Наконец-то, с подсобной комнатой покончено, и Лиза отдохнув немного, приступила к развешиванию обнаруженных картин, готовых обратить на себя внимание.
Ей пришлось бороться с нарастающим нытьём в теле, вдобавок в горле пересохло, но она твердо для себя решила, что пока не закончит не станет давать себе поблажку.
Всё, последняя картина тоже гордо висит на белой стене. На ней было нарисовано нечто инфернальное: длинноволосая блондинка в белом длинном платье убегает по крышам от стаи летучих мышей, парящихся в красном небе. Относительно правильно нарисованное лицо выражало испуг. Волосы развевались по ветру, а руки прижимались к груди. Глаза мышей кровожадно светились пламенным светом, направленного на девушку.
Затем Лиза посмотрела на наручные часы со старомодным циферблатом со стрелками и цифрами. Без двадцати одиннадцать. Неужели вся работа заняла у неё почти пять часов? Слишком много драгоценного времени ушло непонятно куда, когда как дома Симон ждёт её. Каждая минута сочтена, а она поддаётся ненужным размышлениям и воспоминаниям.
Симона она застала сладко спящим. Он лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Лиза бесшумно прошла в ванную комнату, где переоделась в пижаму и умылась. Спать ей не особо хотелось, потому что ей овладел мандраж перед завтрашним днём.
К её огромному удивлению, выставка прошла гладко. Народу было предостаточно, поскольку на дворе стояла суббота.
Появились даже желающие приобрести несколько картин. Кто-то спросил, чьей кисти эти работы, на что Лиза замешкалась. Симон, давая поручение, не сказал о том, какому автору они принадлежат. Она знала, что следовало под картинами указывать название и имя художника. Ей хотелось себя отругать за допущенный промах. Как можно было так напортачить уже на первом пункте?
Я могу уточнить по телефону, подождите.
Артур Пинелли. Ответил Симон. Девушка не могла понять по его тону реакции на новость об успешно проведённой выставке. Настолько он быстро и сухо разговаривал, показывая нежелание висеть на телефоне.
Информации о некоем Пинелли в интернете не находилось. А Симон отказывался раскрывать личность автора, отвечая тем, что тот выразил желание остаться анонимом.
Тем не менее общество из ценителей живописи было серьёзно взбудоражено появлением работ неизвестного художника. Пусть это проявлялось больше в тщательном изучении во время визитов в галерею. Однако народу иногда набивалось слишком много, из-за чего многие едва ли могли посмотреть картины. Лизу радовал этот ажиотаж, да и глаза Симона выдавали хорошо скрывающуюся радость.
Удачно избавившись от груза из картин, Симон обратил внимание Лизы на свою скромную коллекцию из книг и пластинок. Девушку несколько опечалило, что Симон решил избавиться от них, хоть тому было суждено случиться. Ведь не раз ей доводилось убеждаться в том, что они ему дороги. Слышать от него многочасовые лекции о прочитанном стало одной из её слабостей. Именно благодаря ему она прекрасно знала о содержании многих классических произведений, даже не ни разу не прочитав ни страницы. А пластинки Лиза и так слушала, и столь неактуальные песни особенно трогали за душу.
Лиза, не витай в облаках! нетерпеливо проворчал Симон с пластинкой «Странный случай в космосе13» в руках, когда заметил, что та не слушает его. Я хочу знать точно, что пластинки будут в надёжных руках.
С таких же успехом он мог бы желать видеть воочию мамонта.
Лизе, конечно, хотелось забрать всё себе, но многое из этого не грело ей душу. Но всё же прихватила с тобой десяток книг, написанных в начале двадцатого века и пару пластинок с песнями из того же столетия, не понимая, зачем они ей нужны. Они не имели для неё особого значения без Симона. Да и проигрыватель она не рискнула бы взять; от него веяло прошлым.
Симон мог бы обидеться, что Лиза не проявляет никакого воодушевления. Однако ему было ясно, что любительница сомнительных концертов, не станет бережно относиться к таким редким вещам. Отдать Лизе означало в ровной степени то же, что и выбросить на мусор среди белого дня.
Вдобавок в нём зрела пышным цветом обида из-за лотереи, где из него возможно сделают двойника. Упрямство Симона поражало даже его самого. Ведь он постоянно кому-то во многом уступал, даже вопреки своему нежеланию. Но не в этот раз. Была ли тому причиной грядущая кончина никто не знал, но Симон действительно начинал меняться характером. Для окружающих, особенно для Лизы, в худшую сторону.
