При этом, моя гордыня, мой гнев, моя зависть, мое осуждение по-прежнему мной помыкают. Я каюсь. Потом снова грешу. Говорю же, в прошлой жизни я была человеком.
Стало быть, называй меня Ангелиной, потому что во время земной жизни я была женщиной, Ангелиной Скороходовой.
Впрочем, все по порядку.
Когда я умерла, мне было тридцать. Но не горюй. Мне было не страшно. И мне было не больно. Хочешь узнать, как все случилось?
Умерла я в июле.
Но прежде, все тридцать лет почти безвылазно (хотя, признаюсь, был один эпизодик) я прожила в в глубинке Пермского края, в селе под названием Барак.
Согласна: название так себе. Звучит не очень.
А в детстве и вовсе я была в замешательстве. Помню, будучи дошкольницей, подошла к маме Марине с вопросом: «что такое Барак»?
Мама мыла посуду и думала о своем, скорей всего, о председателе колхоза, по которому она тогда сильно «сохла».
Я ее отвлекла.
«Барак? Ну, это, вообще-то, дом такой Большой дом. Там много разных людей живет. Все веселые и счастливые. Мама Марина сильно задумалась. Когда праздник, люди из дома во двор выходят. Едят, пьют, обнимаются. Еще на гармошке играют».
Мама грохнула тарелкой, закинув ее на полку буфета, поставив тем самым точку в нашем разговоре.
Эх, мама, мама. А ведь ты была не права. Не все в Бараке счастливы и веселы.
Тем более, что какой-то местный умник, на топографической табличке, при въезде в село, в название «Барак» вклинил жирную черную букву «Д». Получилось «Бардак».
«Так- то оно честнее будет. Решила я. А то мама Марина, тоже мне, придумала: большой дом с песнями и плясками».
Вот и в моей жизни на ту пору был бардак. Даже в Бараке, по сравнению с ней, был относительный порядок.
В восьмидесятые годы, в годы развитого социализма, с которыми совпало мое пионерское детство, наш колхоз считалось богатым. Около десятка молочно-товарных ферм давали местным жителям возможность жить безбедно.
Я, после окончания десятилетки, и пары лет бестолкового мыканья в областном городе Пермь, тоже оформилась на работу в Бараковское хозяйство.
В двухэтажном деревянном скособоченном доме мне принадлежала крохотная комнатушка. Железная кровать; стол, покрытый цветной старой скатертью; хозяйственная плита с чайником, сидящим на ней «верхом» да алюминиевый рукомойник вот все мое тогдашнее богатство.
В то утро я проснулась очень рано. Еще до верещания круглого, облупленного будильника. Я открыла глаза. Часы показывали пять. Нужно было бежать на работу.
Я одернула штору, выглянула в окно. От неожиданности отпрянула. Туман, как молодой озорной волшебник, играючи, сделал невидимыми все село и даже кусты шиповника, цветущие в полисаднике, перед моим домом. Я отпихнула от себя дряхлые деревянные створки окна. Они недовольно взвизгнули, но все же впустили влажный утренний воздух, настоянный на розовом запахе дикого шиповника, в мою затхлую конуру.
Работала я на ферме. В родилке.
«Родилкой» попросту назывался скотный двор, где, громыхая мощными нашейными цепями, несдержанно топтались в ожидании отела стельные колхозные коровы.
Я очень любила маленьких теляток. По своей новорожденной глупости они с громким чмоканьем и распусканием слюней сосали мой палец, который я им подсовывала, чтобы приучить их пить молоко из бутылочки.
В шутку я называла своих питомцев молокососиками.
Я заботилась о них, словно о детях. Тем более, что ни детей, ни мужа у меня не было.
Глава 6
В то утро, еще до того, как я умерла, отелилась Офелия.
Я волновалась за нее, думала, как все пройдет?
Прошедшей ночью с коровами оставался Андрюха Козырев. Козырь, вообще-то конюх. Он с лошадьми мастак, а не с коровами. Поэтому я ему не доверяла. Просто в ту ночь в дежурство поставить было не кого Наш, коровий скотник запил.
Эх, Козырь, Козырь. Хоть и был он на десяток лет меня младше, красота его невозможная, она с толку меня сбивала!
Мне всегда казалось, что Козырь запутался во времени и месте своей жизни. Его темные локоны, живописно ниспадающие на затуманенные глаза, делали его похожим на фаворита знатной особы; на жгучего итальянца; на цыгана на коне и в поле. На кого угодно, но только не на конюха в селе Барак. Но Козырь конюх в селе Барак. И это его реальное место и время жизни.
А ему еще отел у Офелии принимать.
Короче, в тот день я не стала дожидаться, пока закипит нерасторопный чайник, хлобыстнула из него в стакан теплой невкусной воды, глотнула ее и вылетела на улицу.
