Однажды вечером, мальчик сторожихи-дворнички «спрыгнул с постели и наступил на острый топор и повредил ногу» так она говорила. На самом деле, мальчишка 8 лет игрался в сторожке или колол дрова, или что-то ещё, только ударил он себя по ноге и случилась глубокая рана и он потерял много крови. Когда это случилось никого дома не было, и школа уже не работала. Мальчишка ревел и ждал мать. А когда она пришла, он был уже без сознания, лежал в луже крови. Мама сразу же побежала к ближайшему дому, где жил врач. Его дом в двадцати шагах от школы и все в районе знали о нем, поэтому мать мальчика прежде всего бросилась к нему.
Но каков тип, Николай Петрович! Вот что было, стучалась она стучалась, чуть окно не выбила. Наконец он подошел и через закрытую дверь порекомендовал отнести мальчика в больницу. Мать через весь город на руках понесла мальчика в больницу, а ведь у врача стояла в гараже машина. Из больницы позвонили учителям, телефон дала дворничка. Учительница, завуч школы, тоже помогла. Мальчику требовалась кровь особой группы, и тогда нашлась медсестра, которая отдала свою кровь, и учительница прибежала, у которой была нужная группа крови. Люди приняли участие в судьбе мальчика.
В больнице оказался корреспондент местной газеты и написал статью, которая вышла на другой же день. Статья была написана хорошо немногословно и в то же время взволнованно и напряженно, в репортаже была живая тревога за мальчика. «И только один человек, можно было прочитать в статье в самом конце, в эту ночь показал себя не так, как от него ждали». Так начиналась часть репортажа про Николая Петровича. Врач мог оказать первую помощь наложить жгут и так далее.
История развивалась более и более.
С корреспондентом газеты я был знаком и предложил ему вместе пойти к этому Николаю Петровичу и поговорить с ним. Мне и самому это было интересно: почему он так поступил не помог мальчику, больному?
Я не смогу спокойно разговаривать с этой сволочью, угрюмо сказал мне Володя (корреспондент).
Хорошо, разговаривать буду я. Но надо же выслушать его объяснения, мало ли что? а вдруг он сам заболел или что-нибудь ещё?..
И вот мы с Володей поднимаемся на резное крыльцо нового добротного дома, сложенного из яркого фасадного кирпича. В трёх окнах, выходящих на улицу, пылают шапки герани.
В этом дворце он живет вдвоем с женой, сказал мне Володя, уже сразу проявляя свою неприязнь.
Дверь оказалась открытой, и мы вошли в застеклённую галерею над двором, под которой стояла машина сбоку от дорожки к дверям дома.
А-а, печать собственной персоной! весело воскликнул Николай Петрович, увидев Володю, он возился во дворе со своей машиной. Что-нибудь случилось?
Не со мной, пробормотал Володя, отвернувшись в сторону.
Я представился доктору и сказал, что нам очень нужно поговорить с ним. Он настороженно посмотрел на меня, на Володю и начал снимать кожанный фартук.
Прошу вас в дом.
Он провел нас в кабинет, в котором стоял огромный стол, три кожаных кресла, заслонённая ширмой кушетка и вертящаяся этажерка с книгами. Над столом висел портрет знаменитого русского хирурга Пирогова. В этом кабинете доктор принимал больных. Он вел частные приемы на дому, в основном богатых клиентов и запись к врачу была по длинной очереди.
Нас интересует, доктор, почему вы не помогли матери ребёнка ночью? спросил я.
Доктор долго обдумывал свой ответ, и за это время выражение его лица изменялось несколько раз. Сначала на нем появилось выражение снисходительной иронии, потом промелькнула тень тревоги, потом раздражение, и, наконец, на нём застыло выражение спокойной задумчивости. Но я видел, что он нервничает. Выдавала лежавшая на столе рука, она всё время шевелилась и вздрагивала.
Ну что ж, извольте, я отвечу, сказал он после паузы. Бывают медицинские случаи, когда помощь может оказать только больница со всем её оборудованием и персоналом.
Но вы даже не поинтересовались, что с мальчиком! воскликнул Володя.
Мне и не нужно было интересоваться, женщина сама сказала, что мальчик порезался, наступил на топор. В конце концов, если по поводу всех порезов городских мальчишек будить ночью врачей
Доктор говорил с нами неискренне, он на ходу подыскивал оправдание своему поступку.
Однако события на этом не закончились. После выхода статьи в газете, где Володя где-то добыл фотографию доктора, под которой написал фразу: «Этот человек отказал в помощи», изменилось отношение местных жителей к доктору. Город узнал всё, что произошло, и вынес Николаю Петровичу свой приговор. Он шёл теперь по улицам словно невидимый. С ним никто не здоровался (а раньше все его приветствовали, и шагу не ступить). В больнице, где он работал, врачи не разговаривали с ним объявили негласный бойкот. Он пытался объясниться с главным врачом больницы, но главный врач сказал ему:
Доктор говорил с нами неискренне, он на ходу подыскивал оправдание своему поступку.
