И Ткачев неожиданно для себя вдруг делается внутренне спокоен. Он попереживал несколько дней хватит, сколько же можно. Да, он строит свое благополучие. Да, получается, что на чужой беде строит, ну и ладно. Это ведь только внешний вид такой. Но не суть.
Теперь ворочается ночью жена. И шепотом спрашивает:
Ты спишь?
Нет.
Но он спит. Это точно. А она не спит.
И днем ей тоже неймется, звонит, бедненькая (со своей работы на его работу), и спрашивает: ну как? Может, не будем меняться? Может, не надо?
А у Ткачева на душе спокойно.
Дружок, говорит он жене, ты, как мне кажется, думаешь, что ты в театре.
Я?
По-моему, ты слегка со сцены говоришь. И по сцене ходишь, а?
Это он ей отвечает, когда она звонит ему второй или третий раз подряд, сколько же можно звонить? И добавляет:
Ты в своих мучениях немножко того перестаралась.
Жена обижена:
Я думала, ты меня успокоишь.
Вот я и успокаиваю.
Ткачев кладет трубку, топает на свое рабочее место и совершенно холодно продолжает составлять программу для машины. Делает дело, за которое ему платят. Работает.
* * *А это часа два спустя. Ткачев уже оторвался от дела и думает о том, что вот ведь жена терзается, а он нет. Смешная она. Женщины обычно практичные. У них, у Ткачевых, появилась некая горстка денег, а у кого-то эта горстка растаяла все так, все верно и объяснимо, но терзаться-то слишком зачем? Лет, скажем, через пять какой-нибудь таксист, не вполне очухавшийся после вытрезвителя, и какой-нибудь жизнерадостный частник сплющат металлическими боками машин его, Ткачева, на переходе улицы, и привет!.. Жена тут же выкинет белый флаг. И ветер будет трепать на этих же самых столбах белое объявленьице, в котором будет сообщаться, что его, Ткачева, жена очень хочет переехать из трех комнат в две. Вот так-то.
Так что давай жить, пока живем, говорит Ткачев жене в телефонную трубку.
Но оказывается, он трубку уже повесил. И говорит он эти слова вполголоса самому себе. Как та бормочущая старушенция на людной улице, которая идет, выставив клюв вперед, и докладывает вслух человечеству все, что она о нем думает. Смешно
Ткачев встает. Он подходит к практичному Корочкину тот курит.
Вот ведь какая штука. Меняться-то мне придется с кем-то из пострадавших.
Не обязательно, возражает Корочкин.
Вот и я говорю, Ткачев ухватился за слово, не обязательно!
Случаи разные бывают.
А жена моя, поверишь ли, вздумала терзаться этим заранее хотя вроде бы она у меня не слишком сентиментальна. Нормальная женщина. Баба как баба.
Ткачев пробует рассмеяться при этих своих словах. И получается.
Мою тоже под такое дело облапошили. Жалостливая, сообщает Корочкин.
Ка-ак?! (И даже здесь наслежено и натоптано, подумать только!)
А Корочкин понимает вырвавшийся вскрик как вопрос. И охотно объясняет, как облапошили его жену:
Была у нас плитка кафельная. И в ванной. И в сортире Дорогая, зараза.
Знаю. У нас такая же.
Вот-вот. А моя дуреха совсем раскисла и забыла с них спросить за плитку. А это, извини, семьдесят рубликов.
Ткачев чувствует, что его зацепило и резануло, потому что, если все это впервые, тебя и должно резануть. Но ничего. Пополам не перерезало.
Через полгода хватился: «Как так не взяла? За плитку не взяла?» Молчит. Только губы поджала Пришлось мне к ним пойти. Хотя идти к людям за деньгами через полгода это уже неудобно до чертиков.
И пошел?
А как же.
И отдали?
А как же Не с первого слова. Конечно, отдали поговорить пришлось.
* * *А это первый телефонный звонок. Меж восемью и девятью, как и предлагалось в объявлении.
Жена к телефону в эту минуту ближе, а сам Ткачев на кухне значения это, конечно, не имеет, но все же проясняет тот неприметный факт, что жена к телефону не подходит. И не подойдет. А дочери дома нет. И вот телефон заливается как оглашенный, а вдова или вдовец на том конце провода думают, что, может, эти типы, давшие объявление об обмене, как раз сейчас выходят из ванной, набрасывают на себя какую-нибудь тряпку и спешат к телефону, путаясь ногами в шлепанцах.
Ткачев, зовет жена.
И он идет, он не торопится. Телефон не умолкает, у меняющейся вдовы или там у вдовца отменные нервы. У Ткачева тоже.
Это по обмену.
Мужской голос спрашивает о квартире Ткачев отвечает. Затем спрашивает о предлагаемой квартире Ткачев, а тот отвечает. И все. И ничего больше.
