Как тебя зовут?
Митя молчал и улыбался. Я потрясла его за плечо:
Как тебя зовут?
Он взял палочку, лежащую в пыли, написал на обочине: «Митя».
А сказать не можешь?
Митя помотал головой нет.
Почему?
«Я глухонемой» написал Митя.
«Дина», написала я этой же палочкой.
Меня переполнял восторг любви, а страх только усиливал эмоции. Страшно было не за себя. За моих родителей. Они этого не примут и не переживут. Родители мои были люди очень пожилые. Я и Даня поздние дети. Наш старший брат Савелий был уже взрослым солидным женатым мужчиной. Зная характер папы и особенно мамы, я предполагала, во что выльется их знакомство с Митей. Но всё же храбро назначила ему свидание на завтра на одиннадцать часов. Мы встречались тайно год. Я училась на психолога. Митя на парикмахера. У него были золотые руки, а в руках ножницы, которые тоже обещали стать золотыми. Родители мои ни о чём не подозревали. С Митиными родителями я уже была знакома. Они самые обычные люди школьные учителя. Почему у них родился глухонемой ребёнок, не знали. Митю обожали. А заодно и меня, девушку, полюбившую их сына. Я начала учить язык глухонемых. Да мы и так отлично понимали друг друга. С полувзгляда!
Фамилия моих родителей была в городе слишком известна. Куда бы я не пришла, узнав мою фамилию, меня спрашивали: «Вы дочка Михаила Ильича?» «Да», обречённо отвечала я. Моей мечтой было поменять фамилию и начать независимую самостоятельную жизнь. Данька был в курсе моих любовных отношений, он меня как-то и выдал родителям. Не специально. Те обалдели глухонемой юноша? Ну и что, что он красив, как греческий бог. Ну и что, что у него нормальные родители. Это не имело значения. Имело значение только моё будущее, которое может разрушиться от союза с Митей. Поддерживал меня в этой истории только Савелий. Но против маминого напора и он не устоял. На семейном совете было решено перевести меня учиться в другой город. Это было сделано довольно быстро. Я стала жить у наших родственников в Екатеринбурге и продолжала учиться. Письма Мите я отправляла регулярно, но ответов не получала либо его письма перехватывали, либо он не писал. При расставании с родителями я пообещала выйти замуж за первого встречного. Даже если он будет простым сантехником. Это их не пугало. Лишь бы рядом со мной был нормальный и здоровый мужчина. Спустя три года я всё ещё была не замужем первый встречный не попадался. Тоска по Мите не отпускала. В родной город я попасть не могла, потому что на всё лето меня увозили к морю, где я и прожигала жизнь, убивала время. Вместе с Данькой, он был приставлен ко мне в качестве часового. Потом он поступил в военное училище, и наши пути разошлись ровно на восемь лет. Правда, отпуск иногда мы проводили вместе. И нам бывало очень весело, что страшно раздражала всех его жён и девушек и моих кавалеров.
Спустя четыре года после расставания с Митей появился в моей жизни первый встречный, то есть мужчина, которому я отдалась. Отдалась просто так. Сдуру. А он захотел жениться. Я посмотрела на него оценивающе и трезво: парень хоть куда. Высокий, красивый, умный заканчивал к тому времени институт иностранных языков. Его звали Дмитрий. Дима. Митей я не назвала его ни разу. На почве всех моих переживаний у меня открылся дар я начала рисовать иконы. Рисовала я их самозабвенно каждый вечер. Днём-то училась. Дима сказал, что надо сходить в церковь спросить могу ли я этим заниматься. Старичок священник благословил меня на писание икон, освятил принесённые доски. Большую часть икон я подарила церкви, в то время религия только начала проникать в народ, до этого веривший в коммунизм. Но когда я вышла замуж за Диму, то иконы писать перестала. Сейчас в моей комнате висят три самых первых работы. Я смотрю на них и удивляюсь неужели это моя рука вывела столь прекрасные лики? Если бы вдруг изменился мой образ жизни, я бы опять принялась за творчество.
Дима стал моим мужем, родители были довольны и его и мои. Данька тянул курсантскую лямку. Димины родители купили нам квартиру в ожидании внуков. Наш сын не заставил себя долго ждать. Он родился через полгода после свадьбы. Мы назвали его Дмитрием. Митей. Жизнь была весёлой и грустной одновременно. Весёлой потому, что я имела собственного маленького Митю, который не давал скучать. А грустной потому, что рядом со мной существовал не тот мужчина. Вся эта весёлая грусть длилась довольно долго. За это время я закончила ещё и факультет журналистики. И профессиональная карьера стала основной целью моей жизни. Семья держалась на плечах мужа. Дима всё это переносил стойко. А на меня всегда смотрел с опаской, не знал, чего ждать в следующую минуту жизни. Когда у него появилась возможность уехать работать за границу, он позвал меня с собой. Я отказалась. Потому что военная журналистика манила и засасывала. Появилось профессиональное тщеславие, требующее удовлетворения. Дима уехал в Данию, прихватив с собой Митю, а я подалась на Кавказ стала собкором одного из международных агентств. По сыну тосковала очень сильно года три. Хотя мы виделись каждое лето я ездила в Данию в отпуск. И однажды я поняла, что это мне плохо, это я страдаю, а не сын мой Митя. Он выглядел вполне счастливым, изучал языки, занимался живописью. У него было хорошее здоровье. Отец не стеснял его свободы. Я напротив, постоянно дёргала ребёнка, требовала отчёта о каждом шаге. Утомляла его своим присутствием. В один из моих приездов мы решили с Дмитрием развестись, потому что я честно призналась, что не любила его ни минуты. Он с трудом перенёс этот удар. Он-то любил меня. Любил нашего сына. А я оказалась предательницей. Всё дело было в том, что моё сердце могло вынести только одну любовь. Мы всё же решили встречаться, как прежде, заботиться о сыне, мечтой жизни которого было соединить своих непутёвых родителей.