Однако события на этом не закончились. После выхода статьи в газете, где Володя где-то добыл фотографию доктора, под которой написал фразу: «Этот человек отказал в помощи», изменилось отношение местных жителей к доктору. Город узнал всё, что произошло, и вынес Николаю Петровичу свой приговор. Он шёл теперь по улицам словно невидимый. С ним никто не здоровался (а раньше все его приветствовали, и шагу не ступить). В больнице, где он работал, врачи не разговаривали с ним объявили негласный бойкот. Он пытался объясниться с главным врачом больницы, но главный врач сказал ему:
Вы, Николай Петрович, так мало работали в больнице и так много занимались частной практикой, что я не знаю, о какой работе вы сейчас говорите.
Он, Николай Петрович, отправился и в Райздравотдел, но там его не приняли, сказали, что заведующий всю неделю будет очень занят.
В первые дни он ещё на что-то надеялся, пытался предпринять какие-то меры, но затем он понял, что произошла катастрофа.
Самый популярный в городе человек в одну ночь стал для всех презренным ничтожеством. Это к вопросу, так сказать, о прочности популярности. Впрочем, популярность провинциальных врачей очень часто бывает незаслуженной. Привычка к человеку становится слепой верой в него. Это бывает не только с врачами.
Врач, этот выставил свой дом на продажу и уехал. Куда он уехал никто не знает.
Конец.Исключение из пионеров. Из детства
Толяба Толька Щербаков. Я помню его необыкновенно отчётливо, будто это было вчера, а не много лет тому назад. Коренастый крепыш он стоит передо мной, широко и упруго расставив свои короткие накаченные ноги, в обтягивающих «джинсах-техасах» советской фабрики «Трехгорная мануфактура». У Толябы большая семья, кроме него ещё были три сестрёнки постарше и два брата помладше.
Во дворе нашего нового микрорайона собирались что-то строить и привезли какие-то бетонные блоки, наставили их в два ряда скрывая стройплощадку от жилого двора, строительного забора ещё не было. И вообще мы были первые «поселенцы» в окраинном нашем панельном микрорайоне. Дома росли, как грибы, быстро, один за другим это было новое слово в строительстве в те годы панельное домостроение.
А поселенцы были из разных концов города и все только-только знакомились друг с другом, и заводили свои новые «порядки», привычки и «обычаи». Дождливыми днями августа, предшкольной, предосенней порой мы собирались с пацанами в каком-нибудь подъезде с широкими лестничными площадками и рассказывали разные истории. А в этот раз дождей не было, как вроде «бабье лето», и солнышко пригревало, собрались мы за бетонными блоками, за которыми среди прочих стройматериалов (кирпичей на поддонах), были свалены свежие доски.
И в этот день случилось. Захлопнулась дверь с английским замком, а ключ остался в квартире с таким сообщением прибежала к нам Танька соседка с четвертого этажа первого подъезда нашей пятиэтажки, одноклассница по возрасту. Все ребята побежали к углу дома. Тогда Толяба вызвался залезть в окно по водосточной трубе. Окно на кухне было открыто, вернее даже не само окно, а форточка окна близкого к углу дома, там, где и проходила водосточная труба, собиравшая воду с крыши.
Подойдя к трубе, Толька поплевал на руки, снял курточку, передав её одному из ребят, снял даже тяжелые осенние ботинки, оставшись в носках, подпрыгнул и ухватившись за трубу, по-лягушачьи двигая ногами стал подниматься вверх. Произошло это так быстро, что никто ничего сказать не успел. Толяба тем и отличался в дальнейшем, что он всегда сначала делал, а потом уже думал.
Мы не сразу осознали всю опасность происходящего. Только когда наш Толяба добрался до третьего этажа, и мы увидели, как труба шатается в своих не успевших поржаветь скобах, мы поняли, какой опасности подвергается наш приятель. Он мог свалиться с большой высоты.
Спускайся обратно! сдавленно крикнул я. Меня схватила за руку Танька.
Нельзя кричать, криком ты его спугнёшь сказала она, сама замирая и сжимая мою руку.
А труба, хоть и не ржавая, закреплена была плохо и всё могло плохо кончиться.
Но Толяба вскоре был уже на уровне четвёртого, оставалось перебраться с трубы на окно, на подоконник, что было самое сложное, труба скрипела в уключинах-креплениях. Сами того не замечая, мы стояли с «открытыми ртами» и, затаясь от волнения, смотрели за смельчаком.