Песни и пляски счастливых мира сего
Лилит Мазикина
© Лилит Мазикина, 2019
Стены и поля
«Я никогда не родилась поэтом.»
Лилит Мазикина
Эта книга одновременно радостная и тревожная. Стихи расположены слоями. То сыплются в лучах и ветре лепестками цветов, обязательно красного оттенка, над зелеными полями. То вырастают стенами привычного городского пейзажа. То витальные, подъемные, а то резкие до ненависти. Книгу надо читать всю, тогда возникнет ощущение лестницы, а в конце возвращение домой, к точке самого сильного влечения.
Лилит Мазикина не боится сетевого литературного пространства, но и не успокаивается, вполне его освоив. Наблюдая за ней, могу сказать, что главное в том, что она делает ритм, и нельзя сказать, какой это ритм: поэзии или музыки. «Чардаш», «Рубен Топкарян», «46 гвардейский» больше похожи на тексты песен, чем на собственно стихи хотя в «Чардаше» есть элементы визуальной поэзии. Но Лилит Мазикина использует их как нотную грамоту, что возвращает к музыке: «я никогда не родилась поэтом».
Тем не менее, книга праздник поэтической стихии. Немного нестройный от наплыва эмоций долгий танец, диковинный карнавал, идущий по улицам города и уходящий за его пределы, оставляющий после себя свирельную грусть. «Табор уходит в небо» примерно так и книга. Если представить табор (хотите мифический, хотите виртуальный), кочующий по временам и странам, в каждой стране приобретающий драгоценного коня поэзии, получится такая книга. Здесь немцы, поляки и венгры как видят их цыгане табора. Здесь дервиши, несущие с собою кружение песчаной бури, здесь Индия без макияжа, коварная и сладкая страна, здесь, конечно, Испания, которой автор объясняется в любви, здесь нынешний Киев, наполненный золотой тишиной, здесь Федерико Гарсиа Лорка беседует с Михаилом Шолоховым. Разнообразие может насторожить. Но переход от одной страны к другой, от средневековья с сороковым годам двадцатого века, прочувствован и органичен. Автор не играет в театре имени себя самой, она остается той, кто есть. Но страны и времена сами, как подвижные декорации, ходят у нее под ногами. Это женственный взгляд, обволакивающий, выманивающий, а порой резкий, пронзительный, убийственный.
Особенное внимание хочется уделить балладам. Лилит Мазикина любит этот жанр. «Уродилась», «Рубен Топкарян», «Бабка Варвара» далеко не полный перечень, с достатком на одну книгу. Баллада в современной поэзии почти анахронизм. Однако этот жанр будет жить, сколько живет поэзия, ведь в основе своей баллада дорожная песня. А что ближе цыганскому сердцу? Лилит Мазикина удивительно балансирует, не уходя в стилизацию жанра и не усложняя поэтическую речь, чтобы сохранить жанр. Эти стихи веские, но не тяжелые, мудрые, но не заумные. Именно в балладах наиболее чувствуется теплая сердечная тяга, трепетная бережность к человеку и его чувствам, понимание зыбкости человеческого бытия. Каждая баллада в книге законченная история. Персонажей можно встретить на улице или прочитать о них в газете. Но при этом повествование всегда чуть приподнято над бытом, оно стремится, летит, как и положено в балладе, чтобы скоротать путь может быть, целую жизнь.
Лилит Мазикина прекрасная рассказчица. И потому даже дневниковые стихи выходят у нее замечательно интересными. Не всякий блогер может заинтересовать читателя вечерней дорогой с работы, а у Лилит приключение, подчас шокирующее. Пропущенный урок игры на фортепиано и ночная прогулка в летнем саду открывают девочке Шопена. В каждом стихотворении скрыто зерно, которое потом прорастает в читателе. Не стоит доверять наивности этих стихов, их немного детскому виду. Лилит настоящая волшебница, она ворожит словами. И вот, вы уже слышите во сне, как гудят трубы небольшого городка или стонет конь, почуявший волка.
Поэзия сегодня вспомнила свои древние инструменты: например, музыку, сопровождающую чтение. Таких опытов очень много, и не все они удачны, хотя безусловно есть, о чем говорить. Элементы театра, элементы видео, включенные в поэтическое выступление все это уже не удивляет. Автор книги выражается о своих стихах тепло, но без упора на слове «поэт». И, однако, демонстрирует прекрасную осведомленность в том, что происходит в современной поэзии. Это заметно и в структуре фраз, и в темах стихов, и в цитатах. Но (переворот назад) выбирает язык строгий, почти пуританский. Словно хочет сказать: вся эта новизна приятна и хороша, но я люблю больше старое вино. И пойдет танцевать Лорку. Прочитав эти стихи, понимаешь вдруг, что над фламенко смеяться еще ни у кого не получалось, и это контекст.