Пока.
Пока.
Жена поднимает к Ткачеву лицо:
Какой какой был голос? (Робко и тихо.)
Мужской.
Нет. Не то Какой он был?
Отвратный.
Как ты можешь! чуть не вскрикивает жена (она все еще думает, что звонила непременно вдова или неутешный муж).
Ткачев улыбается. Он вдруг чувствует, что растет и прогрессирует в этом обменном ремесле. Потому что особенно чутко отмечаешь свой рост, когда кто-то (в данном случае его жена) топчется на месте и не растет. Женщина, думает он. Вся в эмоциях, где уж ей расти. Пусть топчется.
Ткачев на минуту задумывается и делает самому себе маленький выговор:
Для первого раза я вел беседу неплохо. Но
Что? словно просыпается жена.
Понимаешь я кое-что упустил. Надо было пригласить этого гундосого типа. Пусть бы осмотрел наши хоромы.
* * *А это первый, кто пришел смотреть. Старичок. Довольно мил. Но очень хочет денег. Во-первых, он хочет получить разницу в паях это нормально и естественно. А во-вторых, он хочет доплату просто так. Доплату без причины. Такой вот он пришел и такой сидит.
Ткачев, конечно же, на время принимает эту игру, потому что, если игра для тебя новая, ты ее на время принимаешь, так уж они, новые игры, придуманы. И мы так придуманы.
А все же почему я должен вам доплачивать?.. Я ведь не спорю. Я только интересуюсь, говорит Ткачев.
Почему доплачивать?
Ну да, почему?
Старичок крутит громадную, довоенного образца козью ножку. Неспешно раскуривает ее. И поясняет:
А как же, милый. Так уж водится.
Не вы придумали?
Не я, смеется старичок добродушно.
Ткачев интересуется:
Верю, что так водится, но в чем смысл?
Ну как же. Ты ведь в три комнаты хочешь, значит, вверх идешь. К пирогу. Так или не так?
Ну допустим.
А раз к пирогу идешь тебя малость и постричь можно, хе-хе-хе
И старичок (он и впрямь мил и добродушен) выпускает громадный клуб ржавого дыма, отчего старичка становится еле видно. А жена Ткачева подает ему чай с айвовым вареньем. Вкусный чай. Жене очень нравится, что старичок не сраженный горем, не несчастненький, а даже как бы веселый.
Спасибо, милая.
Ой, что вы!
За чаек спасибо. Хороший чай. Как для родственника завариваешь.
Ткачев продолжает расспросы:
Значит, если я правильно понял, ты хочешь, папаша, денег задаром. Тяжело жить?
Деньги нужны.
Зачем?
И-и, милый.
В разговоре старичок поддерживает любую тему, кроме этой.
А днем позже приходит она она в темном. Хотя скорее всего это темно-синий костюм Аэрофлота.
Когда-то он был темно-синим, это точно, но сейчас он глядится как темный. Во-первых, потому, что тут уже хорошенько потрудилось время. И еще потому, что Ткачевы подспудно как-никак ожидали, что к ним придут и будут ходить по комнатам в темном, вот и пришли.
На голове голубенькая пилотка с «орлом», и, когда она ее снимает (а она сняла ее сразу), оказывается, что пришла привлекательная блондинка в темном, чуть склонная к полноте. У Ткачева внутри что-то екает. Срабатывает. И он видит, что она поняла и отметила это. К тому же у нее оказывается имя, с которым так просто не исчезают с твоего горизонта, если ты мужчина и если горизонт твой сугубо научно-технический. А у Ткачева именно такой горизонт.
Ангелина, говорит она, протягивая руку.
Это тоже фиксируется. Ее рука.
Вы вчера нам звонили? уточняет Ткачев.
Да.
В самом начале девятого?
Да. Как раз в восемь.
Стюардесса?
Угадали, и она улыбается.
А что ж тут было угадывать.
Но угадал, в сущности, не Ткачев. А его жена. Ткачев же слегка ошалел он водит женщину из комнаты в комнату, и рот у него ни на секунду не закрывается:
Это коридор, а это наш балкон, чтобы вам дышать воздухом и чтобы вспоминать родной Ту-104, а это наша комната, а это стенка с отличной слышимостью чтобы стучать соседям по вторым и семнадцатым числам, когда они выясняют отношения, а это и так далее.
Ткачев вдруг перехватывает взгляд жены. Взгляд расшифровывается: прекращай треп, присмотрись к женщине, как же тебе не стыдно
Если тебя одернули, не нужно много ума и много времени, чтобы сообразить, почему стюардесса ходит с темной косынкой на шее. Нужно только закрыть фонтан. И Ткачев его закрывает. Молчит.
Потом тихо спрашивает. Перестроившись:
Муж был летчиком?
Да.
Разбился.