Далеко еще до леса? спросил наконец Женя, обходя меня сбоку, чтобы сменить в роли ведущего.
По Волге столько, сколько прошли, или чуть больше, а потом через поселок еще идти надо.
Женя остановился, повернулся лицом ко мне:
Мы не дойдем, выбьемся из сил и замерзнем.
Да, согласился я, летом на речном трамвайчике мы с отцом быстро добирались, а пешком по снегу получается очень медленно, и устаешь.
Надо искать другой лес, поближе, резюмировал Женя.
Хороший лес есть около железнодорожной станции Просвет. Она недалеко от Рыбинска. Я видел из окна поезда там по обе стороны железной дороги сплошные елки растут.
Надо ехать в лес на поезде, чтобы выйти, чуть-чуть пройти и сразу шалаш для жилья строить, костер разводить.
Да, пойдем к нашему берегу. Я знаю, где тут летом пристань была, а недалеко от нее было кольцо автобусное. Сядем на автобус, доедем до вокзала.
Мы развернулись назад и минут через сорок в том месте, где летом была пристань «Свобода», замерзшие и чуть не падающие в снег от усталости, наконец, снова вышли на берег.
Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания прохожих, копья спрятали среди лежащих на берегу Волги бревен.
Пока добирались автобусом до железнодорожного вокзала, случилась другая напасть набившийся на Волге в валенки снег постепенно растаял, ноги отсырели, и от этой сырости по всему телу шел жуткий холод. Нужно было где-то найти место, чтобы разуться, просушить валенки, носки, согреть ноги. В холодных залах железнодорожного вокзала такого места не нашлось. Потоптавшись немного в очереди возле касс, все еще чувствовавшие усталость и дрожащие от холода, мы решили немного повременить с лесом.
Я предложил идти от вокзала во Дворец культуры. Там есть маленький боковой вход, откуда идет лестница в библиотечные залы. Дверь должна быть открыта, так как читальный зал работает очень долго. За дверью в тамбуре вся стена увешана отопительными батареями. Там всегда очень-очень тепло, можно прижаться к батареям, сверху положить мокрые носки. Заодно и перекусим бутербродами, а то уже кишки от голода сводит.
Собрав остатки сил, мы покинули здание вокзала и вновь окунулись в снежную круговерть. На улице было темно. Какая-то женщина остановила нас на полпути, принялась расспрашивать, почему мы еще не дома, не лежим в своих кроватках. Я разъяснил ей, что нам срочно надо в библиотеку. Какое-то время она упорно шла рядом с нами, потом отстала.
Дверь бокового входа действительно оказалась открытой, от батарей шло блаженное тепло. Мы моментально разулись, разложили носки и валенки по батареям, сняли пальто и, обняв широко раскинутыми руками ребра радиаторов, плотно приникли к ним своими промерзшими тельцами.
В таком виде где-то около полуночи и нашли нас там наши родители.
До дома мы ехали все вместе на такси. Ехали молча. На лестничной клетке я протянул Жене руку, чтобы попрощаться до завтра, он тоже было потянулся ко мне, но его мама с силой затолкала своего сына в открытую дверь их квартиры, и мне ничего другого не оставалось, как, понурив голову, следовать за своей мамой в свою квартиру.
Потом был «разбор полетов». Я рассказал родителям все про индейцев и о том, как тщательно мы готовились. Маму интересовало, думал ли я, каково будет им, родителям, жить, не зная, где их сын и что с ним случилось.
Я признался, что не думал.
Из-за стенки доносились громкие крики Жени, его родители беседовали с ним на других тонах.
Мама спросила, чувствую ли я свою вину.
Я сказал, что чувствую Женю жалко.
Ну что ж, вздохнула мама, это уже хорошо, но, может, еще что почувствуешь.
Она поставила посередине комнаты стул, велела мне сесть на него, сидеть, думать и не слезать до тех пор, пока не осознаю всю тяжесть совершенного мною.
Родители легли спать. Старшему брату Лене, порывавшемуся несколько раз вступиться за меня, не было дозволено общаться со мной. Я сидел молча в темной квартире и слушал доносившиеся из-за стенки всхлипы Жени.
Родителям тоже не спалось, они ворочались на кровати, шептались. Наконец мама сказала, чтобы я сходил в туалет, почистил зубы и ложился спать.
Больше мы с Женей не предпринимали попыток стать индейцами. Если до этого дня его родители ставили ему меня в пример за хорошую учебу и всячески поощряли наше общение, то после неудачной попытки стать индейцами, они долгое время вообще запрещали ему общаться со мной.
