Потом я подумал, что собаки становятся приличными в результате дрессировки. Собаку воспитывают, объясняют, что такое хорошо, а что такое плохо. Если не понимает, объясняют более доходчиво. И почему-то мне очень не захотелось быть дрессированным.
Мне хотелось быть диким, непредсказуемым, спонтанным. Я хотел охотиться на лягушку, рычать на проходящего мимо бомжа, кататься в траве, давя навязчивых блох. Я даже почувствовал, что спина начинает чесаться И вот я представил, что в самый неподходящий момент, когда я решился укусить кого-то очень противного за ногу, мне предлагают ошейник Ну, если хотите метафору мне, дикарю, предлагают цивилизацию. Да, на такой ошейник я не то что стал бы лаять, а разорвал бы его в клочья!
Я представил, как разрываю ошейник в клочья, и тут как раз подошло время обеда. Можно выйти из офиса, пройти через дорогу, выпить кофе с хотдогом и позвонить ей
Что ты все-таки хотела сказать этой своей фразой про собаку и ошейник?
Какой фразой? удивилась она.
И я вспомнил, что эту фразу она мне сказала во сне, так что это даже не ее, а в некотором смысле моя собственная фраза. Значит, полдня я разговаривал сам с собой
Чемодан
Лето пришло неожиданно, как гость с чемоданом: я у вас здесь немножко поживу.
Уселось посредине мира, раскрыло чемодан, и из него вылезли: две чайки, старое колесо, футбольный мяч, пугало огородное стандартное артикул 712498, билет на электричку до станции Лисий Нос от 8 июля 20** года, левый кед, панама красная в белый горошек, мухобойка, фляжка металлическая 1 шт., фонарик, пара коробков спичек, зонт-автомат с видами Венеции и чешско-венгерский словарь.
Куда мне это все! воскликнула Алевтина Петровна и заплакала.
На кухне вскипел чайник, оповещая мир удалым разбойничьим свистом.
Птиц Алевтина Петровна выпустила в окно. Они сделали вид, что падают, а потом взмыли сразу под самую крышу.
За окном в роскошной по-сезановски зелени краснело здание детской туберкулезной больницы. В парке при больнице по ночам пели лучшие в городе соловьи, причем совершенно бесплатно.
Опустевший чемодан лежал посреди комнаты, раскрыв свою пасть, или, если хотите, чрево. Шкафы опасливо жались по стенкам, чашки в серванте прятались друг за друга, книги дрожали всеми страницами, будто им холодно, даже обложки не спасали.
Алевтина Петровна помнила, как ее бабушка хранила в чемодане шубу, пропахшую нафталином. Когда наступали холода, она вывешивала шубу на балкон проветрить, но запах был стоек, и посражавшись день-другой, бабушка снова прятала шубу в чемодан до следующей зимы.
Алевтина Петровна подошла к чемодану и понюхала. Нет, нафталина не было. Тогда она осторожно протянула руку и повертела ею перед чемоданом. Но чемоданная пасть была спокойна, зубами не щелкала, не нападала. Алевтина Петровна закрыла пустой чемодан и поставила его в угол, и только после этого решилась выпить чашку чая.
В саду детской туберкулезной больницы гуляла мамаша с коляской. Там специально была вымощена дорожка, по ней можно было ходить по кругу, а сам сад прятался за большим каменным забором. Алевтина Петровна его видела, так как жила на четвертом этаже, а это гораздо выше забора.
Неужели такой малыш, и уже больной? расстроилась Алевтина Петровна. И услышала странный шорох. Прислушавшись, она поняла, что звук идет из того угла, где стоит чемодан. Алевтина Петровна подошла, послушала еще внимательней да, оттуда. Алевтина Петровна попыталась чемодан приподнять, но он оказался тяжелым.
Она оттащила его на середину комнаты и открыла. Из чемодана полезли: две соломенные шляпы, сачок для ловли бабочек, две банки пива «Вена», кружка из нержавеющей стали, календарь за 1997 год, садовый совок, «Опыты» Монтеня, спицы с вязаньем и театральный бинокль. Самым тяжелым, килограммов на пять, оказался мешок с сахарным песком. Такие мешки бабушка покупала в сезон варки варенья. Последним из чемодана выскочил рыжий лохматый кот и сказал «мяу».
Алевтина Петровна хотела изловить кота, но не тут-то было. Кот рыжей молнией взлетел по занавескам на карниз и недобро оттуда посматривал.
Алевтина Петровна тяжело вздохнула и отправилась допивать чай. На полпути, спохватившись, она вернулась к чемодану, и, снова закрыв, поставила его в угол.
Чайки то и дело пролетали мимо окон туда-сюда. Кот наблюдал за ними с интересом, но прыгнуть не решался.
