Но Франю это не интересовало. Он хотел спасти лесную обитательницу от губящей стихии.
Поэтому Франя топнул своей маленькой ножкой и погнал лисицу в сторону гаражей. Лисица припустила со всех ног, и успела вырваться, когда уже над кучей веток начал сгущаться едкий пахучий дым, к которому примешивались нотки горелой листвы.
Лисица уже скрылась от взгляда Франи. Металлические остовы гаражей поглотили её, как жерло. Ненасытное городское жерло.
И тут нога Франи запнулась за какую-то корягу. Он упал, и в голове как будто-бы что-то порвалось. Появилось чувство невероятной свободы, затягивающей куда-то вглубь него, вглубь самого Франи. Это было завораживающее чувство. Приятное и страшное одновременно. Франя понимал, если сейчас не прервать эту дрему, не нарушить этот сон, то и жизнь, маленькими каплями, словно капли воска, стечет вниз, на эти оголенные коренья, и останется тут навсегда.
Он силой воли разбудил себя ото сна, посмотрел на железяку, которая хитрым и хищным врагом валялась на земле и поковылял к отцу. Но уже сделав несколько нетвердых шагов он, как говорится в народе «поплыл», стал хвататься за ветви. А запах гари между тем стал явственнее, и судьба его казалась незавидной. Но он, последним усилием раздвинул плотную стену ветвей, и выбрался наружу. Судорожно глотнув свежего воздуха, он обернулся на гаражи. Лисы уже не было. Экий молодец, хотел спасти животное, а сам чуть не сгорел.
По дороге он приложил руку к затылку. Посмотрел на ладонь. Она была красная, он понял, что из него на рубашку и на свитер сочится кровь. Тогда он снял свитер и приложил к ране.
Отец, в это время с друзьями в каморке записывали расписание на месяц. Он и представить не мог, что сын возвратиться весь в крови с разможжённой головой.
Рану зашили в местной больнице. Даже в больницу Франю тогда не положили, хотя врач говорил, что есть опасность отека головного мозга. Врач хотел было настоять на временной госпитализации, но отец посмотрел тогда на Франю, прищурил глаз и сказал.
Мы же мужественные. Дома переживем напасть, да?
Мальчик кивнул, соглашаясь со словами отца.
Рана заживала быстро, как на собаке, но именно после этого случая мальчика стали одолевать ужаснейшие головные боли, которые иногда затихали, иногда, словно под воздействием неких тайных сил опять затевали перед глазами малыша жуткий хоровод.
Один раз Франя даже с сестрой ходили к специальному доктору, которая посмотрев на худосочного подростка с жалостью, удалилась в маленькую хозяйственную комнатку и выкатила чудный аппарат. Нацепив на голову подростка резиновые присоски, смазав предварительно кожу каким-то гелем, она заставляла того раскрывать и закрывать глаза, задерживать подолгу дыхание и делать прочие, несвойственные в повседневной жизни вещи.
В итоге она вытащила из аппарата хрустящую бумажку, и посмотрев на показания, сказала:
Что-то в этом определенно есть. Постарайтесь не читать на ночь, не перетруждать себя нагрузками. Я выпишу вам лекарство.
В результате Франя получил кучу неприятностей себе на заднее место. Причем не в переносном, а в буквальном смысле. Курс уколов мозговой вытяжки животных.
Не знаю уж, что больше повлияло на Франю, но после этого все и началось
Отец Франи рано разошелся с матерью. Нельзя сказать, чтобы в этом было что-то необычное. Они были из военных, часто переезжали из города в город, но строгая выправка отставного штабного моряка была куда как привычнее, чем богатство портного, или умелые руки автослесаря. Кроме того, это был второй брак матери Франи. В первом, как она сама говорила, «она позволяла себя любить», любви особой не было, и, хотя считается, что вопрос про возможности передачи генной информации с первыми поцелуями и ласками давно уже решен, Франя, лишь только увидев первого мужчину своей матери понял, насколько он был на него похож. Те же тонкие, несмелые губы, те же немного растерянные глаза. Тот же длинный подбородок и широкие носовые крылья.
Да и нос такой же, длинный и немного курносый.
А ещё было у Франи странное развлечение, каждый раз, когда в районе происходило громкое убийство, он шел в соседний киоск, где продавщица Антонина уже ждала его появления, она, ненадолго уходила копаться в периодике, а потом, усмешливо щурясь, высовывалась из окошка киоска, и заявляла:
На, вроде все тебе подобрала Да только ты на много не надейся, тут больше строчек, чем смысла.
