Ну, а если бы и так, дорогой маэстро, возразил граф улыбаясь, какое зло усматриваете вы в этом?
А такое зло, господин граф, что вы развращаете, вы губите эти бедные создания.
Однако что вы хотите этим сказать, свирепый профессор? С каких пор вы стали хранителем этих хрупких добродетелей?
Я хочу сказать то, что есть в действительности, господин граф. Я не забочусь ни об их добродетели, ни о том, насколько прочна эта добродетель: я просто забочусь об их таланте, который вы извращаете и унижаете на подмостках своих театров, давая им исполнять пошлую музыку дурного вкуса. Разве это не ужас, не позор видеть, как та самая Корилла, которая уже начинала было по-настоящему понимать серьезное искусство, опустилась от духовного пения к светскому, от молитвы к игривым песенкам, от алтаря к подмосткам, от великого к смешному, от Аллегри{11} и Палестрины{12} к Альбинони{13} и к цирюльнику Аполлини{14}?
Итак, вы настолько непреклонны, что отказываетесь открыть мне имя этой девушки, хотя я не могу иметь на нее никаких видов, пока не узнаю, есть ли у нее качества, необходимые для сцены?
Решительно отказываюсь.
И вы думаете, что я не открою его сам?
Увы! Раз уж вы задались этой целью, вы откроете его, но знайте, что я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы помешать вам похитить у нас эту певицу.
Прекрасно, маэстро, только вы уже наполовину побеждены: я видел ваше таинственное божество, я его угадал, узнал
Вот как! Вы убеждены в этом? недоверчиво и сдержанно промолвил профессор.
Глаза и сердце открыли мне ее, и в доказательство я сейчас набросаю ее портрет: она высока ростом это, кажется, самая высокая из всех ваших учениц, бела, как снег на вершине Фриуля{15}, румяна, как небосклон на заре прекрасного дня. У нее золотистые волосы, синие глаза и приятная полнота. На одном пальчике она носит колечко с рубином, прикоснувшись к моей руке, он обжег меня, точно искра волшебного огня.
Браво! насмешливо воскликнул Порпора. В таком случае мне нечего от вас таить: имя этой красавицы Клоринда. Идите же к ней с вашими соблазнительными предложениями, дайте ей золота, бриллиантов, тряпок! Она, конечно, охотно согласится поступить в вашу труппу и, вероятно, сможет заменить Кориллу, так как нынче публика ваших театров предпочитает красивые плечи красивым звукам, а дерзкие взгляды возвышенному уму.
Неужели я так ошибся, дорогой учитель, и Клоринда всего лишь заурядная красотка? с некоторым смущением проговорил граф.
А что, если моя сирена, мое божество, мой архангел, как вы ее называете, совсем нехороша собой? лукаво спросил маэстро.
Если она урод, умоляю вас, не показывайте ее мне: моя мечта была бы слишком жестоко разбита. Если она только некрасива, я бы еще мог обожать ее, но не стал бы приглашать в свой театр: на сцене талант без красоты часто является для женщины несчастьем, борьбой, пыткой. Однако что это вы там увидели, маэстро, и почему вы вдруг остановились?
Мы как раз у пристани, где обычно стоят гондолы, но сейчас я не вижу ни одной. А вы, граф, куда смотрите?
Поглядите вон на того юнца, что сидит подле довольно невзрачной девчушки; не мой ли это питомец Андзолето, самый смышленый и самый красивый из наших юных плебеев? Обратите на него внимание, маэстро. Это так же интересно для вас, как и для меня. У этого мальчика лучший тенор в Венеции, страстная любовь к музыке и выдающиеся способности. Я давно уже хочу поговорить с вами и просить вас позаниматься с ним. Вот его я действительно прочу для своего театра и надеюсь, что через несколько лет буду вознагражден за свои заботы о нем. Эй, Дзото, поди сюда, мой мальчик, я представлю тебя знаменитому маэстро Порпоре.
Андзолето вытащил свои босые ноги из воды, где они беззаботно болтались в то время, как он просверливал толстой иглой хорошенькие раковины, которые в Венеции так поэтично называют fiori di mare[6]. Вся его одежда состояла из очень поношенных штанов и довольно тонкой, но совершенно изодранной рубашки, сквозь которую проглядывали его белые, точеные, словно у юного Вакха, плечи. Он действительно отличался греческой красотой молодого фавна, а в лице его было столь часто встречающееся в языческой скульптуре сочетание мечтательной грусти и беззаботной иронии. Курчавые и вместе с тем тонкие белокурые волосы, позолоченные солнцем, бесчисленными короткими крутыми локонами вились вокруг его алебастровой шеи. Все черты его лица были идеально правильны, но в пронзительных черных, как чернила, глазах проглядывало что-то слишком дерзкое, и это не понравилось профессору. Услышав голос Дзустиньяни, мальчик вскочил, бросил все ракушки на колени девочки, сидевшей с ним рядом, и в то время как она, не вставая с места, продолжала нанизывать их на нитку вперемежку с золотистым бисером, подошел к графу и, по местному обычаю, поцеловал ему руку.
