Поселковые строения просты, дома в основном деревянные, много сарайчиков, массивные вереницы поленниц, и всюду заборы, заборы.
Самое большое и внушительное здание школа. Она была построена явно не по здешним масштабам, с вызовом. Двухэтажная, кирпичная, буквой «пэ», с двумя пожарными балконами по торцам, с четырьмя объемными прямоугольными колоннами, поддерживающими исполинскую бетонную плиту над центральным входом. Есть еще и парадный и штук десять запасных, наглухо забитых.
Я подобрал вещички и направился к массивной входной двери.
В коридоре, где еще не выветривались запахи олифы и извести, меня встретили две женщины. Они явно обрадовались моему приезду, обе говорливые, показали мне кабинет директора, и, не давая сойти с места, стали вводить в курс школьных дел.
Так я узнал, что завуч Валентина Марковна Савина уже, наверное, пришла, что она вообще приходит рано, потому что очень переживает за школьное имущество и в целом за школу, хотя случаев воровства давно уже не было, но ответственность у Валентины Марковны большая, а она все-таки женщина и ждет не дождется приезда нового директора, а старый пройдоха еще тот был, да толи с браконьерами его где-то взяли, толи в бумагах он что-то нашельмовал, но, скорее всего и то и другое, потому как водились за ним грешки, и уезжать он не собирался, а тут звонок из гороно, вызвали на ковер, как это говорится, и перевели куда-то с понижением, а здесь-то
За двадцать минут я узнал многое об учителях, об их семейной жизни, о погоде, о жителях поселка, о несчастных случаях. Голова разбухла от наплыва имен, фамилий, фактов. Пришлось беспардонно оборвать говорливых женщин и ретироваться в кабинет директора
Читателя удивляет подробное описание моего приезда, да еще такой давности?
Я хочу уверить, что не стал бы так многословно начинать эти записки, если бы мог как-то иначе показать день его появления в поселке.
Все дело в том, что он, как и я, как только сошел с теплохода, отправился в лесок, что возле школы, правда, был там гораздо дольше, чем в свое время я.
И самое главное начало октября!
Вот потому-то, не имея достаточной доли художественного воображения (в данном случае вымысел помешал бы сути) и, передавая события от первого лица, я описал свой приезд, полагая, что и читатель поймет его ощущения и его радостное состояние через мое давнее знакомство с поселком.
А ему было радостно в этот день, можете не сомневаться. Он вошел ко мне в кабинет и, не останавливаясь у порога, сказал торопливо: «Сдрасьте!» подсел к столу и быстро, возбужденно заговорил:
Что за чудесное здесь место! Чудо, что за тишина! У вас всегда
такие дни? Я слышал, поселок переводится как Вьюжный или нет Ветровой. Какая чепуха! Тишь! Абсолютная тишь. А воздух?! смесь весны, зимы и лета. Ехал сюда, думал серость, тоска, а зашел в лес и черт знает! не лес, а вдохновение! Знаете, ходил, даже бегал по этим листьям, а потом, сам не помню с чего как захохочу! Упал и швыряю вверх! вверх! А они сыпятся, сыпятся!.. Листья-то как живые!
Он неожиданно замолчал, наконец, заметив мой недоуменный взгляд и, вероятно, сообразив, что говорит с незнакомым человеком, поспешно встал и представился:
Сергей Юрьевич Вековой. Вам должны были позвонить. Вы извините, я тут с ходу лишнего наговорил. Но знаете, со мной это не часто, и он рассмеялся.
Чтобы не забыть, сразу замечу: потом смеялся он очень редко, больше улыбался, и как-то иронично это у него выходило.
Я ждал его, не именно его, а учителя литературы и русского языка. Но не думал, что пришлют молодого.
Предшественница Сергея Юрьевича заработала пенсию и уединилась в «средней полосе России»; я избегал бывать на ее уроках, с сонными глазами она по сорок минут в течение тридцати одного года твердила единственное: пбу-бу-бу
Молодежи у нас не было, за исключением учительницы химии, приехавшей за год до появления Векового. Молоды были (относительно моего возраста) англичанка тридцати трех лет, ее ровесница учительница младших классов, физик Степан Алексеевич Буряк и его жена Анна Самуиловна учитель математики. Ему тридцать шесть, она на два года старше. Работала тогда еще пионервожатая, девочка после десятого класса, провалилась с поступлением в институт, да лаборантка к тридцати вот и вся «молодежь». Остальным за сорок-пятьдесят, не исключая физрука, полноватую и сильную женщину Викторию Львовну Фтык, ей исполнилось сорок четыре, задорнейшая натура, надо отметить, и не без избытка эмоций, которые постоянно заводят ее в непробиваемое упрямство.
