Твоя мудрость может сравниться только с твоей красотой, серьезно сказал он. И что же ты открыла в этом занимательном шотландском селе?
Село я еще не видела, напомнила я ему без обиды. Но Midnight Rose интересное место. Здесь кажется, что мир может остановиться, но не чувствуется отсутствие будущего.
Ты поняла суть этого дома за такой короткий промежуток... покачал он головой. Даже мне еще не удалось сделать этого
Я не ответила, боясь нарушить возникшую интимную атмосферу. Он внимательно рассматривал меня в своей обычной манере, будто я находилась под микроскопом. Последовавший вопрос был умышленным, опасным и предвещал надвигающуюся катастрофу.
У тебя есть семья, Мелисанда Бруно? Кто-нибудь из твоих еще жив?
Это не было каким-то праздным вопросом, сделанным ради того, чтобы спросить. В нем звучал жгучий и неподдельный интерес.
Я постаралась замаскировать свое волнением, сделав еще глоток вина и обдумывая ответ. Раскрыть то, что у меня есть сестра и отец, означало дать повод для других каверзных вопросов, на которые я не была готова отвечать. Я была реалисткой: приглашение вместе поужинать вызвано лишь вечерней скукой, и он просто искал отдушину. Я, пока еще неизвестная секретарша, идеально подходила для этой цели. Другого ужина не будет. Поэтому я решила солгать, поскольку это было проще и менее сложно.
Я одна во всем мире.
Только когда мой голос затих, я поняла, что это не было ложью. Я действительно была одинока в своем существовании, а не по факту. Я была одна, абстрагированная ото всего. Я ни на кого не могла рассчитывать, кроме как на саму себя. Это заставило меня так много страдать, что можно было бы лишиться разума, но я к этому привыкла. Абсурдно, грустно, тяжело, зато верно.
Я привыкла быть нелюбимой. Быть неправильной. Одинокой.
Удивительно, но МакЛэйн казался удовлетворенным моим ответом, будто он был единственно правильным. Правильным для чего-то, что я не сумела сказать.
Он поднял бокал вина, наполовину пустой, чтобы произнести тост.
За что? спросила я, тоже поднимая бокал.
Чтобы ты снова увидела сны, Мелисанда Бруно. И чтобы твои сны сбылись, глаза его улыбались мне поверх бокала.
Я отказывалась понимать что-либо. Себастьян МакЛэйн был живой загадкой, а его харизма, его природный магнетизм были поверхностны, как все его ответы.
В ту ночь мне снился сон второй раз в моей жизни. Сцена была очень похожа на ту, что я видела в первый раз: я в ночной рубашке, он у изголовья моей кровати в темной одежде, и никакого намека на инвалидное кресло. Он протянул мне руку с улыбкой, играющей в уголках его губ.
Потанцуй со мной, Мелисанда, сказал он любезным, нежным, мягким, словно шелк, тоном. Это было всего лишь просьбой, не приказом. И его глаза Впервые они казались умоляющими.
Я сплю? подумала я, но оказалось, что я произнесла это вслух.
Если ты хочешь, чтобы это было сном, это сон. В противном случае, это реальность, категорично сказал он.
Но Вы ходите...
Во сне все может случиться, ответил он, ведя меня в вальсе, как и в первый раз.
На меня накатила злость. Почему в МОЕМ сне чужие кошмары исчезают, зато мои остаются в силе, во всем своем ядовитом совершенстве? Это был МОЙ сон, но я не могла его приручить или хотя бы смягчить. Его автономия была подозрительной и раздражающей.
Я прекратила думать об этом, словно находиться в его объятиях было куда более важным, чем мои личные драмы. Он был нагло красивым, и я была горда тем, что он посетил мой сон.
Мы долго танцевали в ритме несуществующей музыки, слившись телами в совершенных синхронных движениях.
Я думала, что не смогу больше увидеть тебя во сне, сказала я, протягивая руку, чтобы коснуться его щеки. Она была гладкой, горячей, почти пылающей.
Его рука поднялась вверх и перехватила мою.
Я тоже не думал, что смогу увидеть тебя во сне.
Ты кажешься таким реальным вздохнув, сказала я. Но ты всего лишь сон Ты слишком нежен, чтобы быть чем-то другим
Он весело рассмеялся и крепче прижал меня к себе.
Ты злишься на меня?
Я сердито взглянула на него.
Иногда мне хочется ударить тебя.
Я тебе открою секрет, сказал он без тени обиды, наоборот, удовлетворенно. Мне нравится злить тебя.
Почему?
Так проще держать тебя на расстоянии.
Пронзительный звон часов вторгся в мой сон, вызвав во мне лютое недовольство. Потому что МакЛэйн снова попятился назад, будто это было неким сигналом.