В самом деле, красивый мальчик! проговорил профессор, ласково потрепав его по щеке. Но мне кажется, что он занимается уж слишком ребяческим для его лет делом; ведь ему, наверно, лет восемнадцать?
Скоро будет девятнадцать, sior profesor[7], ответил Андзолето по-венециански. А вожусь я с раковинами только потому, что хочу помочь маленькой Консуэло, которая делает из них ожерелья.
Я и не подозревал, Консуэло, что ты любишь украшения, проговорил Порпора, подходя с графом и Андзолето к своей ученице.
О, это не для меня, господин профессор, ответила Консуэло, приподнимаясь только наполовину, чтобы не уронить в воду раковины из передника, это ожерелья для продажи, чтобы купить потом рису и кукурузы.
Она бедна, и ей еще приходится кормить свою мать, пояснил Порпора. Послушай, Консуэло, сказал он девочке, когда вам с матерью придется туго, обращайся ко мне, но я запрещаю тебе просить милостыню, поняла?
О, вам незачем запрещать ей это, sior profesor, с живостью возразил Андзолето. Она сама никогда бы не стала просить милостыню, да и я не допустил бы этого.
Но ведь у тебя самого ровно ничего нет! сказал граф.
Ничего, кроме ваших милостей, ваше сиятельство, но я делюсь с этой девочкой.
Она твоя родственница?
Нет, она чужестранка, это Консуэло.
Консуэло? Какое странное имя, заметил граф.
Прекрасное имя, синьор, возразил Андзолето, оно означает «утешение»
В добрый час! Как видно, она твоя подруга?
Она моя невеста, синьор.
Каково! Эти дети уже мечтают о свадьбе.
Мы обвенчаемся в тот день, когда вы, ваше сиятельство, подпишете мой ангажемент в театр Сан-Самуэле.
В таком случае, дети мои, вам придется еще долго ждать.
О, мы подождем, проговорила Консуэло с веселым спокойствием невинности.
Граф и маэстро еще несколько минут забавлялись наивными ответами юной четы, затем профессор велел Андзолето прийти к нему на следующий день, обещав послушать его, и они ушли, предоставив юношу его серьезным занятиям.
Как вы находите эту девочку? спросил профессор графа.
Я уже видел ее сегодня и нахожу, что она достаточно некрасива, чтобы оправдать пословицу: «В глазах восемнадцатилетнего мальчика каждая женщина красавица».
Прекрасно, ответил профессор, теперь я могу вам открыть, что ваша божественная певица, ваша сирена, ваша таинственная красавица Консуэло.
Как? Она? Эта замарашка? Этот черный худенький кузнечик? Быть не может, маэстро!
Она самая, сиятельный граф. Разве вы не находите, что она будет соблазнительной примадонной?
Граф остановился, обернулся, еще раз издали поглядел на Консуэло и, сложив руки, с комическим отчаянием воскликнул:
Праведное небо! Как можешь ты допускать подобные ошибки, наделяя огнем гениальности таких дурнушек!
Значит, вы отказываетесь от ваших преступных намерений? спросил профессор.
Разумеется.
Вы обещаете мне это? добавил Порпора.
О, клянусь вам! ответил граф.
III
Рожденный под небом Италии, взращенный волею случая, как морская птица, бедный сирота, заброшенный, но все же счастливый в настоящем и верящий в будущее, Андзолето, этот несомненный плод любви, этот девятнадцатилетний красавец юноша, беспрепятственно проводивший целые дни около маленькой Консуэло на каменных плитах Венеции, разумеется, не был новичком в любви. Познав радости легких побед, не раз выпадавших ему на долю, он бы уже истаскался и, быть может, развратился, если бы жил в нашем печальном климате и если бы природа не одарила его таким крепким организмом. Однако, рано развившись физически, предназначенный для долгой и сильной зрелости, он еще сохранил чистое сердце, а чувственность его сдерживалась волей. Случайно он повстречался с маленькой испанкой, набожно распевавшей молитвы перед изваянием мадонны; и, чтобы поупражнять свой голос, он стал петь с нею при свете звезд целыми вечерами. Встречались они и на песчаном взморье Лидо{16}, собирая ракушки: он для еды, она чтобы делать из них четки и украшения; встречались и в церквах, где она молилась Богу всем сердцем, а он во все глаза смотрел на красивых дам. И при всех этих встречах Консуэло казалась ему такой доброй, кроткой, услужливой и веселой, что он, сам не зная как и почему, сделался ее другом и постоянным спутником. До сих пор Андзолето знал в любви одно лишь наслаждение. К Консуэло он испытывал чувство дружбы, но, будучи сыном народа и страны, где страсти довлеют над привязанностями, не сумел дать этой дружбе иное название, кроме любви. Когда он заговорил об этом с Консуэло, та лишь заметила: «Если ты в меня влюблен, значит, ты хочешь на мне жениться?» На что он ответил: «Конечно, раз ты согласна, мы поженимся».