Книга будет нести читателя по ярким, немного печальным от пестроты волнам. И автор познакомит вас с Лоркой, Цветаевой, Бродским как будто бы они были живы. Вы сможете побеседовать с ними. А Лилит споет вам цыганскую песню, которую сама и сочинила.
Наталия Черных
Сёстры
Расскажи нам книжку, Шарлотта!
Какую?
Которой нет:
про ночных танцоров,
пустошь,
чужое лицо в окне
Про такое Эми расскажет,
а я
прижимайтесь теплей!
прочитаю со стен
историю о
лесном короле.
У него и голос сердит,
и лицо,
и глаза черны.
У него есть тайна
имя
его жены.
Он безмолвно любит
кого-то
такого, как я.
Только он не король,
не в лесу
и даже не злей воробья.
Нет, не так, Шарлотта!
Он злой,
и вообще, он цыган.
Он бродил дорогами
дальних,
неласковых стран.
Он кричал о любви,
рычал о любви,
как зверь!
Не пинай её, Энн.
Пусть Эми читает теперь
Ка-ри-а-ти
Я сплю,
и мне снится, что я
ка-ри-а-ти-да,
держательница
чужих грехов
на плечах.
Взгляд моих белых глаз
киносъёмка рапидом.
Ноги врастают в куб
из кирпича.
Всё бесконечно:
усталость,
тяжесть
и юность.
В камне
дождь вырезает
узор
морщин.
Я сплю, и мне снится,
что я
как будто
проснулась,
хожу и держу
чужие грехи
без причин.
Бедолага
Забродило моё сердце алой брагой.
Застоялось без дороги, бедолага.
А дороги перекрыты городами,
с улиц неба не видать за проводами,
нет пути
Я зажмурюсь и проснусь опять девчонкой,
невесомой, как былинка, тонкой,
зазвеню от ветра стрункой на гитаре,
города подвинутся, провода растают,
хоть лети!
Апельсины падали
Апельсины падали, недозрелы,
оливы плакали; а расстрела,
наверно, не было так напишут.
Писать нетрудно о делах давнишних
Апельсины падали, меднобоки.
А кого-то палками били бойко,
и кого-то метко прикладом клали.
Младенцы плакали: молоко украли.
И матери плакали, и старухи плакали,
когда на землю апельсины падали,
и заря топтала их, красная, злая,
и сок плескался, заливая
сады до неба.
Расстрела не было.
Куда девался я? Сам не знаю.
Шопен
В доме темны углы, тянет сквозняк по ногам.
Мама ворчит: не лындай, сядь, повторяй гаммы.
Что мне до клавиш летом! Тихо сбегу в сад.
Мама зажжёт свет, за ноты сама сядет.
Вьётся лентой Шопен, в лампе огонь рыж.
Ноги в росе по колено. Месяц глядит с крыши.
Показалось
Снег неярок. Свет нежарок. Подмосковная зима.
На последние копейки выживаю из ума.
Мокро в кедах. Зябко в куртке. И ещё наоборот.
От платформы к остановке я лечу то вскачь, то вброд.
А на небо вышло солнце чуть не под руку с луной.
А декабрь показался самым краешком весной
В Киеве зима
В Киеве зима, жаркая, будто жар,
жаркая, как грипп, пламени пожар.
В Москве, как обычно, осень, чёрно-белая ржа,
медленная смерть по-прежнему лучше скорой.
Пишет подруга: в багажнике кругленькая дыра,
завтра поеду снова, обещаю, буду шустра.
Не говорите маме. Не говорите мне.
Вообще, не болтайте вздора.
В Киеве ноги раскалывают черепа.
Каждый твердит о другом: ярость его слепа.
Каждый смотрит напротив, и видит, что там толпа,
и чует локтями горячее человеческое море.
Пишет другая подруга: вчера не вернулся брат,
ушёл защищать наш Киев как Сталинград,
и это, возможно, первая из утрат,
и это, наверное, только первое горе.
А я не пишу, я расхаживаю по Москве,
в Киеве у меня подруг сто двадцать две,
каждая пишет, и каждая вроде бы человек,
а остальные, как в старину говорили, воры.
И, может быть, что-то не так в моей голове,
но я не хочу, чтоб любая «держала ответ».
Я хочу Киеву лета, и лета нам.
И, пожалуйста, скоро.