Что, небось, думаешь сказки всё это? Так вот: прошлой осенью матушка Анафролия прибегает лица нет, кричит. Ещё чуть-чуть и сомлеет. «Ой, кричит, медведь на пасеке!» Но что делать? Подхватилась я и бегом. И точно: стоит, ирод, на задних лапах, на плетень опёрся. Вот-вот и проломит. Я к нему ближе, ближе. Анафролия вцепилась в меня и тянет не пущу, дескать. Я сама дрожу, но тут как начала молитву святому Николаю-заступнику возносить! Молюсь громко, аж кричу. И тут мишка окаянный рыкнул, опустился на все четыре лапы и пошёл в лес. Вот, видишь сила-то какая в молитве заключена!
Через пару лет мы с женой и сыном опять навестили матушек. Два дня гостевали, сено помогали убрать. Под конец пришли к игуменье прощаться, поскольку пора было и честь знать. Тут матушка Надежда и говорит: «Пойдем, покажу». Мы прошли в небольшую пристройку. Половина её была отгорожена решёткой из толстых деревянных прутьев. За нею на широкой лавке лежала старушка, укрытая каким-то рваньем. Мы, остолбеневши, уставились на неё.
Это что это, это кто это? чуть заикаясь от неожиданности, спросила жена.
Да Марьюшка это, ответила игуменья.
А что это она тут делает?
Да с головой у неё не все в порядке. Пришла помирать, да задерживается. Видать, что к Господу ещё рано.
А почему в клетке-то?
Дык мажется она.
???
Ну, дерётся. Так мы её в клетку, пусть там сидит. Подождём, пока Господь не заберет.
Оказалось, что в монастырь приходят совсем уж немощные старики и старушки. Чтоб, значит, помереть в святом месте Сама матушка Надежда была твёрдым руководителем своего небольшого коллектива: грамотная, умная, говорила на очень правильном русском языке, но зачастую использовала давно вышедшие у нас словечки. Хорошо рисовала. Основными сюжетами были картинки из жизни: марал, пасущийся на полянке, рябчики на ветке, стая глухарок, избушка Рисовала она гусиным перышком, а в качестве красок использовались растертые в мельчайший порошок грифели цветных карандашей. Порошок разводился лампадным маслом, а карандаши сначала привозили охотники, а позже мы. Она дарила нам эти картинки, а также коврики, сотканные из лоскутков ткани.
Несмотря на всего лишь начальное образование, местные мужики были и рукастые и очень даже головастые. Они не только блестяще владели исконными крестьянскими навыками, но и разбирались в технике, мастерили всякие приспособления. Жена им кучу разной специальной литературы по обработке металла слала, а я инструмент всякий. Каждый раз приезжая, я не переставал удивляться то из бензопилы вертолет задумали, то в лодку мотор от автомобиля попытались приспособить, чтобы сделать водометный двигатель, то из мотоцикла замечательный снегоход соорудили, то просто чудили из удовольствия. Как-то раз мы с моим питерским дядюшкой жили несколько дней в дальней избушке. Ждали Павла Прокопьевича и его приятеля Яшку. Они были женаты на сёстрах и дружили с детства. Я ещё весной сговорился с ними, чтоб доставили нас с моим дядюшкой далеко вверх по течению в место, где когда-то, много тысячелетий назад взорвался вулкан. Раскалённая лава пропилила в скалах русло Реки, и пейзажи там были фантастические. Дядюшка жаждал их запечатлеть и согласился оплатить парням доставку и сопровождение. Неожиданно к нам в компанию прибавились ещё один Прокопьевич, Константин и его двоюродный брат Иван, сын Макария Ермогеновича. Они за неделю до этого накосили сено на большом лугу, в двух километрах от нашей избушки ниже по течению Реки. Теперь же надо было свезти все копёшки в одно место и сметать большой стог на зиму. Здесь сходились границы их охотничьих участков, и сено требовалось лошадям. Я тут же вызвался возить копёшки, а дядюшка решил забраться на вершину высокой горы, чтобы сделать несколько панорамных снимков. Но парни задумали «упростить» свою работу. Они нашли на краю поляны две лиственницы и собрались сметать стог между ними. Почти два дня они потратили, чтобы из двух обрубков дерева вырезать ножом крюк и блок, чтобы с их помощью метать сразу целиком копёшку! Я возил, они метали. Блок привязали к натянутой между деревьями верёвке. Перебросили через него другую верёвку, к её концу привязали крюк, которым поддевали копёшку. Один из охотников, таща за свободный конец верёвки, поднимал копёшку, второй без усилий укладывал её на место в большущий стог. На всё ушло почти три дня. Займись они метанием стога по старинке, управились бы за день! В разгар работ на коне подъехал к нам их родной по матери дядька Савва. Он смотрел, смотрел на их работу, потом плюнул и проворчал, дескать, вот чего вздумали, делать парням нечего, и поехал дальше. Его зимовье было рядом, и он решил проверить всё ли в порядке. Лето выдалось сухое, и медведь шалил, грабил запасы охотников, так как и ягод и ореха было мало.
Прокопьевичи вообще выделялись своей грамотностью среди всех обитателей деревеньки. Они выписывали кучу самых разных журналов от чисто технических до «Науки и жизни» и даже «Юного техника». Интересовались политикой и донимали меня вопросами о жизни, как они говорили, «на Большой земле». В то же время они сохранили этакую детскую непосредственность, наивность в хорошем смысле слова. Они были искренне религиозными и противились, как могли таким благам цивилизации, как радио и телевидение. Они искренне верили в разные сказочные чудеса, леших и ведьм. Однажды мы сидели у костра. Яков, тогда совсем ещё молодой парнишка, только вернувшийся из армии и сватавшийся к сестре жены Павла, вдруг сообщил мне, тараща свои огромные, цвета крепко заваренного чая, глазища:
Я весной беся видел! Настоящего!
