Только Пашка Коновалов заметил, что Иван начал приударять за Дашенькой, не выдержал и предложил померяться силами. Это было во время праздника в клубе и Даша всё видела, краем уха слышала, по губам поняла их разговор. Здесь, у сплавщиков и работников леса свои негласные законы ходили. За девку, если она двоим полюбилась, парни дрались, как лесные лоси в весеннюю пору, и слабый вынужден был отступить, не тая никакой обиды и злости на победителя (по законам природы жили в лесном краю). Даша догадывалась, что рано или поздно, сойдутся из-за неё Пашка и Иван. С Пашкой она дружила давно, но их дружба была детской, подростковой, что даже до поцелуев не доходило, с поцелуями в деревне тоже было строго. Как она догадывалась так и произошло, таковы неписанные законы лесного края, Пашка перестал ждать её в переулке за клубом, чтобы длинной окольной дорогой проводить до дома подруги в посёлке, как было раньше. Зато от «победившего» со дня на день родители встречали сватов.
Ей, семнадцатилетней девчонке, нравились оба юноши, и сама она не могла сказать твёрдо, кого же она любила больше, и к кому лежало сердце.
Пашка был строговат, и не очень-то разговорчив, зато хозяйственный, как все деревенские, работящий, дружбу водил не с кем попало из своих сверстников, и за его спиной всю жизнь можно было прожить припеваючи.
Иван же был полной противоположностью: весёлый, беззаботный, о завтрашнем не думал; и все у него были друзья-товарищи в посёлке, раскинутом по берегу речки Малой, притоке большой реки. Иван был общительный, компанейский, в каждом доме он был желанный гость и на гармони сыграть на праздник или день рождение, хотя своей избы он не имел и неизвестно будет ли иметь. Отец Дашеньки говорил про Ивана так: «С ним хорошо самогон пить да песни петь, а по правде слишком прост мужик, жилы в нём мужицкой стоящей нету, из трухлявой верёвки жилы его»
_____________
А в тот день, вспоминала Дашенька, в «схватке двух самцов» победил Иван. Пашка вернулся в клуб с мрачным видом и не подошел к ней, а стал с другими парнями в сторонке. Зато Иван под очередную музыку из магнитофона вывел её в круг танцплощадки с какой-то особой. Не свойственной ему прежде гордостью. И провожать Дашеньку пошёл Иван и говорил ласковые и нежные слова, называл зоренькой и шёл медленно, продлевая минуты приближающего расставания. Но не обнимался, как это позволял себе Пашка, и не пытался даже, он был «галантно-городского воспитания» и было это особенно приятно Дашеньке.
Много позже, через год почти после свадьбы, подвыпивший Иван рассказал ей о «драке», к слову как-то пришлось: «Особой-то драки между нами, можно сказать, и не было. Я ему, дураку, говорю: ну, что мы, Пашка, звери что ли? Да и Дашенька человек, а не самка, извини, лесная Давай, говорю, её спросим, кого она больше любит, а то, может, ни один из нас ей не по душе, зря мы тогда это самое Она и с другими парнями дружит, танцевала, я видел, пока тебя не было, в вальсе. А он мне: «бей», говорит. А мне смешно с чего вдруг я его бить буду? Я специально драться не приучен, не боксёр, а тут вроде бы надо, ни с того ни с сего, взять и ударить человека. Ну, смех да и только а он твердит: «бей!». И я говорю тогда: «бей сам, если на то пошло». И дальше «упрашивать» Пашку уже не надо было, очень злой был на меня из-за тебя. Кулаки у него, сама знаешь, покрепче моих, поувесистее, да и ростом он чуть повыше и в плечах пошире. Только не рассчитал он, что я-то поюрчей его, и от первого же удара ловко увернулся. Пашка от этого ещё больше обозлился, тараном на меня пошёл, и в глазах его такой, знаешь ли, нехороший огонёк загорелся взглядом испепелить готов
«Ах, ты, думаю, зараза, думаю, ведь тебе сейчас нож в руки дай или железку какую, убьёшь и сплюнешь только, легко». Страх был, скажу тебе, хотел уж, мысль была, «в кусты сигануть», да удержался. «Люди на войне за родину, за любовь к родине до смерти стояли, так почему, думаю, за свою любовь, за жизнь свою будущую не постоять!». И вот это самое соображение, что за любовь постоять надо, придало мне силы и уверенности.
