазами, совершенно стройным телом, хищным ртом и крохотным мозгом. Или что там у этих ханориков, шиншилл, песцов и соболей ютится в головах? Биологический микрочип управления движением, борьбой за пищу, стремлением к удовольствию и размножению? Более сложная программа синтеза инстинктов и рефлексов?
Пока он забирался прилаживать отвалившийся кусок фанеры в единственном окне над бывшей проходной, успел два раза громко пукнуть, и остро рассмеялся вместе с Пресным. Отрыгивание, чихание, бульканье в кишках, икота, как и все другие звуки человеческого естества, даже сексуальные девчачьи «охи-вздохи» вызывали у него оживленную веселость.
Жизнью и окружающими Василий пользовался легко, как африканский подросток автоматом Калашникова, нисколько не задумываясь, откуда что берется в мире. Брал у жизни не стесняясь, без трепета и удивления перед великими умами, все это придумавшими, без ненависти, но и без любви. Нередко просто крал, то есть, не брал, а воровал у жизни или грабил её, но делал это весело и только по необходимости. Он был смешлив и беззаботен.
Сейчас вот просто радовался тому, что нужен. Тому, что помогает. Тому, что ловко сделал то, чего дед Лёша сам бы никогда не смог.
От Васи часто пахло чем-то кислым. Да что уж там, воняло, прямо говоря. Ну ладно, попахивало время от времени или слегка несло. Почему-то так и не научился парень чистить зубы, умываться, ежедневно полоскаться в душе. Элементарно с детства не привык. Хоть и не видел смысла в «идиотских гигиенах», но не признавался в этом никому, даже имитировал их, когда рядом были люди. Входил в ванную комнату, открывал воду, намачивал в струе горячей воды зубную щетку, прыскал пальцами щепотку брызг себе в лицо и утирался полотенцем.
Так и жил. Примерно так когда-то он и муторную школу имитировал, и отвратительную помощь родокам по дому и в саду, и каждую непродолжительную тошнотворную работу.
Сейчас, сидя на козырьке стеклянно-алюминиевой входной группы, заделанной частыми фанерными заплатами, ожидая молоток и гвозди, Василий с удовольствием вычесывал пятерней перхоть из мохнатого стога русых волос, аккуратно счищал ногтями зубной налет, тщательно оттирал ладонями грязные сгустки чужой крови с худых запястий и содранных костяшек пальцев. Вот и вся гигиена. Чистился и улыбался. Он появился кстати, оказался нужен. Он оправдал свой одноразовый ночлег. На сегодня у него была дверь.
Это самое. На-ка, крикнул дед Лёша, забрасывая молоток на крышу. Это. Гвозди не нашел, ты старыми приколоти. Получится? И отошел подальше, чтобы лучше видеть, прикрыв глаза ладонью, как от солнца, хотя кругом давно и плотно уже расползлись кирпичные потёмки, тусклый желтый свет проклевывался только из-за окон.
Получится! А то. Я быстро, откликнулся Вася, улыбаясь во весь рот, и взялся ворочать непослушным фанерным листом.
Ты знаешь, на кого походишь? На драного котяру.
На кого?
Это. На котейку. Котик, котик, обормотик, ты зачем написал в ботик? Котик тихо прошипел: очень писать я хотел! Тра-та-та-та-та-та-та У мамы у моей, кота тоже Васькой зовут. Такой же шлёндра, как и ты. Неделями колобродит где-то, а потом наблудится, припрется и послушный такой, ободранный, ласковый, грязный.
У тебя что, есть мама?
Ну. Это. Я ее мамой зову, а так-то она мачеха. Девяносто два года ей. Но ничего, крепкая такая, сама себя обслуживает, и меня еще воспитывает. Ха! Я даже это, иногда ее боюсь, вдруг заругается.
Прикольно.
Ничего не прикольно. Это самое. Вот вдруг помрет, а как же дальше? Вообще не представляю, как без нее жить. Это. Жила бы дальше, вот и хорошо. И не болела бы, бубнил себе под нос Пресноголовцев, отлично понимая, что этих слезливых слов Василий не разберет. Говорил это только себе, и не хотел, чтоб кто-то это слышал.
Чо?
Ни чо! Слезай уже, помогайло. Нормально всё. Я тебе тут это, торжественно махнул Пресный облупленной с боков солдатской фляжкой. Кто охотку моет водкой, тот не трет ее вехоткой! Будешь?