Марта вскочила, развела в воде нужную таблетку, с трудом напоила больного, укутала пледом поверх простыни. С минуту смотрела, как он спит, потом спохватилась, пошла в коридор, где на полу всё ещё валялось мокрое пальто. Жалко, пропадёт. Кашемир ткань капризная.
Марта стянула деньрожденные тряпки, смыла косметику. Рыжие волосы, завитые к празднику, распрямились от снега и ветра, внешние уголки больших серых глаз прочертились лучиками морщинок, а вот губы ещё хороши сочные, яркие без помады. И всё же Михаил прав. Ну год ещё, два всё равно придётся перейти в другую категорию, играть другие роли вечно молодой не останешься. Она вздохнула, накинула халатик на голое тело и принялась за работу.
Вскоре вычищенное пальто с тщательно расправленными воротником, рукавами сушилось на вешалке. Марта вытащила из кармана размокшую пачку сигарет, странно ни бумажника с документами, ни ключей. Разбитый дорогой мобильник оказался в кармане джинсов, там же скомканные деньги пятитысячные вперемешку с долларами. Новый телефон придётся покупать вошла Марта в роль ворчливой экономной жены, бросила одежду в стиралку, подтёрла пол в коридоре и только после этого заглянула в комнату.
Температура у «мужа» не снизилась ладонь снова обожгло. Мужчина сбросил и плед, и простыню, его било в ознобе. Плохо. Не пневмония ли? Марта присела на диван, наклонилась, прижала ухо к его груди. Хрипов не слышно, что ж с ним такое?
И не скоро, Августин, Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин, все пройдет, все
Она не сразу поняла, что её обнимают так, что не вырваться, да и не хотелось почему-то вырываться. Марта подтянула ноги, легла рядом, повернулась, чтобы видеть его лицо. Где-то она читала, что можно вот так своим телом снять озноб, забрать боль.
Крыжовниковый взгляд серьёзен, брови сошлись в беспокойном недоумении, между ними пролегла глубокая складка, парень смотрел так, словно старался свести воедино, в знакомую картину, чужую квартиру, диван, наряженную ёлку в углу, собственную обнажённость. Он зашептал что-то, но голос сорвался в хрип.
Марта догадалась, неловко повернулась в его руках:
Тише, молчи. Ты болен, но ты дома, всё хорошо.
Халатик некстати распахнулся. Парень закрыл глаза, как будто перестал бороться с непониманием, и кошмарный сон отступил, прогнанный ласковым нежным голосом. Губы изогнулись в счастливой улыбке, он прижал её крепче, уткнулся в изгиб шеи, и Марта почувствовала, что температура ничему не помеха.
«Ну ты даёшь, мать!» сказала себе самой Марта, прежде чем погрузиться в удовольствие, противоречащее всем нормам приличия. И наслаждение.
Да какое наслаждение! Не то, ожидаемое нормированное, короткое, а воздающее, возвышенное, мгновенно освободившее от внешних обстоятельств, обязательств, привычных привязанностей и действий. Когда естественное желание, подавленное чем-то или управляемое кем-то, вспыхнуло по собственной воле, вернуло Марте ощущение себя, и ничего нет на свете нормальнее.
Конечно, обо всём этом Марта подумала позже.
Они очнулись одновременно. К неожиданному любовнику вернулась беспокойство, но теперь другого рода, словно он чего-то боялся.
«Н-не уходи», попытался сказать парень, приподнялся на локте, чёрные волосы закрыли лоб.
Марта снова не расслышала угадала, остановила:
Не надо. У тебя горло болит. При такой ангине просто так температуру не собьёшь, да и отек нужно снять. Она вскочила с дивана, понеслась по комнате, полы халата захлопали крыльями, ноги не касались паркета. Пить хочешь?
Он кивнул.
Лежи, не вставай. Марта на лету оделась, вытащила из шкафа чёрное пальто второе из трёх с целыми пуговицами. Я в аптеку сбегаю, здесь на углу есть ночная. Я быстро. А ты лежи!
Марта обернулась, увидела в его восторженным взгляде себя вот такой птицей лёгкой, свободной, счастливой. Это в сердце, а в голове вихрились пузырьки новогоднего шампанского, которое Марта терпеть не могла, пьянили.
В тёмноте парадной пришло отрезвление. «Ничего себе приключение, подумала Марта, пожала плечами: Ну и к чёрту. Пусть».
Она натянула перчатки, полетела вниз, нарушая ночную тишину цоканьем каблучков. Одна за другой вспыхивали лампочки с датчиками движения. В тусклом свете промелькнула тень.
Крыса! взвизгнула Марта. В старом доме чего только не водилось. По горячей ещё спине побежали цепкие холодные лапки страха. Она метнулась к входной двери, нашарила кнопку и на секунду ослепла, вывалившись в белый от снега мир.
