Старший опять покачал головой:
Дон Кихот, м-да.
ЭПИЛОГ
Кабинет старшего лейтенанта Ерёменко был скучен как любое казённое помещение. Стол, два стула, засохший от заталкиваемых в горшочек «бычков» цветок и непременный пузатый сейф. Истинным украшением милицейского интерьера была молодая женщина лет тридцати с небольшим. Она нервно перебирала пальцами платок, время от времени прикладывая его к заплаканным небесного цвета глазам. Ещё не отхлынувший после захвата, «старшой» искоса поглядывал на жену Воронцова, нетерпеливо постукивая по столу карандашом. Исписанный лист с её показаниями, никуда не годился. Курам на смех. Но ничего исправлять она не хотела.
Так когда, ты говоришь, заменила ему патроны на холостые?
Вчера, Галина ещё ниже опустила голову, когда он стал орать, что всем покажет. Угрожал. Мне, детям. Взбесился! Вот я, от греха подальше, и выкинула боевые заряды. Как чуяла!
Ну-ну
Почувствовав в недоверие в ерёминском голосе, Галина резко подняла голову и неожиданно горячо выпалила:
Товарищ начальник! Да он неплохой мужик! Шальной только! Афганец. Две медали имеет! Это он из-за меня! Любит сильно! Он ещё до свадьбы вытворял кренделя! И мама моя говорила: «Ой, Галка, всем ревнивцам ревнивец». А если я его любила? И сейчас люблю! Я ж
Подожди, подожди Галина! примирительно поднялась милицейская ладонь, Не адвокатствуй. Ты вот что проясни. Как с Прохоровым-то получилось?
Голова женщины снова поникла:
А что с Прохоровым, наговоры это. В деревне, сами знаете, языки как помело. Треплют, чего сами не знают.
Я не об этом! Как жив он остался?
Так что, в её глазах засветилась усмешка, или это «старшому» только показалось, Гришка когда в него стрельнул, он со страху за прилавок и завалился. Обгадился даже А когда падал черепушкой прямо в стеллаж и сунулся. Ну, где банки с маринадами. И сомлел. Гришка то совсем ошалелый был. Пальнул ещё раз и успокоился. Думал зашиб. А когда вы приехали он на вас всё внимание, а этот Прохоров возьми и очнись. Бежать хотел. А я ему и говорю: «Лежи тихо! Не двигайся! Может и пронесёт. Увидит что живой, добьёт».
Понятно, кивнул «старлей», тактическая уловка.
Что?
Это я так. Продолжай.
А чего продолжать, шмыгнула Воронцова распухшим носом, дальше вы сами знаете.
Она помолчала и вдруг исступлённо забормотала:
А что с Гришей теперь будет, товарищ начальник? Не убил же никого, не ограбил. Ну, шишка у Прохорова, так заживет! Может, не засудят, а?
Я, Галина Сергеевна, не судья, вздохнул Ерёменко, адвоката хорошего нужно. Только хорошие не дешёво стоят. Вот так то!
Ну что ж, значит, так тому и быть! насупилась женщина.
Ты о чём это?
А? она вынырнула откуда-то глубоко из своих мыслей, да я о быке. О Никаноре нашем.
А бык тут причём? удивлённо сморщил брови старший лейтенант.
Бык? Продам. Вот и деньги на адвоката. Ревнивцем ревнивца выкупать придётся!
Да, история не удержавшись, хмыкнул хозяин кабинета, ну так иди, Галина! Вопросов больше не имею.
Он задумчиво посмотрел ей в спину и вдруг, вспомнил то, что хотел спросить с самого начала:
Постой! И всё-таки в глазах светился неподдельный интерес, почему ты именно вчера подменила патроны? Ты говорила, он и раньше буянил и угрожал. Но почему именно вчера?
Помедлив, она достала из сумки, висевшей на плече, маленькое карманное зеркало и положила на стол.
Не знаю. Смеяться наверно будете. Смотрите. И ни с того, ни с сего. Очень плохая примета. Вот я и подумала
Зеркало было покрыто сеточкой маленьких трещин.
Ясно Ерёменко осторожно протянул ей кругляшок обратно, кстати, отец Пантелеймон ваш, написал, что претензий к твоему мужу за стрельбу не имеет. И просил тебе передать, чтобы ты зашла к нему. Помочь тебе собирается. Поняла?
Поняла. Кивнула она в ответ, Спасибочки!
Дверь хлопнула, а Ерёменко ещё несколько секунд смотрел ей вслед. Крякнул, почесал нос и повертев в руках листок с её показаниями, снова повторил:
Да, история. И даже с Дон Кихотом. Хоть романы пиши. Панфилов! Давай следующего!
ПОДАРОК
Осколок второй
1945 1984
Маленький немецкий городок Ансбах встречал первый послевоенный день, 10 мая 1945 года.