Да ну! Не может быть! И как он выглядел, успел рассмотреть?
Да. Вхожу я в комнату, а там над стулом вертится! Вертится, вертится, жужжит! Такой небольшой, с метр в длину и шириной почти в половину!
Ну, а рожки, хвост да копытца заметил?
Да вы что! Да если б я рожки да хвост узрел, так тут бы и сомлел. А может быть, и помер со страху!
Позднее у нас в магазинах появилась электронная игра «Ну, погоди!». Там на крошечном монохромном экранчике с нарастающей скоростью летят яйца, которые ловит волк. Управляя кнопками, надо было ловить эти яйца и зарабатывать очки. Популярна игрушка была невероятно. Мы с трудом купили себе и сыну в Ленинграде и захватили в тайгу. Приехавшие навестить нас охотники увидели невиданную диковинку, заинтересовались и попросили дать поиграть. Лучше бы я им ничего не показывал. Забыв обо всём на свете, здоровые мужики по очереди резались в игрушку так азартно, что я стал бояться, что они просто раздавят хрупкую коробочку. Учитывая, что мелкие кнопочки никак не были рассчитаны на их пальцы, каждый из которых был как мои два, далеко охотники не продвигались. Они орали, переживали, выхватывая коробочку друг у друга из рук. Спохватились, когда солнце уже садилось прыгнули в лодку и уплыли домой.
Слух об игрушке распространился мгновенно. Через несколько дней мы остановились в следующей избушке. В нескольких километрах от неё жил в полном одиночестве монах-отшельник. В миру ранее был Бориской, а ныне стал отче Боголеп. Не успели мы разложить вещи, как в проёме двери возникла знакомая фигура. Отче в скуфейке, монашеской рясе, подпоясанной узорчатым пояском. Чуть выше меня, но не более метра восьмидесяти, с окладистой, рыжей с проседью бородой. Поздоровался, зашёл и присел на край полатей. Как и положено разговор пошёл о том, о сём, о погоде, рыбалке, урожае. Он расспрашивал о новостях из большого мира, интересовался, будет ли война. Наконец, помолчав с несколько минут, он сказал:
Говорят, ты тут беся всем показываешь?
???
Ну, парни мне рассказывали, что коробочка у тебя, а там беся прыгает.
А, понятно. Ну, на, посмотри.
Я протянул ему игрушку, включил и объяснил. Не забуду эту странную и уморительную картину. Стемнело, мы зажгли свечи и в их неровном свете монах в скуфейке и рясе тыкал в кнопки, пытаясь поймать яйца в корзину в лапах у волка. Сквозь открытую дверь слышался шум Реки, тень монаха колебалась на стене и, он сам производил какое-то фантастическое и нереальное впечатление. Потыкав в кнопки с полчаса, он отложил игрушку, покачал головой и горестно промолвил:
Вот ведь искушение-то какое! Грех это, спрячь. А я пойду, отмолюсь, всю ночь придется грех замаливать. Нехорошо мне.
Поднялся, перекрестился и быстрым шагом пошёл по тропинке.
Надо сказать, что староверы жили легко, себе в удовольствие. Их образ жизни разительно отличался от привычного крестьянского бытия в наших краях. Никто здесь не вскакивал с рассветом, не надрывался за трудодни. Основное занятие охота, да сбор плодов тайги. Они заготавливали и сдавали ягоды, грибы, кедровый орех. Кстати, за это платили очень даже прилично и нужды в деньгах никто в деревеньке не испытывал. Коров доили утром кто в восемь, кто аж в девять часов. Открывали ворота и пинком выгоняли скот за околицу. Деваться коровам было некуда. В гору не полезут, а чтоб совсем уже далеко не забредали, в паре километров от деревеньки долину перегораживали лёгкой изгородью. На шее каждой коровы вешалось так называемое «ботало» что-то вроде колокольчика. По этим звукам их и находили, если вдруг те забывали идти домой. Это случалось крайне редко. Да, бывало медведь задирал, но только в совсем уж голодные годы. А в обычное время пропитания мишкам хватало и без бандитских набегов. Хлеб староверы пекли сами, в магазине брали муку, крупы, сахар, соль, растительное масло, но никогда ничего из готовых продуктов типа тушёнки или других консервов. Все следовали неписаным законам, двери никто не запирал, праздники гуляли от души, посты соблюдали жёстко. Стоило нам нарваться на очередной пост кроме стакана кипятка, ломтя хлеба с вареньем на столе для нас более ничего не появлялось. Не то, что в скоромные дни! Старики, выходя на пенсию, получать пенсию отказывались. Считали, что не богоугодное это дело получать деньги ни за что. К врачам практически не обращались, что часто просто их губило. Так что жизнь староверов в наши дни ничем не отличалась от той, которую вели их отцы, деды, прадеды Власти их не доставали и особенно не тревожили. В переписи населения все участвовать отказывались, но на это смотрели сквозь пальцы. Переписчики сами вписывали то, что надо было для отчётности. Паспортов отшельники и монашки не имели, потому что фотографироваться это грех. Мы, кстати, щадили их принципы и, если фотографировали, то исподтишка чтобы не травмировать и не накладывать самим на себя строгие епитимьи.