Да и нос такой же, длинный и немного курносый.
А ещё было у Франи странное развлечение, каждый раз, когда в районе происходило громкое убийство, он шел в соседний киоск, где продавщица Антонина уже ждала его появления, она, ненадолго уходила копаться в периодике, а потом, усмешливо щурясь, высовывалась из окошка киоска, и заявляла:
На, вроде все тебе подобрала Да только ты на много не надейся, тут больше строчек, чем смысла.
А Франя отходил шага на два, и начинал перелистывать свежие, ещё пахнущие типографской краской страницы. И они как будто оживали перед ним, открывая все новые и новые обстоятельства смерти жертвы. Он мог так подолгу стоять около киоска, просматривая, сравнивая статьи из нескольких газет, пока какой-нибудь очередной старичок, или истеричная женщина не отгоняли его от очереди, выстраиваясь в нестройной, куцей очереди.
Собственно, именно из-за этого необъяснимого увлечения у него на балконе уже скопилась целая тонна подобной желтой и полу-желтой литературы. Надо сказать, что дело происходило уже в постсоветскую эпоху, и получить какую-то особо дефицитную литературу взамен старых пожелтевших и истрепавшихся листов было уже невозможно.
Но одна деталь особенно приковывала его взор. Это были фотографии трупов. Нет, он не был из тех, кто может наслаждаться чужим страданием. Словно обезьянка, которая просовывает руку в тонкое горлышко сосуда, он просовывал руку в трещину небытия. Он всматривался в лица убитых людей, чтобы попытаться понять, куда они направились после смерти, как они продолжили свой путь? Есть ли перерождение, или душа уходит в темное ничто?
А может быть душа уходит в саму свою оболочку, как улитка, которая во время опасности прячется в свой твердый домик? Может тело это лишь очередная составляющая, которая падая в земную плошку, наполняет своим плотным компостом, земной салат, а своим миром, который успело накопить за время земной жизни наполняет информационное пространство, пространство опыта, пространство знания о великих поражениях и великих победах, которые могут снова воплотиться через иных людей, иных игроков в этой вселенской драме? Франька часто думал над этим, когда не болела голова.
Постоянные головные боли, из-за которых Франя не мог нормально даже пробежать вокруг стадиона, без того, чтобы не присесть на лавочку ставили крест на его спортивной карьере, а ведь в свое время он был неплохим вратарем в школьной команде.
Боли немного успокаивались, когда Франька читал, и это подтолкнуло его развиваться именно в этом направлении. Ему было тяжело признать, что он по своему внешнему виду ничем практически не выделялся от окружающих его сверстников, и это очень огорчало его. С детства мать записала его в районную библиотеку, и, хотя дорога была не близкой, он всегда с огромным удовольствием её посещал.
Особенно, когда была плохая погода, и на душе было тяжело и пасмурно, как на осеннем небе.
И Франька, засев за библиотечный столик, буквально поглощал детскую фантастику, книги про пиратов, про приключения веселого
Тима, про великана-Гулливера в маленьком мире, где постоянно ссорились два народа.
Чуть позже он, надо отметить абсолютно закономерно, увлекся историей. Надо заметить, что учитель истории у него был не очень хороший. Усатый, похожий на самого обыкновенного священника, он прививал у учеников особенную нелюбовь к персонам, которые изменяли историю, выдающимся персонам истории, таким, как Иван Грозный, или Петр Первый. Говорили, что у него были на то свои, чисто личные причины, мол, предки у него были из поморов, которых Петр обязал заместо торговых двухобивочных кораблей- кочей, строить морские суда, которые были необходимы его флоту, и тем самым разорил Сибирь.
Франька же всегда имел какую-то свою точку зрения, он понимал, насколько важно было на тот момент взять всю силу народную в один кулак, и позже, с помощью северных войн сплотить свой народ ради благого дела обустройства государства, торжества наук и прогресса.
Великий самобытный дух историка, между тем, к сожалению, проявился лишь в тяге к бутылке.
Причем вроде-бы это не могло ему грозить ничем серьёзным, поскольку он выпивал в каморке, которую обустроил за своим кабинетом, причем не в одиночку, а ни с кем иным, как с самим директором школы. За что его благополучно и выгнали, как только директор закурил в постели, после их совместной попойки, и сгорел.