До Лизы неохотно доходило, что скоро его не станет. Для неё это было смутной плохой перспективой, когда любимый стоит рядом и любовно гладит обложку на виниловой пластинке. Как можно представлять себе, что человека вот-вот не станет? Поэтому она не относилась к вопросу пристраивания вещей должным образом. В глубине души теплилась надежда, что вот-вот что-то случиться, и Симона можно будет избавить от коварной болезни, тащившей его в могилу.
Вопреки здоровому скептицизму Лизы, на объявления о продаже книг, техники и пластинок откликнулось довольно много людей. Симон сам выбирал, кому отдавать предпочтение: для чего приглашал к себе домой, где устраивал чуть ли не строгий кастинг. Лиза часто сидела рядом с ним и видела собственными глазами эту абсурдную картину. Изумление росло и тогда, когда в конце наградой для желающих обрести ценный экземпляр творческого труда была копеечная цена. Ещё после первого такого раза больной объяснил девушке логику своих действий:
Деньги мне ни к чему. А отдавать бесплатно значит, лишить ощутимой ценности вещи. Так что, это своего рода компромисс.
Однако для Лизы это звучало так глупо, только виду не подавала. Ведь это его дело, а она должна поддерживать любимого во всех намерениях.
Так потихоньку большая квартира Симона опустошалась от многих дорогих ему вещей. Даже мебель и то ушла в чужие руки. Оставалось лишь необходимое: кровать в спальне, несколько кресел и диван в гостиной. Даже любимая гитара повторила участь пластинок. Лизе становилось не по себе, когда она заходила в жильё Симона. Былого уюта вот чего здесь не осталось. И глядя на пустые стены, она не могла избавиться от навязчивых мыслей о том, что и владелец скоро покинет её. «Её» речь шла не только о квартире.
В собственный дом девушка возвращалась лишь по особым причинам; в остальное время она скрашивала будни Симону. В глазах того постепенно затухал огонь. Ему слишком тяжело далось решение напоследок решить многие дела. Однако теперь ничто не могло отвести его от тяжких дум о неизбежном. Лиза всячески старалась отвлечь его от гнетущего настроения, но это удавалось ей с горем пополам. Симон снисходительно улыбался, но она прекрасно видела, что он лжёт.
И когда они сидели посреди пустой гостиной, она не выдержала, когда Симон не засмеялся от рассказанной шутки. Он словно вообще не слышал никого.
Да что с тобой? Из-за пластинок ты так горюешь?
Симон побледнел, насколько это было возможно в его положении: он не выходил на улицу с того времени, как болезнь дала о себе знать. Загорелая кожа стала жёлтой и сухой, как пергаментная бумага.
А ты полагаешь, что мне стоит радоваться?
Так нечего было раздавать! Я бы положила и Лиза запнулась, едва успев одуматься. Но Симон уже выходил из себя.
Да? Договаривай? Куда бы ты их положила? В гроб?
Симон, забудь! Я вовсе не это хотела сказать!
А что ты хотела сказать? Нет, ты не отвертишься!
Лиза, замечая, как захватывает дыхание у Симона, желала лишь одного: вернуть время вспять.
Я хотела только спросить, почему ты поторопился. Может, произойдёт чудо
Ладони Симона скрыли его лицо: сначала могло показаться, что у него катятся слёзы, но Лиза услышала глухой нервный хохот.
Какая же ты дурочка, бормотал он сквозь руки, неужели до тебя не дошло? Я умираю, и пора с этим смириться. Почему ты такая непробиваемая? Мне и так тяжело. Я просыпаюсь каждое утро, и сразу же вспоминаю, что дни сочтены. Каждый раз. Когда мои глаза закрываются возникает мысль: а проснусь ли я завтра? Моё тело ещё не приковано к кровати, но я уже живой труп. Морально я умираю куда быстрее, и стольких сил мне стоит, чтобы слушать твои глупости о каких-то людях. Но больше всего меня добивает, что ты продолжаешь ждать изобретение могущественной пилюли, которая избавила бы меня от рака. Глядя в твои глаза, я ощущаю себя последним негодяем, что заставляю мою любимую глупышку верить в сказки, и страдать. Но вера в нереальное куда страшнее. Симон наконец открыл своё лицо. Глаза были влажными от слёз. Поэтому я прошу тебя: прекрати тешить себя подобными надеждами. Ты же сама себе хуже делаешь!
Лиза слушала внезапную тираду с тяжестью в сердце. Ей хотелось броситься к Симону, уверить, что он зря прощается с жизнью. Но в горле встал большой ком, и даже глотать было трудно, не то что говорить.