Пугая чудом переживших бомбёжки голубей, где-то весело, бесшабашно и очень по-русски играла гармошка. Ей вторил сипловатый простуженный хрип баяна, рвущий барабанные перепонки как незабетонированные доты. А если прислушаться ещё тщательнее, различались мелодичные отрывистые гитарные аккорды и стук деревянных ложек.
Победа!
С присвистом, с всхлипом, с пьяным удальством и слезами, Красная армия праздновала окончание тяжелейшей в истории человечества войны. Местные, кто не успел эвакуироваться, попрятались по подвалам полуразрушенных домов, в ужасе наблюдая за торжеством победителей. Они ждали худшего, а оно не приходило. И от этого становилось ещё страшнее. Вот они какие, эти русские! Что-то будет?
Возле одного из таких зданий, озабоченно фыркая, притормозил военный «газик» с пятиконечной звездой на помятой осколками дверце. Старший лейтенант Андрей Попов, начальственно восседавший на пассажирском сиденье как на троне, и сержант-водитель Антон Силантьев из разведроты одинаково резво крутили головами по сторонам, напоминая готовящихся пропеть утреннюю зарю кочетов. Они уже давно заблудились и искали глазами хоть кого-то из гражданских, чтобы разъяснить дорогу.
Эй, дамочка! Тьфу, черт Фрау! Ком! Ком битте! Лейтенант, собрав в кучу всё своё познание вражеского языка, замахал рукой перебегавшей дорогу немолодой женщине, закутанной в платок по самые брови, Гражданочка! Ау! (водителю) Силантьев, ты у нас сечёшь по-фрицевски, объясни мадам, что положено. И вежливо! Ферштеен?
Не бойтесь нас, пожалуйста, немецкий сержанта оказался более чем приличным, мы едем в Дрезден, немного сбились с маршрута, не могли бы вы подсказать в каком он направлении?
Немка испуганным кроликом, шмыгнула пипкой носа:
Да, да господин офицер, одну секундочку
С иронией проследив, как осторожно, почти приседая от ужаса, она подходит, Попов, с картой в руках, выпрыгнул из «газика» чтобы ускорить дело. Вдруг, из ближайших развалин, ударил винтовочный выстрел. Очень сухо, как плеть щёлкнула. Лейтенантская фуражка, позабыв об уставе и своём важном назначении, легкомысленно подлетела в воздух, а её хозяин бросился на землю, выхватив командирский «ТТ».
Вот гад! это сержант плюхнулся рядом, передёрнув затвор автомата, «Вервольфовец», наверно Суки! Они тут два дня назад из миномета жарили по нашей санчасти!
Он достал гранату и примерился :
Щас Мы ему устроим фейерверк. Прикройте, товарищ старший лейтенант!
Силантьев, умело, как на учениях, метнул гранату в ту закопчённую часть развалин, откуда раздался предательский выстрел, и почти сразу же вторую, немного левее, где щерилось разбитым стеклом, изгвазданное пулями, подвальное окно. Грохот получился что надо: почти треть стены обвалилась, напитав и без того задымленный воздух новым пылевым цунами.
Немного выждав, разведчики сделали бросок вперёд, на всякий случай приготовив ещё по гранате, как вдруг, из дымового облака материализовало паренька лет 14-15-ти в форме «гитлерюгенда», держащегося обеими руками за уши, из которых сочилась кровь. Он крутился на месте как бесноватый, оглохнув и ослепнув от боли в прямом и переносном смысле. Наконец, упав на колени, и всё также зажимая уши руками, он дико завыл как попавший в капкан волчонок.
Ауфвидерзейн, подлюка
Навидавшегося всякого за войну сержанта, почти ежедневно терявшего фронтовых друзей и оставившего под оккупацией родителей, милосердие давно зачислило в «безнадёжные». Трофейный «шмайсер», равнодушно наполнив дуло смертельной слюной, готовился выплюнуть её металлические брызги на юного, но ненавистного с июня 41-го врага. Механизму было всё равно, немец не немец, он и был создан только для одной единственной цели убивать. Но так уж устроен этот свет, что миг останавливает миг, а смерть, уже пресыщенная и оттого ленивая, вдруг спотыкается и уступает эстафету давней своей сопернице жизни. Сейчас, этим мигом оказалась та самая, замотанная в платок, фрау, несчастная в своём исступлённом горе, размытом потерями и крахом её мира, казавшегося таким незыблемым. Презирая, а может и не замечая смертельного голода «шмайсера», она бросилась к подростку в форме «гитлерюгенда» и, закрыв его своим телом, начала жалобно кричать и умолять о чём-то. И палец Силантьева ослабил давление, понемногу отпуская курок.
Чего она? Вместе с ним помереть хочет? хмуро удивился Попов.