Мите не хотелось возвращаться в Россию. Он как-то приехал на каникулы повидаться с дедушкой и бабушкой. А в то время была перестройка в стране, у нас на столе были одни макароны и картошка на постном масле, да пироги с нехитрыми начинками. Мите это не понравилось. Он испугался: «Мама, поедем к папе. Там каждый день на завтрак йогурт! Сок какой хочешь!». Я не стала объяснять мальчику, что это всё временные трудности. Он бы тогда этого не понял. Не поймёт он и сейчас нашего образа жизни. Стал совсем иностранцем. Что же делать. У него такой путь и такая судьба, которую подарила ему беспутая мать, не захотевшая полюбить его отца умного, сильного, теперь ещё и богатого.
Дорога всё не кончается.
Я есть хочу, объявляю я брату.
Начинается, стонет Даня, Я, например, весь день могу не есть.
Я тоже могу. Но разве это необходимо сегодня?
Дина, доедем до города, завернём в ресторан, пообедаем, обещает Алик.
Ты думаешь, там есть ресторан?
В любом зачуханном городишке есть ресторан. Иногда там даже прилично кормят.
Не скажи, Алик. В этих городишках сейчас в обычных столовых цены такие ого-го. А готовить не умеют.
Поэтому и будем искать ресторан.
Пока что нам надо искать нужный адрес. Вот и город на горизонте.
Городок поделён железной дорогой на две части. Самое плохое, когда надо развозить товар сначала в одну часть города, потом в другую. Но сегодня у нас все адреса по одну сторону от ЖД. Дело идёт быстро. Я замечаю приличное здание, обшитое белыми пластиковыми рейками с вывеской «Золушка».
Даня, давай в «Золушку» завернём.
Что-то мне название не нравится, Алик привередничает.
У них тут птицефабрика есть. Там должна быть хорошая столовая.
А обещали ресторан. И потом, я боюсь птичьего грппа.
Я вспомнил, у них в ресторане совсем не умеют готовить. Самое вкусное, что я там ел это были консервы шпроты в масле. А птичий грипп до нас ещё не добрался.
Смотрите, вот бабка с ведром идёт точно, пошла на птицефабрику, яйца покупать.
Мы обгоняем бабку в фиолетовом пальто и в валенках, и ведро у неё фиолетовое.
Вывеска у птицефабрики скромная. А яйца здешние в городских магазинах самые дорогие. Заходим внутрь. На дверях столовой объявление: «Обед для посторонних с 13 часов». Я смотрю на часы десять минут второго, как раз самое время пообедать посторонним. Но тётка в белом халате и тюрбане говорит: «Мы посторонних не кормим». «Но там у вас объявление обед для посторонних с 13 часов», говорю я. «Это старое объявление». «Тогда снимите его». «Некогда». Тётка в белом халате выскребает из огромной кастрюли тушёную капусту. Алик куда-то исчез. Вот когда нужно его обаяние, он отсутствует. Даня идёт к дверям и срывает объявление об обеде для посторонних. Тут в столовую входит Алик с хорошо причесанной женщиной. Она еще и хорошо одета, и от неё исходит запах дорогого парфюма. В столовой происходит суета, по которой я отлично понимаю, что Алик привёл сюда большого начальника. Для нас уже накрыт белой скатертью стол, поставлены стеклянные фужеры, ложки и вилки хорошей стали. Алик знакомит нас с директором фабрики Аллой Витальевной. Алла Витальевна смотрит на Алика с обожанием. Тётки в белых халатах суетятся. Мой брат хочет обратить внимание Аллы Витальевны на себя:
Я бы съел яичницу из пяти яиц, говорит он.
А я из двух, добавляю я, со сливочным маслом.
Алла Витальевна делает заказ. Нам приносят бутылку белого «Шардене», сок, салат из свежих помидор и огурцов. У Алика и Аллы Витальевны происходит какой-то интимный разговор. Они поднимают бокалы и пьют за что-то сугубо личное. Я существую сама по себе. Брату моему тоскливо, он лишён и выпивки и женщины. Обречённо наливает в фужер сок.
Обед вкусный, только скучный. Весело лишь Алику. Они с Аллой Витальевной уходят. Мы с Даней пытаемся расплатиться за еду, но у нас ничего не берут, лишь кланяются и приглашают заезжать ещё. В ожидании Алика мы выходим на улицу покурить. Я захожу в крошечный магазинчик при фабрике, покупаю несколько замороженных кур, решётку яиц. Всё гораздо дешевле, чем в городе. Даня кривится, когда видит меня с покупками, он всё берёт только в супермаркете, остальных магазинов не признает. А в этом его супермаркете перед новым годом продавали подмороженные свежие огурцы в целлофановой упаковке, давно увядший укроп и дряблый имбирь. Под шумок новогодних покупок они всё на прилавок выкладывают. А народ берёт не глядя. Я не обращаю внимания на его ворчание. Прежние времена приучили меня к экономии во всём. Тут появляется Алик с тремя пакетами. В них для нас подарки от Аллы Витальевны свежие яйца и только что забитые куры.