Когда я, наконец, понял, что этот молодой человек преподаватель, то горько посетовал на судьбу: какого лешего она насмехается надо мной?
Интересно, сколько он продержится в нашей глухомани, куда и пешком-то не доберешься, а на транспорте простого смертного не пустят пограничная зона, видите ли!
Разозлился я тут разом и на гороно за такие подарочки, и на это чертово, всеми ветрами продуваемое место, и на этого новоявленного педагога в помятых джинсах и серой куртке-ветровке, небрежно накинутой на белую футболку. Солидности и строгости ни грамма, а когда рассказывал о прогулке в лесу, усиленно и беспорядочно жестикулировал. Вот вам и воспитатель!
Но первое впечатление обманчиво. Хотя и потом в нём не замечалось «педагогической» солидности и «учительского» себялюбия, он был несравним, когда проводил уроки литературы. Он оказался истинным подарком судьбы, мучеником настоящего дела.
О «странном ведении уроков» первой узнала англичанка Ксения Львовна. После урока Векового они пришла в учительскую: рассеянно и раздраженно перебирала какие-то бумаги в шкафу; минуты три сидела в задумчивости на стуле, и явно не собиралась делиться впечатлениями.
Заметив, что Ксения Львовна собирается уходить, наша завуч громко спросила:
Ну, как, Ксения Львовна?
Непонятно отчего Ксения Львовна, с неприсущей ей экспрессивностью, фыркнула: «Фанатик!» и поспешила за дверь.
На следующем уроке в десятом классе присутствовал я.
Вековой вошел сразу после звонка и нетерпеливым жестом посадил учеников. Сегодня на нем были застиранные вельветовые брюки и белая с черными полосками рубашка. Открытый ворот.
Он остановился возле окна, посмотрел на улицу и, не оборачиваясь, неожиданно громко сказал: «Ветер».
Ученики переглянулись, а он повернулся и стал спрашивать:
Вы знаете, сколько написано о ветре? И о солнце, о тучах, о березе, о дубе, о море? Зачем? Зачем человеку писать о природе? Зачем останавливать беспрестанно меняющееся? Все равно на бумаге
не будет так же прекрасно, как в жизни. Тем более не отразишь человека? Или отразишь? он снова смотрел в окно, Толстой, Достоевский, Бунин, Чехов отразили, показали человека? Он ли там в их рукописях, в их поисках истины, или их выдумка? А что, если все мы ошибаемся? Существует же самообман? Тогда стоит ли вам изучать литературу?
Ученики оцепенели некоторые опустили головы, словно стыдясь откровенности учителя, другие все больше поддавались гипнотической силе слов, вызывающих в душе смятение.
Сергей Юрьевич спрашивал долго, и мое сознание наполнилось вопросами, они застигали врасплох, на них невозможно было ответить сразу.
Я очнулся, когда Вековой подошел к столу и открыл журнал.
Борисов, ученик поднялся, и Сергей Юрьевич спросил:
Как зовут?
Вас? не понял ошеломленный Борисов.
Меня Сергеем Юрьевичем, а тебя?
Сергеем.
Тезки, значит. Садись. И отвечать будете сидя. Странно, и у вас в журнале не проставлены имена, как будто между прочим бросил Сергей Юрьевич и продолжал знакомство с классом, успевая вписывать имена и говорить.
Заранее предупрежу вас у меня плохая память на имена, а фамилии я тем более не запоминаю. Фамилии это для государства. Помните Платон, Аристотель, Диоген? Прекрасно, без всяких закорючек Вы задумывались? А теперь мы будем искать выход сообща, насколько, конечно, это возможно Я о вере: тысячи, нет, миллионы людей верили в бессмертие. Вы знаете об этом? Почему им хотелось сохранить свою плоть, свою душу, имя свое?.. Бессмертен ли наш язык? Придет, быть может, время и расплавит книги, цивилизации? Или человек победит, достигнет большей власти, ему будет больше доверено? Природой? Вселенной? Разумом?.. Да, класс у вас небольшой, тем, впрочем, и лучше. Вы, наверное, удивляетесь мне? он поднял голову и обвел взглядом лица. Поверьте, я не для эффекта, вы самые старшие в школе, с вами можно говорить, нужно говорить обо всем. Мне же дано право учить вас, а через раскованную речь, через то, что меня тревожит и восхищает, я хочу подойти к самому главному Поскольку у нас урок русской литературы, то самое главное на данный момент художественное произведение.
Он закончил перекличку для меня, захлопнул журнал и встал.
А что такое художественное? Вы знаете? Вот ты, Андрей, показал он рукой на одного из лучших учеников школы, знаешь? Сиди, сиди.