Наскальные надписи
заГОвор
Игорь Галеев
© Игорь Галеев, 2019
З а Г О в о р
Инициация
отчаявшихся и вопиющих
в беспамятстве
Предвариловка
Мы, Ядид, Хетайрос и Филос, после долгого бездействия, начиная этот путь, желаем извлечь из будущего своих последователей и приверженцев чтобы именами нашими и словами нашими не возводились царства, государства и храмы.
Мы сумеем достойно и стойко пройти нами же избранный путь и выбрать то, что нужно.
Мы призываем стихии земные и небесные, силы разрозненные войти в нас и соединиться ради последнего выбора. Пусть эти силы дадут нам необходимые возможности, ясность и избавление от тяжёлых недугов, и желчь и ненависть переплавят в упорство и твёрдость.
И пусть слово наше не будет суетным и поспешным, сможет вычленить из скрытых уголков жизни все чувства и лица лучшие, и да не коснётся наших умов иллюзия, а только естественное и должное.
Мы призываем удачу сопутствовать нам, и чтобы каждое растение узнавало нас, и власть смерти перешла к нам, пока мы не вернёмся домой с Добычей.
И будет желание наше волей нашей, и если нам не будет суждено пройти до конца, то да начнётся всё с начала и обернётся к нам.
Мы, единство, сохраним одного и не откажемся от множества, и в бесконечности найдём себя, и увидим во всём единое.
Пусть будет по силе чувств наших и по воле слов наших, и всё, нами узнанное и принятое, нас сохранившее и нами взлелеянное, с нами прошедшее и разделившее нас всё, способное нас объять, войдёт в единственное и настоящее наше целостное Я.
Дети подземелья
Чудо это воля, это когда по слову захочешь и получишь. Как бы из ничего. Что же такое Ничто? И что значит как бы?
Я думал об этом набегу, когда у меня только-только вырисовывались в голове контуры пути
Автоматная очередь резанула по камням, и осколки и пули заметались по стенам подземелья.
Я оглянулся лучи фонарей высветили остановившегося Ядида, и вторая очередь прошила его насквозь. Кровь брызнула мне в лицо. Он дрогнул и будто электрические разряды пробежали по его телу
«Бежим!» закричал телохранитель Горбачёва, а Ядид, пробегая рядом со мной, улыбнулся: «До чего банальное оружие», и показал мне яму, полную кишащих змей и каких-то неприятных красных жучков.
Самые лучшие сапоги, хотя бы и царские, не становятся произведением искусства. Потому что они созданы для тела. А между тем существует целая громадина якобы ненужных предметов и неисчислимое множество бумажных миров.
Дорога была выбрана не из лучших. И я не понимал, зачем они вовлекли Горбачёва по моим понятиям он был мимолётной фигурой в истории. Или они пошли по лёгкому пути, зная, что политическая сфера наиболее уступчива для слова?
Где-то позади опять открыли стрельбу, но я уже не пригибался, полагая, что Ядид первым примет мою порцию пуль.
Спокойствие души и беззлобие вот что сейчас мне нужно. И если даже телохранитель Горбачёва пристрелит меня, всё равно ему не удастся спасти Михаила Сергеевича от смерти и от забвения, из которого его извлёк Филос. Михаилу Сергеевичу дарована вторая жизнь, и сейчас он всё ещё как бы во сне, он бежит впереди телохранителя, подталкиваемый его бесцеремонными руками, вспотевший и красный, с расхлестанным воротом рубашки, с галстуком маятником, он похож сегодня на милого нэпмана, пристреленного чуть позже в подвале некоей Лубянки.
Ненужное телу приобрело катастрофический размах оно сделалось бесспорным доказательством бытия духа. И если кто-то и встречал инкрустированные чашечки то ему бы следовало понять, что они не для потребления, они символ искривлённое отражение беспочвенного сознания творческий тупик, если угодно. И поэтому не стоит есть из них деликатесы.
Никогда бы не подумал, что под землёю так много дорог. Мы бежим уже минут двадцать, ныряя то вправо, то влево. Настоящий лабиринт. А тут ещё громадина бронетранспортёра.
Заводи! кричит телохранитель.
Он и ещё один, с бронетранспортёра, закидывают наверх Горбачёва и запихивают его в люк. Бронетранспортёр взревел и выпустил копоть, я кашляю и лезу на крышу.
А этот кто такой? хватает меня за волосы ещё один, что у него за вид?