О дружбе с Мариной и Юрке-донованозе
В четвертом классе я подружился с самой красивой девочкой нашего класса и круглой отличницей Мариной Яковлевой. Кто из нас стал инициатором дружбы не помню. Но разве это так важно? По дороге из дома в школу я сначала заходил за ней, а потом мы вместе, взявшись за руки, шли до школьных ворот. Я часто бывал у Марины в гостях, мы вместе делали домашние задания, читали книги. Среди мальчиков нашего класса почему-то считалось зазорным дружить с девочками. Да и девочки к мальчикам не особо тяготели.
Не знаю, что девочки говорили Марине по поводу ее дружбы со мной, но среди мальчишек в школе меня стали дразнить женихом. Мне прозвище казалось обидным, я принципиально на него не откликался, но тем самым еще больше раззадоривал своих обидчиков.
Эй, жених, подойди сюда, разговор есть, на одной из перемен позвали меня к себе двое старшеклассников.
Я демонстративно прошагал мимо.
Ты че, не слышишь? раздалось вослед.
Я не обернулся.
Старшеклассники догнали меня. Один схватил за локоть и развернул к себе:
Ты глухой или старших не уважаешь?
Я не жених, у меня есть имя.
Удерживающий меня за локоть парень собрался было отвесить мне оплеуху, но его товарищ перехватил занесенную ладонь и несколько вычурно, с оттенком вины в голосе обратился ко мне:
Извини нас, парнишка, мы не знаем твоего имени. Назови его и не обижайся. Договорились?
Договорились, произнес я, польщенный столь уважительным к себе отношением со стороны старшего.
Я назвал свое имя, вежливый старшеклассник представился Юрой, а его напарник Санькой. Они тут же объяснили мне суть дела.
В их классе целую неделю вела уроки практикантка из пединститута. Уроки были очень интересными, и в знак благодарности сегодня, в пятницу, Юра принес из дома донованоз1, чтобы от имени всего класса подарить ей, но боится оплошать с подарком вдруг у нее уже есть?
Моя роль как человека уникального, способного общаться с дамами, заключалась в том, чтобы на следующей перемене подойти к девушке и поинтересоваться, есть ли у нее донованоз, а затем передать полученную информацию им.
А что такое донованоз? поинтересовался я.
Путаясь в словах, перебивая друг друга, ребята принялись сбивчиво что-то объяснять. Санька почему-то без конца отворачивался, сдерживая смех, Юра толкал его локтем в бок. Раздался звонок, и мы разбежались по своим классам.
На следующей перемене я подошел к дверям их класса как раз в тот момент, когда из них выходила практикантка.
Простите, обратился я к ней. У вас есть донованоз?
Она остановилась и удивленно посмотрела на меня:
А что это такое?
Не знаю, чистосердечно признался я. Мне мальчики из вашего класса объясняли, но я ничего не понял. Подумал, что вы и так знаете, вот и подошел.
Вот беда, и я не знаю, ответила она.
Мне стало неловко за свою неосведомленность. Как то все по-дурацки получилось: спрашиваю то, сам не зная что, да еще умный вид на себя напустил.
Вы постойте здесь, не уходите, взмолился я. Буквально пару минут. Спрошу у ребят, вернусь к вам и расскажу.
Она послушно встала в коридоре возле стены, а я бросился к выглядывающим из-за колонны моим новым знакомым. Но тут случилось нечто странное, вместо того, чтобы дождаться меня, Юра с Санькой стремглав бросились наутек.
Юра, постой! закричал я на всю школу. Покажи мне твой донованоз!
Наблюдавшие за этой сценой их одноклассники, услышав мой отчаянный вопль, зашлись от хохота.
Отчего, почему, я понял лишь спустя несколько недель, когда вместе с ребятами из нашего класса, тайком от девчонок и учителей рассматривал ходившую по рукам в школе богато иллюстрированную дореволюционного издания книгу с описаниями венерических болезней.
Наша с Мариной дружба продолжалась довольно долго, пока я не перешел учиться в другую школу. Правда, дружили мы без былой интенсивности: мне были неинтересны ни ее любимая кукла, ни плюшевые зверушки, а ее, в свою очередь, не восхищали ни мой самопал, ни складной ножичек, не говоря уже о самодельном самокате, вместо колес на котором были установлены шарикоподшипники, гремевшие при езде на всю улицу.
А за Юрой в школе с тех пор закрепилась кличка Донованоз, да так крепко прилипла, что по имени его никто из одноклассников и не называл.