Орудия смерти. Город потерянных душ - Кассандра Клэр

Кассандра Клэр

Орудия смерти

Книга V

Город потерянных душ

Пролог

Саймон стоял, немо глядя на парадную дверь собственного дома.

Другого дома он никогда не знал. Сюда родители принесли его, когда он родился, и здесь, в стенах дома на Бруклин-роу, он и вырос. Летом играл на улице в лиственной тени деревьев, зимой мастерил самодельные снегоступы из крышек от мусорных баков. Здесь, в этом доме, его семья сидела шиву[1] после смерти его отца. Здесь же он впервые поцеловал Клэри.

Он никогда даже представить себе не мог, что настанет день и дверь этого дома будет для него закрыта. Когда Саймон в последний раз видел свою мать, та назвала его чудовищем и умоляла уйти прочь. С помощью гламора он заставил ее забыть о том, что он теперь вампир, но не знал, как долго гламор продержится. И, стоя на холодном осеннем ветру, глядя прямо перед собой, Саймон понимал времени не хватило.

Дверь была вся испещрена знаками: грубо намалеванные краской звезды Давида, врезанные в дерево контуры слова Хай[2] «жизнь». К дверной ручке и молотку кто-то привязал тфилины[3]. Хамса, Рука Бога[4], закрывала глазок.

Саймон через силу тронул металлическую мезузу, прибитую справа от двери. Он видел, как задымилась плоть там, где его рука соприкоснулась с освященным предметом, но ничего не почувствовал. Даже боли. Только жуткое, пустое ничто, медленно превращавшееся в холодную ярость.

Он пнул дверь так, что эхо от удара разнеслось по всему дому.

 Мам!  заорал Саймон.  Мам, это я!

Стук спешно задвигаемых засовов был ему единственным ответом. Обостренный слух Саймона распознал шаги матери, ее дыхание но она не сказала ни слова. Даже сквозь дерево он чуял кисловатый, пронзительный запашок ее страха.

 Мам!  голос Саймона дрогнул.  Мам, ну это вообще ни в какие ворота не лезет! Впусти меня! Это же я, Саймон!

Дверь тряхнуло так, словно мать отвесила ей пинка в ответ.

 Убирайся!  хрипло отозвалась она неузнаваемым от ужаса голосом.  Убийца!

 Я не убиваю людей,  Саймон устало прислонился лбом к двери. Он понимал, что, скорее всего, мог бы ее попросту выбить но что бы это доказало?  Я же тебе говорил. Я питаюсь только кровью животных.

 Ты убил моего сына,  проговорила мама.  Убил его, и подменил монстром.

 Я и есть твой сын!

 Ты выглядишь, как он, и говоришь ты его голосом, но ты не он! Ты не Саймон!  теперь она почти кричала.  Убирайся прочь от моего дома, пока я тебя не порешила, чудовище!

 Бекки,  выговорил Саймон. Он почувствовал, что щеки у него мокрые и коснулся их, и когда отнял ладони, увидел пятна: он плакал кровавыми слезами.  Что ты сказала Бекки?

 Держись подальше от своей сестры,  и Саймон услышал за дверью грохот, словно что-то опрокинули.

 Мам,  повторил он, не в состоянии снова повысить голос: получился только хриплый шепот. Рука начинала пульсировать.  Мне надо знать, тут Бекки или нет. Мам, открой дверь. Пожалуйста

 Держись от Бекки подальше!  и Саймон услышал, как она попятилась прочь. Затем раздался пронзительный скрежет открывающейся кухонной двери его бы Саймон ни с чем не перепутал. Скрипнул линолеум под ногами матери; открылся кухонный ящик. Перед глазами вдруг встала мама, хватающаяся за нож.

Пока я тебя не порешила, чудовище.

Эта мысль вмиг заставила его отшатнуться от двери. Если мама бросится на него с ножом, сработает Метка. И уничтожит ее так же, как уничтожила Лилит.

Он уронил руку и медленно отступил прочь от двери; спотыкаясь, сошел со ступенек, двинулся через тротуар и там, наконец, прислонился к стволу одного из затенявших квартал больших деревьев. Там он и стоял глядя на входную дверь собственного дома, отмеченную и изуродованную знаками ненависти, которую к нему питала его собственная мать.

Нет, напомнил он себе. Не к нему была эта ненависть. Мама ведь считала, что он умер. Того, что она ненавидела, не существовало в природе. Я не то, чем она меня называет.

Саймон не знал, как долго еще простоял бы там, таращась на дверь, если бы карман его куртки не завибрировал от телефонного звонка.

