Пространство бетона - Вадим Сатурин 2 стр.

город N просыпался птицами,
автомобильным клаксоном, молитвой,
усталыми ломкими ресницами,
затупленной бритвой.

город твой просыпался медленно
и начинались прятки в метро.
вновь измерить день сигаретами.
забыть к ночи его.

из кинотеатра теплых сновидений, мама,
в холодный город,
где промерзли до рельс
трамвай и метро,
мы выходим каждое бесполезное утро,
чтобы просто обратно вернуться
и все.

«безысходность  это нормально»,
сказали мне в 09 для справки.
в 03 и 02 сейчас занято очень,
операторы изучают «Превращение» Кафки.

уйди печаль с моих ресниц,
смахни ее со стекол,
мой автомобильный дворник.
но вновь чернила и курю,
пишу к тебе:
«наступит понедельник,
его догонит вторник.

подари нам рецепт от утра
неизбежности, Машинист Метро,
как будто мчишь не к тоннелю,
а к морю, где иначе все,
где есть и цвет, и звезды,
ее сердце и друга плечо.
подари нам рецепт от утра
в 06:06 Машинист Метро.

нет лучше прогулки утром,
чем пóд руку с рекой, одиночеством.
почувствуй, как экзистенция птицами
впивается в сердце
с холодом.

жизнь  пародия пьяного театра.
острые грани я в нем не разведу:
первый носит из злата цепочку,
когда второй надевает петлю.
третий греет цветы на бульваре,
чтоб четвертый их давил сапогом.
жизнь  одно обреченное гетто,
и мы все
узники в нем.

влюбись до истерик в город, мечтатель,
глазницами, сердцем, телесной оболочкой.
совокупи свое Ego и его излучатель
волн дециметровых
из радиоточки.

влюбись до дрожи  это несложно,
урбанистический оргазм свинцово-ртутный
испытай судорогой мышц икроножных,
с остановкой снов,
дыханья под утро.

будет много побед и свершений,
и не меньше разлук и потерь.
у солнца производные  тени,
у ночи, естественно, день.

будет мало дружбы и света,
и не больше цветов и любви.
город дарит нам розы? гвоздики!
и тебе, и мне
Подожди.

душной утренней дорогой пустоты,
когда пьянит полупустой фужер вина,
сквозь тлен и топь шагаем в ногу Я и Ты,
но тонут ноги сквозь асфальт
касаясь дна.

злые стены бетона сжимают нам плечи,
но от этого ближе  в строю, в одной связке.
скоро дождь все умоет, но кому станет легче?
докурю, раздевайся
и смотри на развязку.

мы слишком самоуверенны,
что сердце продолжая биться,
желает продлить эту жизнь,
а не взять
и остановиться.

мы слишком самообмануты,
что ночью закрывая глаза,
еще раз разомкнутся ресницы
аккурат
в начало утра.

день сожжен вхлам усталым солнцем,
ночь отравлена некультурными снами.
Тлен  американский coffee в чашке,
заплесневелый хлеб
временами.

усталые гримы прохожих,
бродящий без дела ветер,
черный кофе в гибком картоне.
снег, на котором пепел.

мятые спины попуток,
искривленные шеи людей.
холод против трампунктов.
будни против идей.

ЖД, магистрали, распятия,
снохождения, хрущевки, метро.
пусть сказка греет сомнамбулу,
а морщины режут лицо.

проспекты, аллеи, дворы немолоды,
день  вещество из осени, холода.
в городе «Крест» мечтать не шепотом,
что играть с электрическим
в сеть включенным проводом.

я умру; ты умрешь.
очевидность зависла,
и в этих строках
находиться нет смысла,
как в глубоком кошмаре,
тени, тлене, коме,
в оконцовке строфы:
«Спи. 17-й. Горе».

в утро снова придется увязнуть.
за углом холодный в лени трамвай.
металлу совершенно неважно
февраль за окном или май.
металлу плевать на простуду,
каткам видеть гнутые рельсы.
и нам кажется, что будет чудо
всего лишь открываются дверцы.

завтра все впадет в безнадежность,
у молодой жены умрет старый муж;
в воскресенье в нас исчезнет возможность
верить в море, а не в воду из луж.
завтра все впадет в уныние,
в декаданс  мечты, бриллианты;
в понедельник сдадут их в ломбард,
чтоб на все  антидепрессанты.

круг замыкается в нас серыми буднями,
он очерчен ночью Черными Звездами.
в тишине можно слышать многое,
простые вещи в ней становятся сложными.

день завершается аккурат кражей звука,
ночь обозначается стенами сонными.
днем мы многое брали за Истину,
эти вещи во тьме стали ложными.

страсть проходит с отсутствием рифмы.
в графе «Любовь» появляется прочерк.
не хочу больше помнить ваш номер,
ведь одиночества телефон короче.

ночь остывает кофе чернотой
в стакане из картона с крышкой
в руках у девушки в потертой куртке,
прислонившейся к дверям метро.

в подземке люди. тесно. холодно и скучно,
чтобы прислоняться в сутки,
там день и вечер
то есть одиночество возьмет свое.

в прикосновениях замерзших плеч
или двухсот катков об рельсы,
в потухшем взгляде незнакомки в шубе,
где замерзла на рассвете моль,

чужой рукой в моем кармане,
кравшей ночь и две измятых сигареты,
приходит утро
вместе с ним на станции догонит боль.

пространство кафеля, одеял, бетона 
монолитность человека и камня.
«воскресение» обещает многое,
в понедельник закрываются ставни.
долгостроев жилы на́век застыли,
и свершения людей здесь неброские.
не мейнстрим, а заместо молитвы,
перед сном мы читаем Бродского.

на оконном стекле нацарапали «УТРО»,
пробел, тире и «В нем слишком пусто»
на проеме, обычно, где крепится дверь,
кто-то мне вывел: «не жди и не верь!»

В кармане ночь,
сигареты,
ириски
Мы все когда-то
умирали
на вписке.

нож-бабочка, штучка «Петра», кассетный
плеер, в ночь  в подъезд по привычке.
мама, мы  дети окраин последние,
прикуривавшие
спичкой.