Так проще держать тебя на расстоянии.
Пронзительный звон часов вторгся в мой сон, вызвав во мне лютое недовольство. Потому что МакЛэйн снова попятился назад, будто это было неким сигналом.
Останься со мной, умоляюще сказала я.
Не могу.
Это мой сон, и я решаю, возразила я.
Он протянул руку, чтобы взъерошить мне волосы пальцами, легкими словно перо.
Сны заканчиваются, Мелисанда. Они рождаются в нас, но нам не принадлежат. Они имеют свою волю и заканчиваются, когда сами решат, уговаривал он меня, словно ребенка.
Мне это не нравится.
Никому не нравится, но мир несправедлив по определению, по его лицу пробежала мрачная тень.
Я постаралась удержать сон, но мои руки были слишком слабыми, а мой крик был лишь шепотом. Он быстро исчез, как и в первый раз. Я проснулась, а в ушах стоял пронзительный звон. Потом я осознала в смятении, что это были аритмичные удары сердца. Оно тоже стучало, как ему заблагорассудится. Казалось, что мне больше ничего не принадлежит. Я больше не имела контроля ни над одной частью моего тела. И что меня расстраивало больше всего, что это касалось даже моего ума и моих чувств.
Письмо, пришедшее в то утро, имело такой же разрушающий эффект, как камень, брошенный в пруд. Оно попало в одну точку, но распространилось большими кругами по всей поверхности.
У меня было отличное настроение, и я начала день, напевая себе под нос. Обычно со мной такого не случалось.
Синьора МакМиллиан готовила завтрак в религиозном молчании, занятая тем, чтобы изобразить полную незаинтересованность вчерашним ужином.
Я решила не толочь воду в ступе. Нужно было прояснить ее сомнения прежде, чем она выстроит свои версии, губительные для моей репутации, а также, возможно, для репутации синьора МакЛэйна. Любые надежды на чувства с его стороны были исключительно плодом моих снов, и я не должна поддаваться их мимолетному волшебству.
Синьора МакМиллиан
Да, синьора Бруно? она намазывала маслом нарезанный хлеб и задала этот вопрос, не поднимая глаз.
Синьор МакЛэйн почувствовал себя очень одиноким вчера вечером и попросил меня составить ему компанию за ужином. Если бы я не согласилась, он попросил бы Вас. Или Кайла, уверенно сказала я.
Она поправила очки на носу и кивнула:
Конечно, синьорина. Я никогда не думала ничего плохого. Очевидно, речь идет о единичном эпизоде.
Ее уверенность охладила меня. Это было разумным доводом. И в глубине души я тоже так думала. Нет повода надеяться, что золотой жених этого региона мог влюбиться именно в меня. Он был в инвалидном кресле, а не слепым. Мой черно-белый мир был живым и верным доказательством моей непохожести на других. Я не могла себе позволить такую роскошь, как забыть об этом.
Никогда. Или это закончилось бы крушением.
Я как всегда поднялась по лестнице. Но я чувствовала тревогу, несмотря на спокойствие, которым я хвасталась.
Себастьян МакЛэйн улыбался уже в тот момент, когда я открыла дверь, и тем самым отправил мое сердце прямо в рай. И я надеялась, что мне никогда не придется забирать его оттуда.
Добрый день, синьор, спокойно поприветствовала я.
Как мы формальны, Мелисанда, сказал он укоризненным тоном, будто нас теперь связывала куда большая близость, чем просто совместный ужин.
Мои щеки вспыхнули, и я сильно покраснела, хотя я не имела ни малейшего понятия о смысле этого слова. Красный в моем мире был темным цветом, идентичным черному.
Это только уважение, синьор, ответила я, смягчая свой формальный тон улыбкой.
Я немного сделал, чтобы заслужить его, задумчиво сказал он. Напротив, однажды ты меня возненавидишь.
Нет, синьор, ответила я, вступая на мягкую землю. Опасность вызвать его гнев была всегда скрытой, но присутствовала в каждой нашей дискуссии. Я не могла опускать оружие. Даже если мое сердце уже сделало это.
Не лги. Я этого не переношу, возразил он, не теряя своей потрясающей улыбки.
Я села напротив него, готовая приступить к своим служебным обязанностям, за которые мне платили. Конечно, я не была влюблена в него. Это даже не обсуждалось.
Он показал мне на ворох писем на письменном столе.
Отдели личную почту от рабочей, пожалуйста.
Отвести взор от его глаз, полных новой волны нежности, было сложно. Я продолжала чувствовать его взгляд на себе, горячий и невыносимый, и потому никак не могла сосредоточиться.