А ему еще отел у Офелии принимать.
Короче, в тот день я не стала дожидаться, пока закипит нерасторопный чайник, хлобыстнула из него в стакан теплой невкусной воды, глотнула ее и вылетела на улицу.
Туман преградил мне путь. Он был такой густой и близкий, что хотелось сдернуть его, как висящую на веревке, прямо перед носом, белую простыню, и идти дальше.
Мне было хорошо идти сквозь туман. Торжественно и страшно.
Так, шаг за шагом я оказалась на ферме. Оглянулась вокруг Козыря в поле зрения не наблюдалось.
Я вошла в «Красный уголок», чтобы надеть черный рабочий халат и резиновые сапоги. Без этой одежки на ферме никуда.
Тут мое внимание привлекла холщевая сумка Козыря. Она лежала на столе. Такие обычно носят, перекидывая их через плечо. Сумка оказалась открытой и из нее торчали какие-то цветные картинки.
Я протянула руку.
Козырь слыл в Бараке таинственным человеком. Про него в селе болтали разное. Дескать, парню двадцать с лишним лет, а ни разу ни с одной девушкой даже за ручку не держался. Рассказывали, что его слепой дед с самим чертом якшается. А с родителями Козыря случилась такая душераздирающая трагедия, что даже громогласные Бараковцы говорят о ней почтительно понизив голос.
Короче, Козырь завораживал.
Его сумка лежала с разинутой «пастью». Я не удержалась. Сунула руку «в пасть».
Я вытянула из холщевого нутра ворох открыток с изображением городов: Софии, Стамбула, Вены. Открытки были старые. Замызганные.
«Че он их таскает? Перебирая Козыреву коллекцию, думала я. Делать ему больше нечего?».
Одна из открыток все же показалась мне любопытной. Она отличалась от других. На ней изображался, болгарский городок Несерб, а как иллюстрация к нему вертел над огнем с нанизанным на него молочным поросенком. На обратной стороне открытки был напечатан рецепт приготовления этого самого поросенка.
А кулинарные рецепты моя страсть! Я начала читать.
Но тут резко вспомнила: Офелия!
Нужно было бежать. Я, секунду подумав, сунула открытку в карман халата. Очень хотела дочитать рецепт. А просить ее у Козыря я даже не собиралась. Он бы сразу понял, что я в его сумке шарилась.
«Подумаешь, открытка. Решила я. Таких на почте завались. Новую купит».
Так я украла открытку. И мне ни капельки не было стыдно.
Глава 7
Черная корова Офелия с белым пятном на беременном брюхе, выдавила из нутра пронзительный вопль. Теленок просился наружу. Мычание напуганной роженицы прокатилось по ферме. Но, туповатые животные, и ухом не повели: гремели нашейными цепями, перемалывали зубами жесткие, как проволока, перезрелые стебли тимофеевки, нажимали носами на рычаги поилок. Вода брызгала, обдавая «полированные» коровьи носы ледяной струей. Животные отфыркивались, у ноздрей надувались и сразу лопались большие пузыри.
Июльское утро лишь только забрезжило в засиженных мухами окнах, и коровьи роды Козырю были в тягость. Он, конечно, знал, что Офелия надумала телиться, но надеялся, что его «пронесет», и корова дотянет до моего прихода.
Ты почему соломы корове не постелил? Разъяренной фурией набросилась я на Козыря, когда тот замаячил долговязой фигурой в конце коридора Ждешь, что теленок из коровы на голый пол выскользнет и до клетки сам докатится!?
Да я же вечером солому стелил, начал было оправдываться конюх. Но передумал. Под моим тяжелым взглядом бойко схватил вилы и поспешил в тамбур, чтобы притащить для теленка соломы.
А тем временем Офелии и вовсе стало плохо. Ее тужило.
Я побежала за веревкой.
Когда я вернулась, черная слизкая телячья голова уже торчала изпод хвоста Офелии. Я крепко, двумя руками вцепилась в телячьи уши и потянула. Вслед за телячьей головой из тела коровы выпрыгнули передние ноги. Я привязала веревку к ногам. Дернула, что есть мочи.
Теленок, окутанный слизью, словно пришелец из фильмов ужасов, вывалился из коровы прямиком в белый свет.
Новорожденного теленка в клетку волокли на весу, за ноги. Я за передние, Козырь за задние.
Тяжелый. Козырь первым плюхнул беспомощного коровьего младенца в кучу соломы и с облегчением вздохнул. Слава Богу!
Я устало поплелась в «Красный уголок».
Хотела, наконец -то, попить чаю со зверобоем, да в темно зеленом чайнике с травяным отваром, жужжа, билась муха.
Я обреченно опустилась на стул. Пролитая вчера на подол моего черного рабочего халата коровья каша, задеревенела, покрыла коркой и без того мрачную мою одежонку.