В углу зашуршало. Уже уверенным шагом Алевтина Петровна подошла к чемодану, легонько пнула ногой, вытащила на середину, открыла.
Из чемодана полезли: удочка-донка, кирзовые сапоги, маленький топорик с чехлом, Фихтенгольц Г. М. «Основы математического анализа в 2-х томах», сборник японских сканвордов, две пачки сигарет «Петр I», картофель московский хрустящий, пижама в полоску и маска для подводного плавания.
Кот, успокоенный временным невниманием Алевтины Петровны, спрыгнул и стал аккуратно подбираться к пачке с московским картофелем.
Р-раз ее лапой она отскочила, притаился, спину выгнул, караулит. Выбрал момент и как нападет! Только хруст, только восторг, полная победа.
Алевтина Петровна стала постепенно привыкать к происходящему. На кота смотрела без возмущения и пыталась припомнить, есть ли в холодильнике сметана, чтобы его покормить.
Она подумала, что надо бы вещи сортировать: то, что может пригодиться, откладывать, а остальное выставлять в мешках рядом с помойкой вдруг пригодится кому-то другому. Все-таки много хороших, полезных вещей оказалось в чемодане.
Но пока она думала, что именно может пригодиться ей самой, лето как раз закончилось. Оно присело на дорожку, улыбнулось застенчиво, а потом забрало свой чемодан и ушло в далекие края. Наверное, в Австралию.
Что-то оно взяло с собой, но самое главное Ах, воскликнула Алевтина Петровна, самое главное оно все же оставило! На мешке сахара гордо восседал рыжий кот, как памятник самому себе или просто милая галлюцинация.
Яблоневый сад
Я помню яблоневый сад, тот, что вырубили, чтобы построить твой дом. Обычная панельная пятиэтажка-муравейник, из окна видно, как играют во дворе в настольный теннис. Шарик стучит о стол, словно косточки скелета того мира, в котором мы жили тогда.
Пушистая верба над канавами с водой, заячья капуста и еще травка, дрожащая мелкими ладошками на ветру пастушья сумка. На теплотрассе первая мать-и-мачеха.
Соседка сверху приносила твоей маме нарциссы с дачи, пила чай. Как известно, чай пьют часов пять, отхлебывая мелкими глотками: важно, чтобы чашка не пустела. Сидеть с пустой чашкой плохой знак.
Но полная чашка не спасла, соседка умерла от рака, да и квартира в твоем доме давно уже продана. Там некому жить твои родители ушли один за другим в яблоневый сад.
Еще темная банька в деревне у твоей бабушки, утварь, печка. Тазы, котлы, березовые веники. Веники готовили с весны, шли в священную рощу, пели песни, водили хороводы, просили прощенья у берез, ломали ветки.
Твои мужчины вклеены в фотоальбом, как высушенные бабочки. Рядом с каждым портретом мечты сбывшиеся и разбившиеся. Даже слова звучат похоже (разбывшиеся), чего уж спорить, что было, а чего не было. Этот мечтал нарядить тебя в белые рукавички. Тот написать все свои стихи на рулоне обоев, и завернуть тебя в них, как мумию. Рассказывать все секреты не буду, да и альбом еще не закончился вот вам гусиное перо.
Еще были куры. Твоя бабушка выходила на двор и звала Иден, цып-цып-цып! (у каждой курицы имя из сериала Санта-Барбара). Бросала пшено горстями. Говорливые куры ей отвечали, кланялись. А за домом картофельное поле цвело.
Ты тоже умела договариваться с утварью, картофелем и курами, знала их тайные языки. Колдовала веником и паром. Но математика изменяет ум, пытаясь выстроить мир в стройную систему.
Теперь ты веришь в формулы судьбы. Считаешь, пользуясь программами и страшными словами: дисгармоничный аспект, управление домами, асцендент Баню выстроила новую, вместо кур сороки на соснах, а вместо картошки белые лилии. А еще не носишь очков, только линзы, а за рулем поешь.
Мы не меняемся, просто художник пишет один слой поверх другого. Но если посмотреть на картину особым зрением (зануды-ученые думают, что это ультразвуковая рефлектоскопия в инфракрасных лучах), можно увидеть сразу и навсегда: и березовую рощу, и баню, и двор с теннисным столом, и лилии, и яблоневый сад.
Мой маг
Сквозь золото ветвей зима.
А целовать холодное не страшно.
Я боялась именно этого, сквозь погоду, жизнь и какие-то сорок километров, всхлип телефонного звонка: умер. Вот и оно, вечное окно с чем-то желтым вне; голова тупая, прикуриваю от сигареты, потом следующую; что-то тикает в комнате, как живое; мысль о ерунде (купить сосисок, чтобы они, ТАМ, ели), сборы и электричка, ведущая в пустоту. К телу.