Вид, как вид, думаю я, вот только поза идиотская. Я стою на четвереньках, уцепившись за железяку и лицо моё задрано кверху, так, что больно шее, и чувствую, как вместе с волосами от черепа оттянулась кожа.
Да отпусти ты его! дёргает этого малого Ядид, он с нами!
Он же почти голый!
Бронетранспортёр срывается с места и несётся в темноту, и только теперь меня охватывает ужас я действительно почти голый и представляю, как сейчас моё тело вотрётся в стену туннеля. Какое-то количество минут я в безумном состоянии, я прижимаюсь к металлу, сжимаю пальцы и как парик отстреливаю волосы всё, теперь им меня не оторвать.
«Поганцы! шепчу я, вязкие слёзы текут по носу и убегают под грудь, они и здесь готовы кого-нибудь унизить, они и здесь жлобы. Обормоты! Какой это тупой инстинкт уничтожать слабого ради этой дурацкой жизни!»
И тут же вспоминаю свою мать и все свои гигантские детские обиды. Я представляю, как потом этому телохранителю нацепят побрякушку за его преданность, и он только в подвыпившем состоянии, очень редко, будет рассказывать, как у него однажды между пальцев осталась чья-то шевелюра.
Ядид! Ядид! бормочу я. Приди ко мне на помощь! Мой верный Ядид, я на краю пропасти, мои пальцы не слушаются меня, под ногами твоя бездна со змеями, эта жуткая машина вотрёт меня в камень, о, как это глупо и мерзко, Ядид!
Уже без сознания я увидел мультипликационную жизнь посыпался снег музейных фарфоровых ваз и кувшинов, сотни искусных кинжалов летели среди этого богатства и рассекали полотно гобеленов, раскалывали бюсты и вонзались в моё бесконечное тело, и каждый удар кинжала был звуком, звуки соединились в ритм и зазвучала музыка. Сначала барабаны, затем виолончель и скрипки, потом, вдруг, после какой-то страстной симфонической увертюры, заныл одинокий гобой. Моё тело стало огромной холодной землёй заснеженной равниной, на которую под эту музыку выходили из меня растрёпанные деревья.
И я чокнулся.
Так бы сказали сведущие люди. Но откуда им знать, что на меня неприятно действует симфоническая музыка, и год от года я всё чаще утопаю в нежелании жить.
«Его мозг болен, он горит антоновым пламенем, и ему нет возврата к нормальным ощущениям», сделает заключение сумасшедший психиатр и изобразит на своём лице сверхнормальное спокойствие. Как мне неприятны его чистые ногти и его пиджачок! Какая жестокая тупость живёт в его бегающих глазах! И до чего раздражают его авторучка и аккуратные папочки! В левом ящике стола у него лежит скорлупа от орехов он любит их ядрышки, они активизируют работу его единственной извилины. И потому он не знает лабиринтов, ему не возможно представить, что я уже целую вечность несусь во мраке, вдавленный в железо бронетранспортёра.
Ядид! кричу я последним криком, и тут же мы останавливаемся у бронированных ворот.
Автоматчики наваливаются, и эти четырёхметровые громадины дремуче скрипят, распахивая пасть исторического бункера.
Там другой мир. Теперь стоит Филосу подуть на мои одеревеневшие пальцы и они мигом оживают, я скатываюсь на бетон. Телохранители уносят Михаила Сергеевича за ворота, то же проделывают со мной Ядид и Филос.
Я ещё успеваю заметить, как в наш бронетранспортёр врезается машина догонятелей, и огненная волна взрыва обжигает мой безволосый череп. Ворота закрываются, и мы слышим истошный крик и мольбу автоматчика, не успевшего вместе с нами.
«Поздно», говорит кто-то, и серия глухих взрывов бухает за воротами. Дрожат стены, с потолка сыпется и понятно, что если наши преследователи не сгорели, то теперь наверняка погребены.
Это ад, это настоящий ад! Да оденьте же его! срывается Горбачёв.
Мне на плечи накидывают шинель, я снова ощущаю запах военных, и черпаки, и чашки, вакса и кубики сахара, всё это безжизненное проплывает перед моими глазами. Я начинаю видеть фрагментами: белое Горбачёв, белое Филос, белое бритый затылок автоматчика
Меня несут. Смотри-ка, Горбачёв заговорил, думаю я, и уже вижу чьи-то пальцы, бросающие на дощатый пол вату. В глубине мозга резко вспыхивает нашатырь, и мгновенно проявляется помещение.