Он рефлекторно потянулся за телефоном, заметив, что узор с передней части мезузы переплетенные Звезды Давида отпечатался на ладони ожогом. Переложив телефон в другую руку, он прижал трубку к уху.

 Алло?

 Саймон?  это была Клэри, и, судя по голосу, она едва переводила дух.  Ты где?

 Дома,  сказал было Саймон и замолчал.  У мамы дома,  поправился он. Собственный голос показался ему пустым и отстраненным.  Ты почему еще не вернулась в Институт? Со всеми все в порядке?

 Вот поэтому я тебе и звоню,  ответила Клэри.  Сразу после того, как ты ушел, Мариза спустилась обратно с крыши, где должен был ждать Джейс. Так вот, никого там не было.

Саймон тронулся с места. Не осознавая этого толком, как механическая кукла, он двинулся вверх по улице к входу в метро.

 В смысле никого не было?

 Джейс исчез,  сказала она, и Саймон уловил напряжение в ее голосе.  И Себастьян тоже.

Саймон замер в тени голых ветвей дерева.

 Но Себастьян был мертв. Клэри, он умер

 Тогда объясни мне, почему его тела там нет, потому что его там нет,  сказала она, и ее голос наконец-то дрогнул.  Там наверху вообще ничего нет, только полно крови и разбитого стекла. Они оба пропали, Саймон. Джейс пропал

Часть первая

Нет демона иного

1

Последний Совет

 Как думаешь, долго еще ждать приговора?  спросила Клэри. Она понятия не имела, сколько они уже ждут, но, судя по ощущению, прошло часов десять. В похожей на пудреницу спальне Изабель, выдержанной в черных и кислотно-розовых тонах, часов не было зато были кучи одежды, стопки книг, груды оружия, трюмо, заставленное сверкающими баночками с косметикой, использованные кисти для макияжа и открытые ящики, из которых так и вываливались кружевные трусики, полупрозрачные чулки и боа из перьев. Атмосфера здесь чем-то напоминала закулисье «Клетки для чудаков»[5], но Клэри провела в этом усыпанном блестками хаосе достаточно времени, чтобы теперь находить его даже уютным.

Изабель стояла поодаль у окна, с Чёрчем на руках, и рассеянно гладила кота по голове; тот пристально и недобро смотрел на нее желтыми глазами. За стенами в полную силу бушевала ноябрьская гроза; прозрачные потеки сбегали по стеклу, как краска.

 Не очень,  медленно проговорила она. Без макияжа она выглядела совсем юной, а темные глаза казались еще больше.  Минут пять, наверное.

Клэри, примостившаяся на кровати между стопкой журналов и кучей клинков серафима, громыхавшей при каждом движении, с усилием сглотнула, безуспешно пытаясь избавиться от горького привкуса во рту. «Я вернусь. Через пять минут». Вот что последним услышал от нее человек, которого она любила больше всех на свете. Теперь она боялась, что больше ему никогда ничего от нее не услышать.

Клэри помнила этот миг как наяву: сад на крыше, хрустальная октябрьская ночь; ледяная белизна звезд на безоблачном черном небе. Камни брусчатки перемазаны краской от черных рун, повсюду лужи ихора и крови. Губы Джейса на ее губах единственное теплое нечто во всем дрожащем от холода мире. Цепочка с кольцом Моргенштернов опускается ей на шею. Любовь, что движет солнцем и прочими светилами. Обернуться, чтобы отыскать его взглядом, пока лифт увозит ее, снова втягивает вниз, в тени здания. В холле Клэри воссоединилась с остальными, обнимая маму, Люка, Саймона но какая-то ее часть, как всегда, еще оставалась с Джейсом, парила над городом, стоя на крыше одиночество вдвоем в сверкающем, ледяном электрическом городе.

Подняться в лифте на крышу, к Джейсу, и осмотреть следы ритуала Лилит выпало Маризе и Кадиру. Прошло еще десять минут, прежде чем Мариза вернулась одна. Как только двери лифта открылись, и Клэри увидела ее лицо испуганное, застывшее, бледное она уже все поняла.

Все, что случилось потом, было словно сон. Толпа Сумеречных охотников бросилась к Маризе через холл; Алек оторвался от Магнуса, а Изабель одним прыжком вскочила на ноги. Один за другим вспыхивали во тьме клинки серафима; белые залпы света вспарывали тень, словно вспышки фотокамер на месте преступления. Проталкиваясь вперед, Клэри слышала ломаные обрывки рассказа сад на крыше был пуст; Джейс исчез бесследно. Стеклянный гроб, в котором держали Себастьяна, кто-то разбил и распахнул настежь; всюду валялись осколки стекла. Кровь, еще свежая, капала с пьедестала, на котором прежде стоял гроб.