Когда в мою жизнь вошли Окуджава, Высоцкий, я поразилась соединению мелодики слова и музыкального звука, как немногим раньше слилась для меня проза Паустовского с музыкой Грига, Моцарта. Пробуя новый синтезированный продукт на слух, на совпадение с внутренним ритмом, обнаружила, что они управляют мной, я ими, а вместе мы управляем слушателем. Невероятная возможность, как при пении, передать страсть, боль, нежность, с помощью речи и музыки, увеличить «температуру» чувств, усилить остроту восприятия. Чтение стихов Лорки в сопровождении музыки Сеговии производили невероятное, гипнотическое действие даже на людей «глухих» к музыке и поэзии. Не столько смысл, сколько энергетический эффект действа, создавал необычайный душевный подъем, который многие запомнили на всю жизнь. Часто люди узнавали мой голос, услышанный при исполнении стихов Лорки, спустя много лет. Позже силу воздействия речевого магнетизма я наблюдала во время своих психотерапевтических сеансов, консультаций. Донести до человека главное с помощью мелодики слова, его энергетики самое действенное.
По-прежнему удивляюсь, отчего люди не лечат себя таким простым способом, как пение, музыка. Все плохое и хорошее можно пропеть. Ненужное уходит, лучшее прорастает. Тяжело на душе, запою протяжненько, из самого нутра: «Ой, ты степь широ-о-окая» или «Среди долины ровныя», глядишь, полегчало. Устала душой и телом, Моцарт вернет силы, наполнит, с ним всегда хорошо, как дома, у мамы. Застряла, не двигаюсь вперед, Бетховен. Задающие вопрос о любимой музыке, вынуждают признать мою «всеядность». Что делать, если я и рок, и рок-н-ролл, и хоровое пение, и много еще чего люблю. Музыка, как жизнь, разная, она и есть жизнь. Дар Божий!
Помню, танец с моим постаревшим дядей. Он вел, идеально чувствуя ритм. Глухие слышат всем телом, всем своим существом, всей душой. Там, где он сейчас внимает музыке сфер, душа идеальный орган слуха, надеюсь, что в следующей жизни Господь вернет ему земной слух.
2015 г.Рыбий глаз
Она мне сразу не понравилась. Я ей тоже. Хотя все время улыбалась мне и сюсюкала дура! В семье никому из пятерых взрослых в голову не приходило принимать единственного ребенка за недоразвитую куклу. В прайде растили будущую львицу. ОНА была лживой, искусственной, принаряженной деревенской девицей. Выделялись большие, голубые, водянистые, рыбьи глаза. Остальное ничего особенного. Квартирантка, одна из трех девочек, снимавших комнату в большом дедовском доме.
Как, чем она его взяла, моего молоденького, породисто-красивого, робкого, замкнутого, глухого дядю? Сначала дядька воспринимал «их», как и все домашние, целиком девушки-постоялицы. Она и не выделялась особо. Наверное, рискнула невинностью с сыном хозяина, а он, порядочный, в свою очередь, лишенный ею невинности, женился. Девушки за ним ухлестывали и до неё, значит, не единственный шанс. Сначала, в квартирантках, она играла роль бесхитростной простушки. Помалкивала, улыбалась деланно скромной улыбкой, только глазищи выдавали скрываемый темперамент. Как все в доме, никогда не повышала голоса, если дядя не услышал, старалась говорить, чтобы видел губы, прикасалась, окликая. Истеричный хохлацкий, заполошный, визгливый голос прорезался вскоре после свадьбы.
Я стала её главным, тайным врагом. Опасная, наблюдательная, любящая и любимая соперница. У меня не находилось взрослых оправдалок для неё: простая девочка из большой сельской семьи (шесть сестер и брат), ничего, что без профессии, зато работящая, выучится, главное, любит его, раз за глухого пошла. Я точно знала она его не любит, чувствовала, как все дети и животные. Ей нравилась роль хозяйки на их половине (в деревне на всю ораву две комнаты). «Рыба» подавляла в себе желание вышвырнуть «живой укор», чувствуя, что я единственный человек, из-за которого дядя готов был на любые жесткие поступки. Оставалось молча ревновать и ненавидеть.
Когда впервые раздался её истошный крик, мы с бабушкой решили что-то случилось. Дома кроме нас никого. Бабушке не добежать, метнулась я. Слов не разобрать, сплошной поток, выпученные рыбьи, невменяемые её глаза, растерянные дядины, испуганные мои. Поначалу скромная девушка оправдывалась он плохо слышит. Потом пошли обвинения от него слова не добьёшься, что ни говори, только улыбается. Дальше больше, что ни делает дурак, все он делает не так. С возрастом я поняла, почему он её нервировал, злил. В нелюбимом мужчине раздражает абсолютно все, что и как бы он ни делал. Поступки, голос, походка, короче, хоть яйца вызолоти и на пуанты поставь, все равно бесит. В детстве её нелюбовь интуитивно воспринималась, как направленное против родного человека зло. Вот она улыбается, говорит что-то сестре, спокойная, миловидная и вдруг меняется в лице, голос приобретает режущий металлический оттенок, становится громче, лицо словно залили гипсом, жесткая презрительная маска муж пришел.
