Новость о колхозах и раскулачивании, так взбудоражила деревню, что сельский сход не прекращался несколько дней. Мнения высказывались различные, от не обдуманых уйти в леса, до мало-мальски приемлимых перерезать скотину, мясо, инвентарь, семена и всё что можно продать, и податься в города. Но все мнения отвергались, как не состоятельные. Уйти в леса, так толку что, с начала всё начинать? Да и в лес новая власть придёт, рано или поздно, не спрячешься. Перерезать скотину среди лета, для крестьян вообще понятие абсурдное. Хозяйская жилка крепко сидела в мужиках.
Но, на то и была деревня счастливой, что решение нашлось. Кто первый предложил, или это придумал коллективный разум, не известно. Наверное, это, хотя и невероятное, но единственно правильное решение на то время мужики придумали сообща. Они сами решили создать колхоз. Не дожидаясь ни каких уполномоченных, агитаторов, тем более раскулачивания, взяли и создали. Председателем был назначен Федька Ульянин, как самый пролетарский крестьянин.
Но без мелких непониманий и неприятия новшества, конечно, не обошлось. Например, бабка Анисья, мать Кулика, встала у ворот с топором:
Не подходи Михайло, голову отрублю, а скотину не отдам.
Мама, надо отдать, иначе отберут, а нас раскулачат, на Север сошлют.
Кто отберёт, это моя скотина, ни кому не отдам. Не понимала Анисья.
Михайло Кулик перед матерью на колени вставал, упрашивал, уговаривал не помогало. Через три дня, ночью скотину на общий двор всё-таки увёл. Бабка Анисья обиделась на всю жизнь. В колхозе не работала принципиально, сказавшись хворой. Только по дому занималась, да пряла-ткала.
Мишка многое в этих рассказах не понимал, как можно было вообще жить без колхозов? Для него колхозы были всегда, как без них. Поля колхозные, фермы тоже. Даже пруд за деревней, и тот колхозный. А на работу куда ходят? Понятно в колхоз, а потом получают зерно, солому, на трудодни и проценты. Не понятно, чего бабка Анисья в колхоз не хотела?
Только потом, по прошествии многих лет, всё встало на свои места, стало понятно, что же тогда произошло. Что тогда, на заре создания колхозов, деревенские мужики приняли правильное решение. Это до какой же степени оказался мудрым народ. Это как можно было придумать такое, разрушить, поломать многовековой уклад. Причём добровольно, самим. Невероятный ход. И этим ходом была спасена деревня, люди, жизни. Даже скот в какой-то мере сохранили. Просто всё было обобщено, коровы согнаны на одни дворы, лошади, овцы, козы на другие. Общее всё. Но и через много лет, в шестидесятых в деревне помнили свою скотину. Например, конь Чижик был Абрамовых, хотя колхозный, конечно. Но он был потомком, в третьем поколении, того коня, которого Абрамовы отвели на колхозный двор. Доярки знали своих коров, и в группу старались заполучить именно своих.
Кулик остался мельником при своей же бывшей мельнице и работал до старости, пока мельницы не убрали за ненадобностью.
В общем деревне в очередной раз повезло. Никого не раскулачили, не угнали. Федька Ульянин правил колхозом почти до самой войны, в сороковом произошло укрупнение, и деревня влилась в больший колхоз, на основе бригады. А от старых времён остались названия: «Яшкино поле, Куликовы луга, Бодров пруд, Васильев выгон, Ванькин сад».
5.
Наверное, всему определено своё время, время жизни. Деревням, как живому организму, это время тоже определено. Какие факторы влияют на продолжение времени жизни, да кто же его знает, но что-то есть. Приходит период угасания, а потом и полного прекращения цикла. Несмотря на многовековую историю, на длительный путь на определённом историческом отрезке, такое время пришло и для Мишкиной деревни. Он как раз и был свидетелем этого угасания, а потом и прекращения жизни до полного исчезновения.
Мишке посчастливилось видеть остатки, вернее осколки, того старого устоя, традиций. Ему посчастливилось видеть людей, и жить среди них, которые помнили уже позапрошлый век, которые рассказывали об этом так, как будто это было вчера. Это была их жизнь, для них это и было вчера. От этого их рассказы были живые и красочные, они делились своими воспоминаниями, сами с собой, им не надо было ничего объяснять друг другу, все и так понимали о чём речь.
Видимо, деревня не пережила коллективизацию. Именно с наступлением нового времени потерялся старый уклад жизни. Войны конечно имели свой отрицательный момент, деревня теряла трудоспособных мужиков. Но как не странно, людской ресурс пополнялся в полном объёме. Даже Великая Отечественная, когда не вернулось половина мужского населения, а вернувшиеся в большинстве были инвалиды, не убила деревню. Она выжила. Трудно, с напрягом, возможно из последних сил, но выжила деревня. И детей нарожала, и домов не убавилось, и хозяйства сохранились. А потом начался массовый отток молодёжи. Да такой массовый, что из деревни уехали все. Из послевоенных детей в деревне не остался никто, ни один человек. Деревня начала стремительно стареть. Последним ребёнком, да и то, случайным, рожденным в городе, был Мишка. На каникулы конечно детей собиралось много, к бабушкам-дедушкам, но постоянно проживающих молодых семей не было, детей конечно тоже.
