Сижу в коконе пледа, поджав ноги и плотно обняв коленки. Дрожу, хотя солнышко поднялось, день прогревается, да и одета я почти по-зимнему. С закрытыми глазами думаю о выползках тихо-тихо. Да, я мыслю с разной громкостью. Так мне кажется. Обычно то, что я думаю шепотом, вслух не выговариваю ни перед кем. Кто вообще такой Яков? Недавно я готова была выложить тайное ему то есть почти что первому встречному
Если б я не зарылась в плед, начала бы говорить о выползках. Издали: с неопасного и общеизвестного. Мол, что за вопрос, почитай о выползках в газетах. Еще есть календари, где отмечены годы их активности. Известно, что им важна сырость, что первая гроза их время. Выползки, если верить в «общеизвестное» та еще формула бездоказательного обоснования! происходят не из нашего мира.
Храм называет выползков, следуя традиции древнейших текстов, «бесь околечная». По поводу беси всякий служитель имеет догматическое суждение: при ее создании не обошлось без нечистого, её проникновение в мир попущение божье. Наука именует выползков «инфинес», факт их существования подвергает сомнению, хотя за живого обещает солидную награду а любого свидетеля проникновения выползка в мир тянет на долгую беседу к врачам и дознавателям.
Газеты в выползках не сомневаются, расписывая в красках, багряных и черных, кошмарные их преступления. Нелюди воруют детей и погружают в отчаяние целые поселки: слабаки там вешаются, пока у прочих, кто покрепче, трескаются зеркала и молоко в погребах киснет Поскольку природа и возможности выползков непонятны, кое-кому они полезны. В прошлом году близ столицы, если верить «Губернскому вестнику», беси сгрызли двенадцать вёрст телеграфного кабеля. Вот уж прибыль была богобоязненным ремонтникам!..
В злобность выползков верят и темные селяне, и просвещённые горожане. Легко заподозрить жажду крови у полулюдей-получервей когтистых, зубастых, выглядящих на всех рисунках омерзительно-осклизлыми. Историй о коварстве и силе выползков год от года меньше не становится. Вот почему селяне, гонимые суеверным страхом, спешат проверить после весенних гроз глинистые склоны. И делаю это без всякого приказа властей. Служители храма не отстают, тоже ищут следы на траве и камнях. Ученые составляют карты свидетельств, чтобы уточнить закономерность появлений по времени дня, социальному климату в ближних селениях, удаленности от водоемов и так далее. Жандармы, и те принюхиваются к острому, особенному запаху «свежей могилы» то есть просто взрытой земли.
Когда мне было пять, вечерами я, как все дети, свистящим шепотом пересказывала приятельницам жуткие истории. В конце полагалось завизжать «выполз!», резко вытянуть руку и вцепиться кому-то в плечо, а лучше в шею. И тогда уж орать хором! Пошумев вволю, я легко засыпала, веря, что служители храма, тайная полиция, белые живы, бравые городовые все они неустанно спасают мир от погибели.
В шесть лет я утратила фальшивый покой. Где мы жили? Откуда ехали, сколько нас было, кто из взрослых держал меня за руку? Всё увязло в тумане забвения Уцелели лишь обрывки ощущений, звуков. Боль в ушах: мы шли от платформы, паровоз дал гудок, который длился и длился. Грязь на руках, на лице: жидкая и клейкая, летит комьями. Увернуться нельзя, я вжата в орущую, тугую толпу. «Хэ!» резкие выдохи в сердцевине толпы, когда мужики опускают с силой что-то тяжелое Кошмарный костяной хруст.
И вот отчетливое воспоминание: белая длинная лапа, вся в грязи и крови. Когти, темные со стальным блеском, пропахали борозды в земле, выбили искры из камня, располовинили его
За мгновение до того, как выползка прикончили, толпа отхлынула, раздалась и я увидела его голову, совсем человечью. Лицо было сплошь покрыто грязью, сквозь которую вдруг прорезались, распахнулись из-под век, глаза. Светлые и полные тьмы! Выползок посмотрел на меня. Взгляд был усталый, обреченный спокойный. Взгляд был колодец! Он постепенно, углублялся делался бездонным, полным смертной тьмы!
С тех пор взгляд выползка мой ночной кошмар.
Недавно я была готова выложить Якову даже это. Я бы не остановилась, начав говорить. Я бы сперва шептала, а после кричала в голос! Потому что день смурной, и хуже птицы мечутся над лесом Я видела такую же стаю, когда убили выползка. Видела, помню и никогда не смогу забыть! В миг смерти выползка с неба пала тень, я подняла голову и рухнула без сознания. Невозможно было перетерпеть, перемочь сводящее с ума зрелище хоровода черных птиц в сером киселе облаков.
С тех пор взгляд выползка мой ночной кошмар.