Когда впервые раздался её истошный крик, мы с бабушкой решили что-то случилось. Дома кроме нас никого. Бабушке не добежать, метнулась я. Слов не разобрать, сплошной поток, выпученные рыбьи, невменяемые её глаза, растерянные дядины, испуганные мои. Поначалу скромная девушка оправдывалась он плохо слышит. Потом пошли обвинения от него слова не добьёшься, что ни говори, только улыбается. Дальше больше, что ни делает дурак, все он делает не так. С возрастом я поняла, почему он её нервировал, злил. В нелюбимом мужчине раздражает абсолютно все, что и как бы он ни делал. Поступки, голос, походка, короче, хоть яйца вызолоти и на пуанты поставь, все равно бесит. В детстве её нелюбовь интуитивно воспринималась, как направленное против родного человека зло. Вот она улыбается, говорит что-то сестре, спокойная, миловидная и вдруг меняется в лице, голос приобретает режущий металлический оттенок, становится громче, лицо словно залили гипсом, жесткая презрительная маска муж пришел.
Он стал выпивать. Понемножку, больше, сильно, снова меньше. Но голос никогда не повышал, даже пьяным. В основном молчал, как отец. Спокойная ровность бесила жену хуже любых пререканий. Однажды дооралась до нервного тика, а потом один глаз безобразно выпучился, как у дохлой рыбы что-то случилось с лицевым нервом. Прошло, но не впрок. Старалась задушить любую радость, каждую улыбку на дядином лице. Вот мы сидим во дворе их дома, на поваленном дереве и возбужденно ждем теткиного возвращения. У нас лица людей, приготовивших сюрприз. Она просекла все от ворот, скорчила недовольную мину. Взахлеб рассказываю, как нашли под нашим деревом огромною семью шампиньонов, уже нажарили с картошкой (её любимое блюдо), завернули сковороду в одеяло, чтобы не остыла.
Сыта я, у мамы ела. Лучше бы перепилил дерево на дрова для бани, выговорила она чётко, чтобы муж прочитал по губам. И ушла удовлетворенная в дом.
Там же грибница, под деревом, растерянно, жалко говорю ей вслед.
Дерево дядя распилил в тот же день.
Вот он показывает мне новорожденного теленочка, специально отвез в деревенский коровник. Малыш нежно трогает губами мою руку. Опускаю её в ведро с молоком, коровёнок сует туда кудрявую, лобастую голову, удивительно быстро выпивает все до дна, облизывает мою ладошку. Язык неожиданно жесткий и шершавый. Щекотно и страшновато. Дядя смеется вместе со мной, показывает подошедшей тетке звездочку на лбу теленка. Она улыбнулась, но заметив радость в мужниных глазах, поджала губы: «Ничего особенного! Пятно, как пятно». И так много лет.
Все же однажды она его достала. Я пришла к ним в гости, в новый, выстроенный дядей дом, и с порога наткнулась на жалобную тираду:
Вот, полюбуйся, что твой любимый дядечка устроил! Ты всегда на его стороне. Конечно, кто я вам чужая, а он всегда хороший.
Посмотреть было на что. Дверь на другую половину дома заколочена гвоздями с огромными шляпками, да еще крест накрест двумя толстенными досками.
Отделился от меня. Бзик у ненормального. Вчера разговаривали, он ни с того ни с сего, соскочил и давай дверь заколачивать. Велел тут жить и на его половину ни ногой.
А как же он входит в дом, там ведь нет второго выхода?
Через окно твой сумасшедший дядечка ходит.
Да, за столько лет ты все же его достала!..
А-а-а, я так и знала!..
Дальнейший монолог бедной украинской девушки ясен, в переводе не нуждается.
Двух детей родили они. Мальчика, копию дяди и девочку копию тети. Но характер у обоих детей вышел отцовский. Душевная уравновешенность, чуткость, внешнее спокойствие, одаренность в разных ремеслах, жизнерадостность, доброта, исключительная порядочность, интеллигентность. На мою вахту защитницы позже заступила его дочь. Именно она, став взрослой, замужней женщиной, решительно собрала отцовские вещи после очередной материнской истерики и перевезла его к себе.
Он привык работать, обеспечивать, мастерить, строить. В новой перестроечной жизни, даже в своем возрасте хотел чего-то добиться, не быть дочери обузой. Снял в аренду какие-то помещения, ремонтировал, оборудовал вместе с сыном. В тот день остался ночевать на объекте. Беда подкралась, как тать в ночи, окружила огненным кольцом, заперла плотно окна и двери между ним и жизнью, как он когда-то закрыл дверь между собой и нелюбовью Бог спас его сына, случайно не оставшегося с отцом в ту ночь, сероглазого, широкоплечего, высокого, молчаливого мужчину, женатого по большой любви на не любившей его женщине.