Мишке посчастливилось видеть остатки, вернее осколки, того старого устоя, традиций. Ему посчастливилось видеть людей, и жить среди них, которые помнили уже позапрошлый век, которые рассказывали об этом так, как будто это было вчера. Это была их жизнь, для них это и было вчера. От этого их рассказы были живые и красочные, они делились своими воспоминаниями, сами с собой, им не надо было ничего объяснять друг другу, все и так понимали о чём речь.
Видимо, деревня не пережила коллективизацию. Именно с наступлением нового времени потерялся старый уклад жизни. Войны конечно имели свой отрицательный момент, деревня теряла трудоспособных мужиков. Но как не странно, людской ресурс пополнялся в полном объёме. Даже Великая Отечественная, когда не вернулось половина мужского населения, а вернувшиеся в большинстве были инвалиды, не убила деревню. Она выжила. Трудно, с напрягом, возможно из последних сил, но выжила деревня. И детей нарожала, и домов не убавилось, и хозяйства сохранились. А потом начался массовый отток молодёжи. Да такой массовый, что из деревни уехали все. Из послевоенных детей в деревне не остался никто, ни один человек. Деревня начала стремительно стареть. Последним ребёнком, да и то, случайным, рожденным в городе, был Мишка. На каникулы конечно детей собиралось много, к бабушкам-дедушкам, но постоянно проживающих молодых семей не было, детей конечно тоже.
Однажды, будучи уже школьником, работая на заготовке колхозного сена, был Мишка свидетелем и даже участником разговора на тему колхозов и деревни в частности. В то время ещё было принято работать, причём не зависимо от статуса и возраста. Работа находилась всем. Детям, в том числе и питерякам (как называли в деревне всех приехавших на каникулы или в отпуск с города, не зависимо с какого, питеряк и всё), пенсионерам, давно перешагнувшим пенсионный возраст. Конечно, палкой не гнали, но отказываться было не принято. Все понимали, горячая пора сенокоса. Ну и плюс какие-то деньги за работу платили. А главное, так называемые проценты. На каждый отработанный день, осенью или в конце года начислялся процент. Выдавался этот процент натурой: клевером, зерном, соломой. В общем, тем, что производил колхоз. Личные хозяйства были у всех, корма конечно ценились. На такие работы ходили все, бабушки отправляли своих внуков питеряков, и шли на посильную работу сами.
Мишке было лет десять-одиннадцать, таких как он направляли топтать сено в сараях. Закидывали сено в сарай старики пенсионеры, а дети растаскивали, укладывали, топтали, кувыркались. В общем, работа не трудная, но пыльная, зато потом с каким удовольствием купаться.
Сено к сараю подвозили на лошадях, старики помоложе. Телега ставилась у ворот, коня разворачивали на девяносто градусов к телеге, под телегу подлазил возчик, и напрягшись, спиной переворачивал воз, вместе с телегой. Затем конь трогал, телега вставала на место, ехали за новым возом. Вот так просто.
Дальше начиналась работа, сено кидали в сарай и укладывали. Между возами у бригады был перекур, иногда длинный, в зависимости от расстояния перевозки. Во время перекуров детско-пенсионная группа рассаживалась на траве и болтала. Старики, а на такую работу направляли кому лет уже за семьдесят, были ровесники века, а то и старше, и дети, юные пионеры, воспитанные на идеалах Павлика Морозова. Поэтому мнения были зачастую весьма противоположные. Пионеры, конечно, спорили по мере сил, отстаивали своё передовое мировоззрение, но со стариками очень-то не поспоришь, можно и навильником схлопотать, поперёк хребта.
Безрукий дед Митрий, который раньше был бригадиром, а после выхода на пенсию стал простым колхозником, работал как все пенсионеры на лёгких работах. С вилами управлялся мастерски, не смотря, что руки нет. А вот характер имел, весьма зловредный.
Например, когда сена много, возы едут один за другим, старики выпускали детей передохнуть, пыльно всё таки, жалели. Но если был дед Митрий, ни за что не выпустит, пока всё сено не закидают. К тому же любил позадирать питеряков. Мишке-то не доставалось, он вроде как деревенский, а питеряков задирал. Вот пристанет:
Вовка, кем будешь когда вырастешь? А машинистом, понятно. А ты Юрка кем? Моряком, тоже хорошо. А вот скажите мне моряки-лётчики, что вы будете жрать? Кто вам будет хлебушек растить, молоко доить, да мясо откармливать? В общем одно слово, зловредный дед.