Недавно я была готова выложить Якову даже это. Я бы не остановилась, начав говорить. Я бы сперва шептала, а после кричала в голос! Потому что день смурной, и хуже птицы мечутся над лесом Я видела такую же стаю, когда убили выползка. Видела, помню и никогда не смогу забыть! В миг смерти выползка с неба пала тень, я подняла голову и рухнула без сознания. Невозможно было перетерпеть, перемочь сводящее с ума зрелище хоровода черных птиц в сером киселе облаков.
Корни моей душевной маеты они и поныне там, в незабвенном черном дне. Корни не сохнут с годами, а растут сперва тьма проникала лишь в сны, после стала затеняться дневная явь, а недавно добавились ощущения ветра, мороза на коже и как сегодня взгляда в спину. Взгляд давит, изливает тень, окутывает ею, как туманом.
Мне бы полагалось бояться тени панически но все несколько иначе. В основе не страх, а стыд. Тот день мою душу пронзил именно стыд. Его иглы были, как нити паутинки: незримые и вездесущие. Я бы так и сказала Якову: страх можно перемочь, а вот стыд нельзя. Его посильно затоптать вместе с совестью или удалить, исправив ошибку. Но эта ошибка толпы непоправима, увы Люди в тот день утратили всё человеческое. Толпа выла чудовищем, и я ощущала этот вой: я была плотно впрессована в массу людского безумия.
Выползок все это видел и понимал. Во взгляде не было ответной ненависти, только боль и досада. Бездушные беси, жаждущие крови, так не смотрят. И почему на меня? На меня одну Или я выдумала? Мне было шесть, разве могу я помнить? Спросить бы хоть у кого! Но я молчу тринадцать лет, чтобы не попасть на беседу к врачам, храмовым попечителям душ или еще к кому пострашнее. Ведь не просто так пишут в газетах о злодеяниях выползков. Кто станет искать их бесей, без оплаты, неустанно, если сам не напуган до полусмерти?
И вот что я спросила бы у Якова, он же умный: если выползков ищут все, кто настоящий заказчик поиска? Живые выползки ему нужны или мертвые?
Кгм барышня-а!
Я вздрогнула и вернулась в день сегодняшний. Голос Якова звучал странно: начал фразу энергично, а к концу распевно потянул «я-аа». По-северному, по-селянски. Что за причуда? Пришлось выкопаться из пледа, перебраться на переднюю скамью: со дна шарабана Якова не было видно.
Оказывается, пока я молча страдала, Снежок добрёл до поляны, был выпряжен и отпущен на выпас. А Яков напялил грибок войлочной серо-бурой шапки, добавил к этой сельской экзотике безрукавку того же бесцветия, источенную молью в художественное кружево. В маскарадном виде «налётчик» и мялся шагах в десяти от шарабана. Сопел, вытирал нос рукавом. Чемодан верным псом жался к ноге.
Что за балаган на выезде? взбодрилась я.
Ну, я эта в попутчики, значится, жалаю попроситьси-и, отвесив поклон, гундосо затянул Яков. Барышня-а, на работы я иду. А токмо ноги сбил, да и ручка у чемодана, извольте глянуть Беда у меня, барышня-а. Слезно молю, пособите. Звать можна-а, Яков уставился в зенит, словно мог прочесть там ответ. Шумно втянул носом, А-аа Яном. Человек я перехожий, тама потружусь, тута пригожусь. Вот так вота-а.
Знаешь что, Ян перехожий, позови-ка братца Якова, посоветовала я, невольно хихикнув. Он поумнее будет.
Дык вы с ним навроде в ссоре, барышня-а, скорбно вздохнул новоиспечённый селянин. Уж точно он был не налетчик, да и «пианину» в жизни не выдывал
Позови-позови, настояла я.
Войлочная шапка оказалась мигом убрана за спину. Злодей, бессердечно отпихнув верный чемодан, подкрался ближе, на его лице образовался прищур ушлого горожанина.
А чего-то среднего между Яковом и Яном в запасе нет? быстро уточнила я. От вашей двуликости голова кружится, мирные злодеи.
Я не хочу, чтобы ты молчала всю дорогу, затем высадила меня и подумала с облегчением, что наконец-то отделалась, нормальным тоном сказал пианист-налётчик. Облокотился на борт. Допустим, я чересчур легко схожусь с людями, и барышни, если они по-настоящему милые, полагают меня пронырой. Но я не так плох, хотя по мере сил использую людей. Вот честное слово Яна и зуб Якова в заклад: не со зла. Он украдкой глянул на зажатую в руке шапку. Поправочка: зуб с Яна. С меня только слово.
Прав Мергель. Вы развесистые фрукты, злиться стало невозможно.
Не надо на меня так слезно молчать, попросил Яков. Да, я не гость, не грузчик и не налетчик. Но пойми мою беду: даже если в какой-нибудь беседке обнаружится бесхозный рояль для кого мне сыграть? Другие барышни слушать не станут. А я неплохо играю, правда.