Пока Пашка, значит, примерялся, соображал, как и куда меня покрепче садануть я ему снизу по скуле и врезал со всей силы. Он, видать, этого никак не ожидал, не устоял на ногах и рухнул. Ну, я не стал дожидаться, пока он поднимется и вспомнил приёмы самбо, которые видел в спорте, взял и закрутил ему руку за спину и сел на него. Пашка взвыл от боли вывернутой руки: «лежачего не бьют» кричит А я говорю, «я и не бью, говорю, я тебя землю жрать заставлю, чтобы ты, значит, больше на Дашеньку зенки не пялил» и так далее: не я тебя звал, не я первый начал
«Отпусти!» молит Пашка. И чувствую, нет в его голосе прежней злобы, по-хорошему просит. И взял с него слово, что он не будет больше приставать к тебе. И Пашка слово дал: «твоя взяла!» говорит, только и ты слово дай, что не скажешь никому, что меня с ног сбил одним ударом. А мне что! Хорошо, говорю, не скажу никому
Так рассказал Иван Даше о своём её «завоевании». Он не знал того, что Пашка слово своё не сдержал. Не раз и не два подстерегал он Дашеньку и до свадьбы её с Иваном, и после, просил, умолял, чуть не на колени становился, упрашивал её бросить Ивана. Однажды даже снасильничать пытался, только ничего у него не вышло, Дашенька была сильная, и верность мужу, по неписанному «лесному» закону знала и берегла.
______________
А потом, через годик после свадьбы, Иван задумал уехать и увёз Дашеньку к родителям в город. А жили они на окраине города, где в частном секторе был у них свой дом и огород в четыре сотки за высоким забором. Хоть это-то было привычно для Дашеньки деревенской.
Но жизнь на новом месте не удалась. В чужой семье чужие порядки. Поначалу, от упреков свёкра и свекрови Дашеньку защищал Иван. Но устроившись на новую работу, в большой гараж механиком-слесарем-авторемонтником он начал выпивать. А запои его длились всё дольше: то на два-три дня, а то на целую неделю: утром уходил с похмелья с «разбитой» головой, а вечером приходил, еле держась на ногах. Их брак разваливался на глазах. О какой интимной близости могла быть речь с пьяным-то, еле двигающимся мужиком. И вся любовь пропала куда-то
А последний штрих (который запомнился Даше, как разрушитель: «из-за картошки», так на всю жизнь запомнила она) была «чистка картофеля». Свекровь чистила тоненькую «шкурку», и заметила, что Дашенька срезает ножом кожуру с картошки толсто. И она со смехом упрекнула её в этом: мол, картошку и то чистить не умеешь! Даша пыталась объяснить: что в деревне держат скотину и картофельные очистки не выбрасывают в мусорное ведро, а варят на корм скотине и поэтому чистят толсто, чтобы скотине было что поесть, так привыкли все деревенские. А свекровь уже «понесло», и она, не перенося возражения, да ещё от девчонки-деревенщины, вспомнила и все остальные «грехи» Дашеньки. Началось: и мусор-то она не убирает или убирает плохо; и полы мочит сильно (Дашенька не жалела воды, у реки выросла); и не умеет в огороде ухаживать за грядками, рассаду свеклы пропалывая, выполотые пересаживали на новое место, а не выбрасывали «это тебе не колхозное поле, каждый росточек дорогой в городе и каждый метр земли дорог»
Этим всё и кончилось, слезами: Дашенька собрала быстренько чемодан и к вечеру к пяти часам, когда муж придёт с работы, готова была прощаться и уехать. А Иван пришёл пьяный и ещё принял сторону матери и тоже «обвинял» Дашеньку. Она, вся в слезах, выскочила с чемоданом и на автовокзал.
Так, вскоре, на развод бумага пришла от Ивана, свекровь, никак, подсуетилась. И развели их по-быстрому, тоже, наверное, стараниями свекрови, которая давно подобрала Ивану невесту новую, как узналось на суде. Эта девушка пришла на суд, Дашенька видела её в доме Ивана приходила она как хорошая знакомая, соседка, якобы. «Ах, вот в чём причина-то была» поняла она. Оказывается, они ещё со школы коротко знакомы, учились в одной школе с Иваном, в параллельных классах.
После этого и Дашенька решила: что же это она, друга детства Пашку бросила ради какого-то «экзотического» городского незнакомца, дура дурой! Она извинилась перед Пашей, и их дружба возобновилась и переросла в любовь. Они поженились осенью на праздник урожая. И на свадьбе деревенской гуляли чуть-ли не всем колхозом, были гости из соседних деревень, желая молодым счастья и радости.
_____________________
Теперь уже старость подкралась незаметно. И остались они вдвоем в своей лесной заимке. Рабочие приходили, как в городе, с восьми утра до пяти-шести вечера, даже летом. А лесником работать никто вообще не хотел.
Ужаснулась она на кого оставит лес её заботу?! Что после себя оставит, когда в землю сойдёт? Даже природой предназначенного материнского счастья она не испытала. Прожила жизнь навроде мужика: и охотилась и с браконьерами до рукоприкладства доходило, но с ней физически сильной справиться никто не мог. И муж в этом, Пашка, тоже, конечно, не виноват. Он выстудился, работая на сплаве ранней весной, в холодной воде всякий раз барахтался: с брёвен скользких, поди не упади: падали все. Они в больницу ездили даже когда ребёнка хотели, в город и анализы показали невозможность детей иметь! Тогда, по девической своей наивности, думала она, что судьба благоволит ей, избавляя от мучений, которые претерпевает женщина при рождении ребёнка. А теперь, кажется, и жизнь отдала бы, чтоб только испытать эти наверняка сладостные муки.