В колодце двора кружились снежные хлопья, заливая всё молочным светом. Ни одно окошко не горело, только далеко, у самого выхода на проспект скрипел на ветру фонарь с толстой свечой внутри. Откуда он здесь?
Марта огляделась: это был не её город, вообще не Петербург.
Высотки потеряли этажи, на крышах появились остроконечные башенки с окнами розетками. Другие окна в резных рамах вытянулись, будто язычками пламени, в узоры забился снег, некоторые же, наоборот, сплющились у самой земли.
Вместо железной домофонной двери парадной была теперь утонувшая в стрельчатой арке деревянная, с массивной ручкой-кольцом. Из-под двери несло почему-то кровью и нужником. Во дворике на месте контейнеров стояла перекошенная телега с огромными колёсами, чернели в снегу кучи какого-то хлама.
Дежавю! Давным-давно Марта ездила в Вену, сейчас Вена пришла сама, но не современная, средневековая, догадалась она, почему-то не удивляясь переменам.
Свеча в фонаре у выхода трепетала от ветра, но не гасла. Марта пересекла двор и вышла на проспект. Да не на проспект. Это же Грабен, подсказала память, улица, больше похожая на вытянутую площадь. Вот и в центре знакомая колонна, только не та, богато украшенная ангелами, которую когда-то видела Марта, а деревянная и, кажется, ещё недостроенная. Какой же сейчас год и век?
Марта охнула, прижала ладони к пылающим щекам. Это же чумная колонна, значит кого она нашла? Человека, заражённого бубонной чумой? Певца Августина, пьянчугу, который чудом выжил? Откуда-то она знала, что ее найденыш именно отсюда из средневековой Вены, а не из Петербурга двадцать первого века. Но ведь у него ангина, а не чума, а вдруг
Вынырнули из-за угла дроги, заскользили по снегу мимо неё.
Приблуда шляется по ночам просипел голос возницы. Резко пахнуло пряными травами.
Марта слышала чужой язык, но понимала его, смотрела завороженно на лицо в маске с огромным клювом, на свисающие с настила, синие в ночи руки и ноги, на головы с растрёпанными волосами в сосульках, с искажёнными до нечеловечности чертами. Очнулась только тогда, когда возница и его страшный мёртвый груз скрылись за поворотом.
Как же это? Чума! Смерть
Она опомнилась, обогнула площадь, нашла то место, где в Петербурге была ночная аптека.
В незамысловатом витраже окна приземистого дома светился огонёк. Здесь не спали! Здесь она найдёт нужное лекарство, в каком бы веке всё ни происходило! Рядом трактир поняла Марта по кованой решетке над дверью, изображающей толстяка с кружкой. Оттуда слышались крики и всхлипы пополам со смехом.
Доктор, видимо, только что пришёл от больного. Он всё ещё был в длинном тёмном одеянии с фартуком поверх в жёлтых пятнах, забрызганном кровью. На голове шляпа с широкими полями, на груди на серебряной цепочке болтался медальон-шкатулка от которого, как и от «клюва» возницы, исходил острый запах травы. Поммандер откуда-то Марта знала, как медальон называется. Точно врач!
Не носишь маску? Смелая девочка, проворчал доктор, да толку с неё, ничего уже нам не поможет, я вот сегодня двадцати двум глаза закрыл, и такие, как ты, среди них тоже были молодые, красивые он медленно стянул перчатки, и молитвы не помогают. Зачем пришла?! каркнул сердито, насупив седые брови.
Мне мне лекарство нужно. Не чума, у мужа температура, но это не чума, пролепетала Марта.
Как же, не чума, под глазами чёрные пятна есть? Кашель с кровью?
Нет!
Ну так будут, и не надейся, буркнул доктор. Муж, говоришь? Он оглядел её с ног до головы, покачал головой.
Мне бы лекарства, повторила Марта. Голос дрожал, из глаз вот-вот готовы были пролиться слёзы. Но мне заплатить нечем. Вот! Она сняла золотые серёжки с маленькими бриллиантами, давным-давно, в другой жизни, подаренные Мишелем. Возьмёте?
Что я тебе могу дать, девочка? Разве что он снял с полки пузатый флакончик синего стекла, сунул в руки, иди с богом и молись, дочка.
Марта вышла под снег, который всё не унимался, напротив, сыпал сильнее, заволакивая ночь молочной пеленой.
У двери трактира копошились трое пьянчуг, двое поднимали совершенно не стоящего на ногах приятеля.
О, красотка, обернулся один из них. Пойдём с нами, шлюха!
Второй тоже уставился на Марту, растянул мокрые губы в ухмылке, между щербатыми зубами как будто скользнул ветер:
Не пожалеешь, рыжая, полный карман монет. Нынче ничего не жалко! он сделал шаг, поскользнулся и упал.